В омуте зелёных глаз

Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существованье для тебя. Иосиф Бродский

С того самого момента, как отец отдал Дину Сэма и велел бежать прочь от горящего дома, младший брат стал для него не просто самым важным человеком, он стал всем. Дин знал, что должен всегда заботиться о Сэмми, всегда быть рядом, что бы ни случилось, что между ними ни происходило бы. Сэм всегда был на первом месте. Это была уже та константа, которая никогда и ни при каких условиях не менялась в жизни Дина. И Дин забывал о себе, о своих проблемах, полностью растворяясь в младшем брате. Его самого словно и не существовало больше с того злополучного пожара. Пока они были маленькими, в этом не было никакой проблемы. Не то чтобы потом у Дина возникло жуткое желание сепарироваться как-то от Сэма, просто порой его близость вызывала некоторые неудобства. Дин уже и не помнил, когда это началось. Просто постепенно начал подмечать, что его тело стало реагировать на прикосновения Сэма. Раньше такого с ним никогда не случалось. И каждое прикосновение Сэма, каждый брошенный в его сторону взгляд заставляли вздрагивать. По телу вдруг пробегала волна дрожи, а внутри будто огонь разжигали. Он словно в струну натянутую превращался, только тронь — зазвенит от напряжения. А Сэм, казалось, даже не подозревал о том, что происходило с Дином. Он по-прежнему любил смотреть фильмы, положив голову Дину на колени. В детстве Дин просто обожал, когда Сэм так делал. Можно было рассеянно перебирать пальцами волосы брата, наслаждаясь этими минутами спокойствия, что так редко им выпадали, и представлять, что у них нормальная семья. Сэм всё так же, как и в детстве, забирался в постель Дина, когда его мучили кошмары, и забывался сном только тогда, когда брат крепко прижимал его к себе, дыша в шею. И если такие моменты в детстве доставляли удовольствие, то со временем стали причинять лишь некий дискомфорт и желание сбежать как можно дальше. Дин не мог совершенно сосредоточиться на фильме, если Сэм устраивался рядом. Мысли моментально скатывались куда-то не туда: к этим родинкам на лице Сэма, каждую из которых хотелось поцеловать, ловя при этом удивлённый взгляд брата; к этим мягким кудрям, в которые было бы так приятно зарываться руками, прижимая Сэма к себе всё сильнее и сильнее. Если Сэм забирался к нему в постель, крепко прижимаясь во сне, то Дин всю ночь глаз сомкнуть не смел. Боялся потерять над собой контроль и выдать хоть чем-то обуревающие его чувства. Единственное, что он позволял себе, — зарываться носом в волосы Сэма, пока тот крепко спал, и дышать его запахом, что обволакивал и нёс с собой самые тёплые воспоминания из детства. Да изредка касаться губами виска или основания шеи. Но оттолкнуть Сэма Дин не мог. Как было объяснить брату, почему все эти привычные для них с детства моменты стоит оставить в прошлом? Конечно, они давно уже не дети, но Сэм всегда нуждался в этом тактильном контакте, в этих ощущениях, что дарил ему Дин. И Дин уступал. Каждый раз давал себе обещание, что больше такого не повторится, но не мог отказать Сэмми. Только не тогда, когда тот бросал на него эти взгляды из-под отросшей на глаза чёлки. И Дин крепче стискивал зубы, дышал через раз, унимал дрожь в руках, но продолжал позволять Сэму сворачиваться вокруг него клубком, коту большому подобно. А потом всё полетело к таким чертям, что Дин и дороги бы к ним никогда не нашёл. Он плохо помнил, что чувствовал в тот день, когда Сэм сказал им с отцом, что уезжает учиться. Будто весь мир вокруг него в тот момент схлопнулся и превратился в ничто. И всё моментально засосала в себя пустота, разрастающаяся внутри с какой-то катастрофической скоростью. В мире словно не осталось больше ни звуков, ни красок — лишь серая хмарь да бесконечное безмолвие. Дин помнил лишь о том, что дышать было невероятно трудно, словно весь воздух из лёгких моментально выкачали. Да слёзы непрошенные на глаза наворачивались. Он смаргивал их, но всё было бесполезно. Солёная влага будто выжигала глаза изнутри. Единственной точкой опоры в тот момент служил дверной косяк, который Дин плечом подпирал. Руки его были скрещены на груди в жалкой попытке скрыть мелкую дрожь, что била его. В какой-то момент Дин краем глаза уловил, как дёрнулся тогда Сэм, словно хотел броситься к нему, но так и не сделал этого, оставшись на месте. И пусть весь мир Дина тогда разлетался буквально на атомы, он хотел верить в то, что так будет лучше для Сэма. Тот совсем не создан был для Охоты, для той жизни бродяг, в которую их втянул отец, подгоняемый своей жаждой мести. Дин желал для Сэма лучшего. Всегда. И плевать на всё остальное, плевать на собственные мечты и желания. Даже лучше будет, если Сэм будет далеко от него. Так больше шансов сохранить свои чувства в тайне. Дин знал, что у Сэма есть девушка, что он влюблён в неё. Ему бы радоваться за младшего брата, но он не мог. Его съедала изнутри просто жуткая ревность. И чувство это не просто мазнуло по сердцу когтистой лапой, а сжало его так сильно, что Дин выть готов был от боли и тоски. Он давал себе зарок не появляться в жизни брата, но раз в несколько месяцев срывался и гнал машину в Стэнфорд. И неважно было совсем, сколько для этого нужно было проехать миль. Главное — увидеть Сэма. Пусть и издалека, но увидеть. Он не позволял себе ни звонить Сэму, ни писать ему сообщения. И дело было вовсе не в том, что нечего было сказать. Дин просто боялся, что Сэм проигнорирует его — не ответит на звонок или сообщение. И проще было делать вид, что некому позвонить, чем залечивать ещё одну рану на сердце от холодности Сэма. Сэм всегда был в обществе Джессики и, судя по всему, приятелей по колледжу. И как бы Дин не хотел подойти к нему, здравый смысл всё же не давал ему просто взять и заявиться в жизни Сэма спустя столько лет молчания. Он мог позволить себе лишь наблюдать, сидя в машине, с такой силой сжимая руками руль, что белели костяшки пальцев, а кожа между ними, казалось, вот-вот лопнет. Дин лишь впивался взглядом в высокую фигуру Сэма, в этот широкий разворот плеч. Просто смотрел. До рези в глазах, до скапливавшейся в уголках глаз солёной влаги, которую он даже не смаргивал, позволяя прочерчивать горячие дорожки по щекам. И Дину хотелось лишь одного — забыть. Забыть о Сэме, чтобы не жгло больше внутри невыносимой болью, чтобы агонию эту прекратить. Хотелось забыться, чтобы не всплывали в памяти эти ямочки на щеках, чтобы вытравить выгравированный, кажется, на внутренней стороне век этот брошенный невзначай взгляд из-под чёлки. Хотелось вытравить из груди все эти неправильные чувства к собственному брату, что жить мешали. Оставалось лишь топить свою боль в алкоголе, в беспорядочных связях на одну ночь. Уходить с головой в охоту, берясь за самые сложные случаи, подставляясь под любую тварь. И Дину было абсолютно всё равно, если он не вернётся с очередного дела. Потому что возвращаться было некуда. Не к кому. Каждый проведённый вдали от Сэма день толкал его в отчаяние, что поглощало целиком, словно в чёрную дыру затягивая. И сил на борьбу уже не осталось. Совсем. И это был лишь вопрос времени, когда настанет тот самый момент, когда Дину станет совершенно всё равно, что с ним будет дальше. Любой, даже самый начинающий Охотник, никогда бы не подставился так глупо, как это сделал Дин. Последнее, что он помнил, прежде чем провалиться во всепоглощающую его черноту, — это нападение демона, по следу которого он так долго шёл. И жалел Дин лишь об одном — ему так и не удалось поговорить с Сэмом… Боль ворвалась в сознание так резко, что Дин дёрнулся. Ощущение было такое, будто его грузовик сбил, а потом ещё и проехался по нему для верности. С трудом разлепляя глаза, в которые будто песка насыпали, он тут же зажмурился от яркого света. Следующая попытка была более удачной, и, даже глядя на этот мир сквозь лёгкую пелену, застящую глаза, Дин понял, что он в больнице. Жутко воняло всевозможными лекарствами да антисептиком, тихо попискивали медицинские приборы. Дин попытался приподняться, чтобы осмотреться получше, но почувствовал, как что-то тяжёлое придавило его к кровати. Зрение фокусировалось с огромным трудом — перед глазами всё расплывалось и двоилось. Но даже сквозь все больничные запахи он уловил тот единственный, что не вызвал раздражения во всей этой какофонии, — аромат шампуня, которым всегда пользовался Сэм. — Сэмми? — получается произнести далеко не с первого раза. Губы совершенно не слушаются, голос срывается на едва слышный хрип. Постепенно зрение возвращается к Дину, и первое, что он видит, наконец проморгавшись, это склонившегося над ним Сэма. Под всегда лучащимися теплом карими глазами сейчас залегли такие синяки, что смотреть страшно. Щёки мокрые от слёз, губы искусаны до крови, а волосы так всклокочены, что складывается впечатление, что Сэм буквально рвать их на себе пытался. — Что случилось, Сэмми? Почему ты тут? — Дин пытается вспомнить, как он сам тут оказался, но всё тщетно. Память словно стёрли. Сэм наклоняется к нему ещё ближе, прикасается сухими губами к виску и упирается своим лбом в лоб Дина. И тот моментально теряется в этом ощущении тепла и близости, что затапливает его с ног до головы буквально. Дин сглатывает застрявший в горле комок, дыхание его учащается. — Ещё раз, Дин, выкинешь что-то подобное, — голос Сэма, глотающего слёзы, звучит приглушённо, словно сквозь толщу воды доносится, — и лучше тебе не возвращаться назад. Я сам тебя прибью.