Falling too fast to prepare for this Tripping in the world could be dangerous Everybody circling is vulturous Negative, nepotist © Imagine Dragons
Глушит мотор и откидывается на спинку сидения. Буквально вжимается в неё лопатками, словно раствориться в обивке пытается. А пальцы с такой силой сжимают оплётку руля, будто это спасательный круг, который просто нельзя отпустить, иначе сгинешь в пучине. Губы дрожат, точно он сказать что-то пытается, а глаза давно уже печёт от горячей влаги, что собирается в уголках, готовая вот-вот пролиться и прочертить себе дорожки солёные по щекам. И никаких сил совершенно не осталось, чтобы, привычно скрипнув дверью, выйти из машины в эту ночную жизнь, что бурлит сейчас снаружи. В глазах рябит от яркой иллюминации бара, перед которым он остановился. И даже прикрытые веки нисколько не спасают. Мир плывёт перед глазами яркими кругами, а в ушах до сих отчаянный окрик Сэма звучит: «Дин!». Но он ушёл, не обернувшись даже, не дав Сэму ничего объяснить, потому как всё это вдруг значение перестало иметь. Сэм предал его, обманул. В очередной раз. Дин давно уже счёт этой череде предательств потерял. Он ушёл с этого склада, шарахнув дверью с силой такой, что, наверное, по всей округе слышно было. Но это мало заботило на самом деле. Не думал совершенно, куда едет, — он просто сбегал. Хотел лишь от Сэма подальше быть. В голове вдруг мелькает мысль, что можно зайти в этот бар и весело провести время: выпить, расслабиться, снять девицу на ночь, не утруждая себя даже тем, чтобы имя её запомнить. И раньше он непременно зацепился бы за неё, но сейчас лишь отмахивается как от мухи назойливой. Все эти случайные знакомства на одну ночь — всё это многие годы назад смысл потеряло. С тех самых пор, как он вернул Сэма в свою жизнь. И этот страх, мелькнувший в глазах Сэма, эта полнейшая растерянность на его лице, стоило только Дину на тот склад войти, многое ему объяснили. Никакие слова Сэма не помогли бы тогда. Дину казалось, что они всё уже выяснили, что расставили эти пресловутые, давно набившие оскомину точки над i. Но, похоже, жестоко ошибался, вновь позволил себе поверить. — Ну давай, начни с того, кто она такая, — бросает он Сэму и собственный голос едва ли узнаёт сейчас, настолько тот ядом сочится, — и какого чёрта ей тут надо. Дин мельком лишь на эту девицу взгляд бросает, но этого вполне достаточно оказывается. Он вспомнил, где видел её прежде: та самая миниатюрная брюнетка, которая приняла их с Бобби за разносчиков пиццы. — С возвращением, Дин, — она почти улыбается ему сейчас. Но в этой улыбке лишь фальшь, в этом голосе лишь пренебрежение. — Руби, — на выдохе. И это больно. Это как удар ножом в спину. «Мертва. В Аду», — в памяти моментально всплывают слова Сэма о той, кто стоит сейчас перед ним. Пусть эта тварь и нашла себе другое тело, но сути это совсем не меняет. И Дин зол сейчас. Зол настолько, что обрывается внутри что-то с треском, и он бросается на Руби, прижимая ту к стенке. И Дин бы непременно отправил эту дрянь обратно, если бы не Сэм, который встаёт сейчас между ними. И ярость, что разгорается внутри, застит глаза, мешает думать здраво и ситуацию оценивать. Ему плевать, почему она здесь, какими благими намерениями прикрывается, его сам факт её присутствия в жизни Сэма до белого каления практически доводит. Дин никогда не испытывал ничего подобного. Проклятье! Да даже Джессика, с которой Сэм жизнь свою связать хотел, которую любил, не вызывала в нём такого чувства. И то была ревность! Что практически выжигала сейчас изнутри, что толкала на поступки необдуманные. Дина всегда тот факт удивлял, что среди них двоих именно Сэм стал жутким собственником. Да, у него у самого порой всё клокотало внутри, стоило ему увидеть рядом с Сэмом девчонку симпатичную, которая строила тому глазки, но ревность Сэма… Это было что-то запредельное и не поддающееся никакому объяснению. Сэм мог прожигать взглядом так, что хотелось тут же сквозь землю провалиться. Стоило мелкому только появиться поблизости, как всех девушек от Дина точно ветром сдувало. Не то чтобы он расстраивался сильно по этому поводу, это скорее забавно даже было. Что, интересно, видели все эти девицы во взгляде его младшего брата, что предпочитали ретироваться сами? И Дин дразнил его, подмигивал проходящим мимо красоткам, улыбался им. Но никогда не позволял себе переходить границ — дальше дело и не заходило никогда. Ему и самому всё это и не нужно было. У него был Сэм, и лишь это одно значение имело. Сам же Дин никогда не ревновал Сэма к другим. Понимал прекрасно, что ни одна из этих красоток никогда не будет значить для его брата столько, сколько значил он сам. И всё это верно было, пока в их жизни не появилась Руби. Та, кто встала между ними, кто заставила Дина сомневаться в чистоте души Сэма, в правильности его поступков. Он возвращается в номер лишь утром, так и просидев в машине всю ночь, пропустив с десяток звонков и голосовых сообщений от Сэма. Дин предпочёл бы и вовсе с братом не пересекаться, просто молча забрать свои вещи и уехать. Куда? Он не думал об этом даже. Просто ехать, куда глаза глядят, вслед за чёрной лентой дороги. — Дин, что ты делаешь? Ты… ты… ты что, уезжаешь? — Сэму наконец удаётся с голосом своим совладать. Но Дин в нём явную дрожь считывает и страх. — Я тебе не нужен, — и самый большой страх, что жил внутри всю жизнь, вдруг реальностью становится. — Со своей Руби, — Дин почти выплёвывает это имя, — ты всех демонов одолеешь. Голос его дрожит и срывается. А глаза пеленой застит. Ярость жгучая внутри разливается. Душит, вдохнуть не даёт. И Дин делает то, что позволял себе лишь в крайних случаях, — бьёт Сэма. От удара лопается нижняя губа, на которой тут же кровь проступает. Но Сэм даже не пытается защищаться, когда Дин бьёт снова. Точно понимает, что Дину нужно выпустить пар сейчас, дать волю своему гневу. Но где-то там, за завесой всей этой ярости и злобы, заполошно бьётся мысль: нужно защитить Сэма, нужно спасти его из той тьмы, в которую тот себя загнал. Невозможно просто взять и отключить это желание оберегать и спасать: от самого Сэма и от других Охотников, которые по душу его придут, стоит им только узнать, на какую скользкую дорожку ступил Сэм. — Ты был в Аду, — в этом голосе лишь дрожь. — Я был один, — словно попытка до Дина достучаться и всё ему объяснить. — Мне пришлось бороться в одиночку. И Дину хочется сейчас лишь задвинуть как можно дальше клокочущую внутри злобу и податься вперёд, пройти эти несчастные шаги, что их разделяют. Хочется притянуть к себе Сэма, сцеловать кровь с разбитой губы, ощущая металлический привкус. Но между ними будто стена теперь, что повыше и прочнее Китайской будет. И Дин на месте остаётся. Но слёзы сдерживать всё труднее, от них жжёт глаза. Дин по губам быстро языком проводит и закусывает слегка нижнюю губу. Злость отступает куда-то на второй план, уступая место ревности и желанию уничтожить ту единственную, кто повинна во всём. Руби! Его Сэм, чистый, невинный, на такое никогда бы не пошёл. Он бы нашёл другой путь, как всегда делал. Но Сэм, оставшийся один, сломленный, раздавленный чувством вины, был лёгкой добычей для этой мрази. И она не преминула воспользоваться подвернувшейся возможностью. И Дин кулаки лишь крепче сжимает, стискивает зубы и даёт себе обещание — отправить эту тварь туда, откуда она так опрометчиво голову высунула. А уж своё слово Дин Винчестер всегда держал, чего бы ему это ни стоило.***
В этом номере отеля, где они вынуждены пережидать катастрофу по имени Аластар и залечивать раны, от него же и доставшиеся, пахнет кровью и терпким запахом пота. А ещё страхом, отчаянием и безысходностью. И к этому безумному коктейлю примешивается и непонимание, потому как Дин в толк никак взять не может, почему же Сэм так верит этой Руби. В пустом желудке горечью разливается выпитый виски, но даже он не помогает, не несёт с собой облегчения, не туманит разум и не позволяет забыться. — Я не просто так к тебе пристаю, я в самом деле хочу понять. Но чтобы понять, я должен знать всё, — Дину надоели ужасно эти прятки, эти недомолвки. Ему хочется знать правду, какой бы они ни была. И пусть потом он будет много раз сожалеть о том, что вообще начал этот разговор, назад своих слов уже не возьмёшь. — Я был… раздавлен, понимаешь, — начинает Сэм свою не то историю, не то исповедь. И Дин вдруг осознаёт, что это будет непросто для них двоих. — Впервые в жизни я остался один. Совсем один. Знаешь, я хотел было поехать к Бобби, но не мог. Там всё: каждая мелочь в доме, даже сам Бобби — напоминало о тебе. Я часто набирал твой номер, — Сэм ладонями по лицу проводит, точно пытается избавиться от нахлынувших воспоминаний. — Мне нужно было услышать твой голос. Это всё, что я хотел. Просто услышать твой голос, ощутить твоё присутствие рядом хотя бы вот так. И это то, что помогало мне продержаться какое-то время. Сэм замолкает, и Дин замечает, как блестят сейчас его глаза, как дрожат в них слёзы. И он не может видеть этого, ему хочется прекратить этот монолог Сэма, но что-то внутри точно удерживает его от этого шага. Ему так необходимо сейчас докопаться до сути. — Я не мог позволить тебе гореть в Аду, — голос Сэма дрожит и скатывается в едва слышный шёпот. — Не смог отпустить тебя. Даже… — он замолкает на пару мгновений, а потом продолжает: — даже пытался поменяться с тобой местами. Ты бы убил меня за это, знаю, — Сэм хмыкает и не может сдержать улыбку, бросая на Дина робкий взгляд, — но я не мог иначе. А потом… потом появилась Руби. Между ними повисает молчание. Тяжёлое, давящее на плечи, буквально заставляющее вжиматься в кресло. И чутьё подсказывает Дину, что дальше его ждут вовсе не приключение отважного Гулливера и его верного лилипута, но нечто такое, что ему определённо не понравится и душу всю наизнанку вывернет да в клочья сердце разорвёт. — Я не пытался заменить тебя, Дин, — спустя несколько минут продолжает Сэм, — но мне нужен был кто-то рядом. Тот, кто знал тебя, знал, что с тобой произошло. Кто-то, от кого не нужно было прятать боль свою за лживым фасадом и притворяться, что всё хорошо. Дин глаза лишь щурит, зубы крепче стискивает, ногтями в ладони до отметин кровавых впивается. Делает глоток пива, но алкоголь не помогает, лишь оставляет после себя горький привкус во рту, вызывающий едва ли не тошноту сейчас. Но Дину кажется, что это горят все его мечты в адовом пламени, что с громким треском ломаются все его надежды. Сэм лишь ему одному принадлежит. Всегда принадлежал. Никто и никогда не смел вставать между ними. Внутри точно просыпается зверь голодный, истосковавшийся по теплу и ласке. И зверь этот своего требует: показать всему миру, Руби прежде всего, кому Сэм принадлежит. Дину его пометить хочется: запахом своим, следы по всему телу оставить, чтобы не скрыть ничем, чтобы ни у кого даже тени сомнения не было. Дину слишком хорошо всё это известно: и этот лихорадочный блеск в глазах, и эта шальная улыбка, которая блуждает по лицу Сэма, когда он вспоминает о Руби, пусть тот и пытается это прятать за невозмутимостью. Но Дин не кто-то другой, кто с лёгкостью попался бы на уловки Сэма, он весь для него как на ладони сейчас. И Дин слышит то, что Сэм умалчивает, точно книгу между строк читает. Ему неприятно слышать всё то, что Сэм говорит. И внутри такая волна ярости и ревности зарождается, что готова, кажется, с ног сбить и весь мир его до основания разрушить, погребя навеки под обломками. И пусть Дин сам завёл этот разговор, он предпочёл бы не слышать этих откровений Сэма, не знать ничего. Предпочёл бы, чтобы Сэм отмахнулся от него, как сам Дин на его месте бы сделал. Предпочёл бы в Ад обратно вернуться, только бы не чувствовать эту боль, что ядом внутри разливается. Уж лучше пытки Аластара, чем это предательство Сэма. Лучше пулю в лоб, только бы не мучаться. Хотя Сэм ведь ему не должен ничего был. Дин же просил его жить дальше, в прошлом не застревать. Просил не искать, не пытаться спасти. Сэм похоронить его должен был, сжечь останки, пепел по ветру развеяв. Но почему тогда так жжёт внутри огнём нестерпимым, почему кости ломает и в крошево превращает? Откуда всё это? Почему так отчаянно хочется выцарапать сердце из груди, чтобы не болело и не ныло больше, трещинами не покрывалось, которые Дин уже заклеивать не в силах совсем был. И хочется все чувства отринуть и похоронить их так глубоко, как только возможно. Хочется лишь пустоту спасительную внутри себя ощущать, не стремясь её ничем заполнить, потому как она покой бы с собой несла. И тогда не скребло бы сейчас изнутри так и не царапало, не рвало на части. Дину до дрожи в руках просто хочется всадить этой твари нож в живот, провернуть с силой такой, чтобы все внутренности в комок свернулись, чтобы возвращалась туда, где ей самое место. Хочется пытать её, глядя ей в глаза при этом непременно. Пытать так, как он делал в Аду все эти долгие, бесконечные, кажется, десять лет. Попади она там к нему в руки, он позабыл бы все свои принципы и отринул бы прочь моральные устои. Потому как стервоза эта, развратившая его Сэмми, влезшая ему под кожу, задурманившая мозг, заслуживает лишь долгой и мучительной смерти. И бесит даже не то, что Сэм с Руби спит. Сам не святой отнюдь. Его скрытность Сэма раздражает и из себя выводит. Кажется, что только с Руби Сэм настоящий, только от неё он мыслей своих не скрывает и в молчанку не играет. Дина это сильнее железа раскалённого жжёт, боли больше, чем все пытки Аластара, причиняет. Сердце в клочья разрывает. Дин Сэма потерять боится. Боится, что тот в такую бездну и тьму себя загонит, что не вытащить его оттуда уже никак будет. — Если бы не она, — заканчивает Сэм, — меня бы не было. «Проклятье!» — мелькает тут же в голове Дина. Сэм прав сейчас, чертовски прав. Он теперь этой мрази обязан, в долгу перед ней. Чёрт! Но что бы она ни сделала для Сэма, это не вынудит Дина зарыть на заднем дворе топор войны и бдительность утратить. Он непременно найдёт способ спровадить её в Небытие.***
И в какой-то момент ревность к Руби вкупе с ненавистью и отвращением достигла своего максимума. Этому требовалось выход дать, и как можно скорее, иначе эти чувства грозились уничтожить Дина, буквально в порошок его стереть. И это именно он должен был точку поставить в этом противостоянии — в их с Руби борьбе за тело и душу Сэма. И плевать было уже совершенно на то, чем это закончится всё. «Потому что она следующая в списке моих жертв», — говорит он Бобби, прежде чем отправиться на Охоту. На самую важную, пожалуй, Охоту в своей жизни. Ему предстоит отправить к праотцам, кем бы они там ни были для этой твари, ту, кто превратила его брата в чёртового наркошу, кто подсадила его на свою кровь, внушив тому, что он едва ли не всесилен и способен один спасти этот трижды проклятый мир. Дин слишком хорошо знает Сэма, поэтому легко находит того. И Бобби ещё смел усомниться в его способностях. Если кто и был способен найти Сэма несмотря ни на что, так только Дин. Ярость и злоба застят глаза тут же, как он входит в номер. И он не просто зол сейчас, как думал Бобби, Дин взбешён так, что думать здраво не может, что теряет над собой контроль, стоит ему только Руби увидеть. Даже годы, проведённые Сэмом в Стэнфорде, не смогли сделать того, что сделала эта мразь всего за несколько месяцев. Даже годы тишины и тотального игнора не вбили между ними такой клин, как это сделала Руби. И если был хоть малейший, хоть мизерный шанс всё вернуть на круги своя, Дин не мог его упустить. Он смотрит в эти карие глаза, что горят сейчас лишь ненавистью, чувствует её горячее дыхание на собственной коже, улавливает её страх. И Дин наслаждается этим, так долго он ждал подобного момента. И всё непременно закончилось бы здесь и сейчас, если бы не Сэм, который помешал ему довести задуманное до конца. — Дин, я рад, что ты здесь, — говорит Сэм, но это ровным счётом ничего не меняет. Дин разочарован в нём, хотя вряд ли удивлён. Сэм сейчас явно не способен трезво ситуацию оценивать. Неужели он настолько ослеплён, что не видит очевидного? Неужели демонская кровь так на него действует? И у Дина вроде почти получилось до Сэма достучаться, но тот свято уверовал в то, что им необходима просто Руби. И это именно то, что спускает курок, то, что служит последней каплей в их противостоянии. — Ты монстр, — Дин почти выплёвывает эти слова, потому как они жгут изнутри, агонию такую вызывают, что хочется лишь кричать и крушить всё вокруг. И он не чувствует совсем боли, когда Сэм бьёт его, когда душить начинает. Дину плевать совершенно на собственные раны, на этот противный металлический привкус во рту, от которого его буквально наизнанку выворачивает. Всё, что сейчас значение имеет, — это горящие поистине дьявольским пламенем глаза Сэма, глаза, в которых не осталось почти любви. Лишь толика сострадания, которая не даёт ему закончить начатое. — Если сейчас уйдёшь, — хрипит Дин, едва выговаривая слова, — не возвращайся больше. Но Сэм уходит, бросает его на полу этого номера. И мир Дина Винчестера в этот миг перестаёт существовать, обломками многочисленными к его ногам падает. И это во сто крат больнее любого предательства Сэма, больнее всего того, что Дин пережил, пока Сэм жил другой, нормальной жизнью. И хочется лишь одного: оставить его, перестать за него бороться, отпустить, как сам Сэм всегда того хотел. Но это — забота о Сэме, желание спасать и защищать, пусть и от самого себя даже, — куда сильнее, чем любой довод здравого смысла, куда сильнее, чем уверения всех этих ублюдков пернатых, что таково предназначение. Дин не верил никогда в эту чушь собачью, не намерен начинать и теперь, когда Сэм так близок к падению в бездну. Ему только увидеть его необходимо. Увидеть, чтобы сказать простое «Прости», чтобы Сэм поверил в то, что вместе они любому дерьму противостоять способны. И никто, даже Руби, не способен встать между ними. — Сэм! — его отчаянный крик, кажется, сотрясает стены этого старого монастыря, но Дин вряд ли внимание обращает на сорванный голос и горло, что раздирает сейчас изнутри. Ему до Сэма достучаться лишь надо, попасть туда, внутрь. И когда дверь наконец поддаётся, он видит это: отчаяние, страх, непонимание в таких родных карих глазах. Видит в них животный ужас и осознание ошибки. Но Дин не судить сюда пришёл, не обвинять, не вешать ярлыки — только спасать. Спасать того, кто всегда дороже жизни был. Он пришёл за Сэмом одним. А мир этот со своим Апокалипсисом может хоть ко всем чертям катиться. Ему плевать совершенно. И после стольких месяцев он делает наконец то, о чём так мечтал: всаживает клинок Руби в живот, проворачивая его несколько раз. Делает это, глядя ей в глаза, наслаждаясь её болью, её агонией. Он упивается этим, чувствуя, как отступает боль собственная, как сходит на нет ревность, уступая место безусловной, чистой любви. Той Любви, которая всегда связывала его с Сэмом.