Я любил и ненавидел Но теперь душа пуста Всё исчезло, не оставив и следа И не знает боли в груди осколок льда © Ария «Осколок льда»
Пальцы медленно проходятся по клавишам, извлекая из инструмента хоровод нестройных звуков, что никак не складывается в мелодию. Он точно вспомнить что-то пытается, только самому бы понять, что именно. Но занятие это, чем бы оно ни было на самом деле, как-то… успокаивает даже? Словно приглушает слегка ту какофонию звуков, что постоянно в голове теперь звучит. Возможно, он слышал её когда-то прежде. Но где и когда? Бред, право. Он же не какой-нибудь сентиментальный идиот. Вроде Кроули, например, который придумал себе невесть что и сам же в дружбу между ними поверил. Как будто она могла быть вообще в его жизни — дружба эта. Глупости, присущие лишь людям. «Что ты, Дин? Демон? А может, ты человек. Определись, на чьей ты стороне!» — всплывают тут же слова Кроули в памяти. Но кем бы они ни был теперь, играть на чьей-либо стороне Дин Винчестер не намерен больше. Опостылело до жути. Он лишь для себя впредь жить будет, заботясь исключительно о благах собственных. — Привет, Сэм, — ему даже головы поднимать не нужно, настолько явственно он чувствует приближение Сэма. Слышит, как замирает Сэм в нерешительности. Краем глаза замечает эту фигуру долговязую. А потом взгляд на него поднимает, едва ли скрывая торжество, блеснувшее в зелени. Дин ждал. Действительно ждал появления Сэма. Он сам вряд ли ответить бы смог, почему именно так жаждал его увидеть: ощутить свою власть над ним, доказать Сэму, что он теперь не тот, что прежде, или просто убедиться, что ему плевать на брата стало. Дин подбирается мгновенно точно хищник. Добыча сама к нему пришла, даже усилий никаких прилагать не пришлось. И всего-то нужно было — подождать. Это лишь вопрос времени был, когда желание Сэма спасти его, Дина, верх над инстинктом самосохранения возьмёт. И чувство такое, будто все его инстинкты кто-то на максимум выкрутил сейчас, настолько ярко Дин всё ощущает и воспринимает. Стоит ему вдохнуть только, как по рецепторам тут же бьёт резкий запах. И то запах страха, адреналина, бегущего по венам. И он ноздри щекочет, будоражит и пьянит похлеще того виски, глоток которого Дин только что сделал. Он видит, как Сэму страшно. Чувствует каждой клеткой своего тела этот сковывающий Сэма по рукам и ногам страх. Но глаза его всё равно решимостью горят, смешанной сейчас с обречённостью какой-то. Но ужас этот первобытный не скрыть ничем. Так зачем Сэм пришёл тогда? Спасать его? Да его самого спасать надо, от себя же и пришедших в голову бредовых идей. Рыцарь без страха и упрёка! И это едва ли не веселит сейчас. Дину рассмеяться в лицо Сэму лишь хочется, но он сдерживается. Пока ещё сдерживается. Но кто знает, как надолго его хватит. — Кто крылышко подрезал? — не то чтобы ему хоть немного интересно это было. Точнее, плевать совершенно, в борьбу с какой тварью сверхъестественной Сэм ввязался опять. Его проблемы. — Я же сказал отпустить меня. — Ты знаешь, что я бы не смог, — голос Сэма дрожит как никогда и выдаёт его волнение с головой. Сэм точно агнец сейчас на заклании. И он идёт навстречу своей судьбе с отчаянностью того, кому терять уже нечего абсолютно. Дин улавливает, как дёргается невольно Сэм, как судорожно сглатывает и напрягается весь, стоит ему только Клинок в руки взять и встать. — Не надо этого делать. Сэм что, действительно думает, что Дин его убить хочет? Сейчас? Серьёзно? Нет, это было бы слишком просто и быстро. И никакого наслаждения от созерцания Сэма и его страха, что сжирает того изнутри буквально. Преследуй Дин цель такую на самом деле, Сэм и слова бы сказать не успел. Но ему доставляет удовольствие смотреть за жалкими потугами Сэма. Неужели, тот действительно решил, что может хоть что-нибудь Дину противопоставить. В зеркало бы для начала на отражение собственное взглянул: поджатые губы, всё лицо в ссадинах и кровоподтёках, синяки под глазами, кричащие буквально об усталости, напряжённая поза и тяжёлое дыхание, выдающее его с головой сейчас. — А ты не думал, что если бы я хотел исцеления, я бы от тебя не сбежал? — как удар ниже пояса. — Что бы там ни случилось, что бы ни стряслось, мы всё исправим, — Дин чувствует, как Сэм с волнением борется, как пытается переступить через страхи собственные, придавая голосу как можно больше уверенности. И он мог бы обмануть кого угодно, но только не Дина сейчас. — Уверен? Потому что сейчас я еле сдерживаюсь, чтобы не вцепиться тебе в глотку зубами. Я даю тебе шанс, Сэм. Не упусти. И Дин понимает, что будь на месте Сэма любой другой кто-то, он давно бы уже волю себе дал, выпустил бы на свободу демона своего, позволил Метке верх над собой взять. Но что-то удерживает его на месте сейчас, точно не позволяет перейти черту невидимую. Словно ещё живо в нём что-то человеческое. Но он дразнит Сэма, на нервах его играет, не может отказать себе в удовольствии смаковать это чувство страха, что оседает на языке не горечью отнюдь, но сладостью приятной. Ему интересно посмотреть, как далеко способен Сэм зайти, готов ли пожертвовать всем, чтобы спасти его. Наивный герой. — Ты мой брат, я хочу забрать тебя домой, — повторяет за Сэмом, едва ли не захлёбываясь от смеха. Давно он не позволял себе столь искренних эмоций. — Это что, фраза из мыльной оперы? Ты и твои щенячьи глазки. Спасибо, Сэмми. Мне это было нужно. «Сэмми»… так легко слетает с языка это имя. То, что всегда для них нечто большее, чем просто детское прозвище значило. То, что связывало их похлеще любых канатов. И Дин понять никак не может: зачем пьёт сейчас? Он давно уже ни вкуса виски не чувствовал, ни опьянеть не в состоянии был — спасибо за то его демонической сущности и Метке. Ему руки чем-то занять необходимо просто, отвлечься на что-то, чтобы не думать о том, как сильно хочется прижать Сэма к стене и приставить Клинок к его горлу, к нервно дёргающемуся кадыку. Дину хочется упиваться страхом в этих карих глазах, ощущать, как бешено колотится под ладонью пульс, пробуждая внутри желания тёмные, которым так и тянет сейчас поддаться, наплевав на всех и вся. Дин усмехается сам себе, потому как ощущает, что желания его едва ли не взаимны сейчас. Сэм того же хочет, пусть тот, возможно, и не признается в этом никогда. Вслух об этом точно не скажет — праведник чёртов. Но Дин улавливает это желание в глубине зрачков Сэма, чернота которых затопляет собой тёплый карий, превращая его лишь в тонкую полоску на границе радужки. И Дина почти ведёт от представшей перед глазами картины, от готовности Сэма задвинуть куда подальше свою праведность и ступить на тонкую дорожку греховной страсти. Но им не суждено узнать, чем бы всё закончиться могло. Раздаётся звон разбитого стекла, и в помещение, заполняя его едким дымом, что раздирает лёгкие изнутри, влетает баллончик. Дин не дёргается даже, когда Сэм сначала закашливаться начинает, а потом медленно оседает на пол.***
— А, да, точно. Ты же собирался пустить Сэмми пулю в лоб. Промахнулся? — в его голосе нотки веселья считываются, а на губах улыбка беззаботная играет, но то обман лишь. Внутри всё клокочет от ярости: никто не смеет и пальцем тронуть его Сэмми. Тот ему одному принадлежит, и судьбу его лишь Дин решать может. Ему плевать совершенно, кто этот парень и что хочет от него. Но ему явно жить надоело, раз он так опрометчиво заявился сюда с голыми руками практически. И Дину лишь позабавиться с ним хочется, поиграть точно с добычей, создавая иллюзию, что она в любой момент верх над своим мучителем одержать может. Дин подпитывается чужой яростью и злостью, наслаждается чужим гневом, впитывая всё это, выпивая до последней капли, опустошая полностью сосуд, из которого пьёт. И в какой-то момент просто бдительность теряет, уверовав слишком в собственное могущество. Всё происходит так быстро, что он едва ли понимает, что случилось. Только жжёт нестерпимо кожу, словно он заживо сгорает в адовом пламени, как горела когда-то его душа. Кажется, это целую вечность назад было. Краем глаза Дин движение рядом с собой улавливает. Ну, конечно, это Сэм, кто же ещё, и его крестовый поход против него, Дина, со святой водой наперевес. — Хватит! Всё кончено! — голос Сэма по ушам режет, заставляет невольно поморщиться. Слишком громко. Браслеты наручников щёлкают на запястьях, и Дин лишь рычит в ответ, точно загнанный в ловушку тигр. Удача явно не на его стороне играет. И глаза его сейчас огнём таким горят, что Сэму бежать бы от этого места прочь как можно дальше. Но когда это Сэм к голосу разума прислушивался, если речь о Дине и его спасении заходила? — И когда я доберусь до тебя, Сэмми… — обещанием расправы скорой срывается с его губ глухой шёпот. — Пощады тоже не жди.***
Наручники впиваются в кожу вместе с верёвками. Но всё это только мелочи досадные, которые ни в какое сравнение не идут с той злостью, что внутри бурлит и выхода требует. Попался как мальчишка! Позволил ярости своей верх над собой взять и притупить инстинкты настолько, что бдительность утратил. На мгновение всего, но Сэму и этого хватило, чтобы железки эти на запястьях его защёлкнуть. Дин счёт времени давно уже потерял и никогда сказать бы не смог, сколько времени просидел вот так, скованный по рукам и ногам. Он слышит шаги Сэма. Слышит, как тот останавливается будто в нерешительности перед дверью, прежде чем открыть её. Кажется, он различает даже его дыхание и бешеное биение пульса под кожей. — Сэм, — голос его почти спокоен, он очень хорошо научился прятать эмоции истинные за деланным безразличием, — ты думаешь, что помогаешь мне, но тебе не приходило в голову, что я этого не хочу? Какое тебе дело? Дину прекрасно ответ на этот вопрос известен, но он хочет будто подтверждение мыслям своим услышать от Сэма. Он глаза слегка щурит, пряча лучащееся в них самодовольство и превосходство. Дин едва ли не победителем себя сейчас ощущает, даром только, что это он, не Сэм вовсе, скован так, что не шелохнуться даже. — Да пошёл ты, — бросает он Сэму. Дину его на эмоции вывести хочется, хочется сорвать эту маску героя с лица брата, чтобы он показал, что именно чувствует в данный момент. — Мне это не нужно. Но Сэм глух к этим словам остаётся, они точно не трогают его. И Дин видит, какой решимостью горит этот тёплый карий, как поджимаются губы в тонкую линию, когда Сэм берёт в руки шприц с человеческой кровью. Дину слишком хорошо известно, что за этим последует. Приходилось уже свидетелем быть, когда они оба пытались изгнать демоническую сущность из Кроули. — Сэмми, — почти лениво тянет Дин. Голос у него при этом почти бархатный, точно и не случилось между ними ничего. И это почти запрещённый приём, словно они вернулись на многие месяцы назад, когда Дин ещё человеком был. И замечает, как вздрагивает слегка от этого обращения Сэмми. На секунду всего, но Дину хватает и этого, чтобы заметить. — Я ведь ненавижу уколы, — отнюдь не попытка на жалость надавить, лишь желание поддержать разговор, пусть и такой нелепый даже. — А я ненавижу демонов. И Дину почти рассмеяться в лицо Сэму хочется. Это он ему, Дину, будет рассказывать о своей нелюбви к демонам? Вспомнить ту же Руби, от которой, точнее от её крови, был так зависим когда-то Сэм. А теперь и он сам демоном стал, и что же делает Сэм? Пытается спасти его, вместо того, чтобы расправится с ним так, как они всегда поступать привыкли. Укол. И всё внутри взрывается точно от боли, что огнём жгучим по венам и артериям сейчас бежит. Дин рычание, будто зверь дикий, сдержать не может. И в этом рыке нечеловеческом совсем перемешиваются в коктейль причудливый ярость и злость, гнев и желание причинить такую же боль тому, кто стоит перед ним сейчас. Дин руки в кулаки сжимает с силой такой, что там точно следы бы кровавые остались, будь он человеком, зубы стискивает. Глаза его огнём похлеще адового пекла горят. И каждый такой укол несёт с собой новый виток боли. И каждый раз это невыносимо. Почти невыносимо. Потому как слишком сильно внутри желание… убить? Отнюдь нет. Это бы слишком лёгкий путь был. Хотелось отомстить, боль такую же причинить, уничтожить и растоптать. А потом уйти, оставив Сэма с жутким чувством вины и осознанием того, что он не справился, что миссию свою по спасению брата провалил. — Не задавайся, Сэмми. Потому что, как мне кажется, нет никакой разницы между тем, кем я стал, и тобой. Вот оно! То самое, что так искал Дин, чтобы Сэма задеть за живое и показать его истинную сущность. У Сэма руки по локоть в крови, он запятнал себя так, что не отмыться ему от этого никогда. Любые методы были хороши, только бы найти Кроули и Дина. А ведь из них двоих именно Сэм всегда был за гуманизм и за использование лояльных методов. Это он всегда призывал сначала вопросы задавать, а потом уже стрелять. Но, видимо, система эта сбой дала, как только речь о Дине зашла. Точно замкнуло внутри механизм какой-то, повредив программу, отвечающую за милосердие и сострадание. Дин видит, как сглатывает судорожно брат, стоит ему только о невинно убиенном Лестере упомянуть, который по милости Сэма ещё и души лишился. Замечает, как бьёт его дрожь неконтролируемая. Да Сэм в отчаянии таком сейчас, что это и не скрыть уже ничем. И это веселит Дина, доставляет ему удовольствие такое, что он почти вечность готов тут сидеть. — Ответь мне, Сэмми. Если у тебя не получится, мы оба знаем, что придётся сделать со мной. Духа-то хватит, Сэм? — Дин на крик срывается, точно пытается до Сэма достучаться. Но они оба знают ответ на этот вопрос. Не хватит. Сэм не сможет. Никогда, как бы ни хорохорился он сейчас, как бы ни старался казаться смелым.***
— Я верну его, — и эта уверенность в голосе Сэма, вера слепая в собственную правоту почти забавляют сейчас. — Твой братец, измученный чувством вины за всё на свете, уже давно сгинул, — в голосе Дина столько стали сейчас, слова его ядом буквально сочатся. — А новая модель мне по вкусу — холодный, злобный Дин. Дин, у которого не сжимается внутри ничего от чувства вины, не болит от того, что не спас, не уберёг тех, кого любил когда-то. Он пуст как старая консервная банка. Внутри него лишь беспросветная тьма, что сгущается всё сильнее с каждым днём. Но не было никакого желания её чем-либо заполнять. Так прекрасно жилось без чувств, без метаний, что есть хорошо, а что плохо, потому как морали для него не существовало отныне. И не хотелось снова в это болото, не хотелось человеком становиться. Голод был прав тогда: он давно уже мёртв изнутри. — Ты заметил, что я пытался удрать от тебя подальше? От твоего нытья, вечных жалоб. Я предпочёл тебе Короля Ада, — и ударить как можно сильнее. Показать, что выбрал другую жизнь, в котором ему, Сэму, не нашлось места. Ведь именно так всегда сам Сэм поступал, оставляя его раз за разом за порогом жизни, выбирая кого угодно, но только не брата. Дин понимает, что зацепил Сэма. Тот вынес бы что угодно, даже слова о смерти матери, о собственной никчёмности и бесполезности, но именно Кроули был тем самым триггером, что причинял боль, был тем спусковым механизмом, который заставлял Сэма сильнее стискивать зубы, дабы не сорваться сейчас. Дин чувствовал это: дикую, первобытную, необузданную буквально ревность Сэма к Кроули. И это забавляло, растягивало невольно губы в хищническом оскале. И Сэм может что угодно сейчас в ответ говорить, врать себе самому, пускать пыль в глаза, но Дин знает, что его слова попали точно в цель. — Так я вытаскиваю из переделки тебя, — и снова укол. И снова агония, разливающаяся внутри, выворачивающая наизнанку. — Не за что. Но Дин никогда не покажет, насколько ему плохо сейчас. Не даст Сэму почувствовать свою правоту, а потому смеётся ему вслед, когда тот уходит, выполнив свой священный долг по спасению отнюдь не невинной души. Этот раунд определённо за Дином остался. И только когда за Сэмом дверь закрывается, Дин позволяет себе сквозь плотно сжатые зубы выдохнуть.***
Ох, это сладкое чувство. Свобода! Растирает затёкшие запястья, плечами поводит, точно путы невидимые сбросить пытается. И делает шаг, переступая чрез начертанные на полу знаки ловушки. Тело моментально скручивает от боли, но то лишь ничтожная плата за то, чтобы ощутить себя свободным. Чеканит шаг по коридорам бункера в поисках Сэма. Дин слишком хорошо его знает, чтобы понять, что Сэм не уйдёт никуда, пока не выполнит то, что задумал. И Дин обязательно Сэма найдёт, обязательно врасплох его застанет. Он всегда был Охотником куда лучшим, чем Сэм. Пока тот прятался за ноутбуком и книгами, Дин был исключительно полевым игроком. А сейчас его чутьё обострено до предела просто, так что, игра только начинается. И подвернувшийся под руку большой молоток как нельзя кстати приходится. Будет отличным подспорьем в этом веселье. — Умно, Сэм, — он на пороге собственной комнаты замирает, когда гаснет свет и включается красное аварийное освещение. — Запечатал помещение. Двери не откроются. Я понимаю. Но вот какая штука. Я не хочу уходить. Пока не найду тебя. И снова коридоры бункера. Поворот за поворотом. Дверь за дверью. И Дин точно гончая по следу идёт, взяв за ориентир запах, — этот едкий запах страха. Сэм близко, он знает это. Поднимает рубильник — снова вспыхивает свет, почти ослепляя на мгновение. А за спиной захлопывается дверь, в замке поворачивается ключ. Он снова в ловушке, но выбраться из этой будет куда проще, чем из предыдущей. Теперь у него руки развязаны, в прямом и переносном смысле. Удар, ещё один. И хлипкая деревянная дверь практически разлетается в щепки. И Дин видит сквозь проделанную дыру лицо Сэма. Видит, как тот тщетно с ужасом, парализовавшим его, бороться пытается. И эти глаза, что бегают сейчас по его лицу. Дину слишком хорошо этот взгляд знаком. Взгляд побитой собаки, которая, несмотря ни на что, возвращается к своему хозяину в поисках хотя бы частички тепла и ласки. Куда же подевался тот дерзкий, уверенный в себе Сэм, глаза которого горели всегда огнём праведным? Дину едва ли не противно от представшей глазам картине, его тошнит от этого Сэма, который лишь жалость сейчас видом своим вызывает. — Во мне осталось достаточно демона, чтобы убить тебя, не моргнув глазом, — бросает ему в лицо Дин, прежде чем выбить ногой дверь. И теперь он точно готов занести молоток над головой брата. И рука его не дрогнет. — Я устал играть. Давай заканчивать, — любому терпению рано или поздно конец приходит. Он находит Сэма в одном из коридоров бункера. Тот спиной к нему стоит и не замечает того, что жизнь его сейчас на волоске буквально висит. Дин глазами впивается в эту напряжённую спину, видит, как часто поднимаются широкие плечи, обтянутые рубашкой. Позволяет себе замереть на мгновение, дабы зрелищем этим насладиться, впитать эмоции Сэма, что зашкаливают сейчас так, что Дин почти голову теряет. Ему вдруг нестерпимо хочется впиться зубами в шею Сэма, прихватить жилку, отсчитывающую сейчас удары бешено колотящегося в груди сердца. А потом пройтись по месту укуса языком, слизывая выступивший пот, ощущая вкус соли и страха на своих губах. Он жаждет ощутить, как будет дрожать и извиваться в его руках Сэм, как будет почти умолять, выстанывая его имя. Но Дин прочь гонит эти мысли, встряхивает головой. И делает эти несколько шагов, что их с Сэмом сейчас разделяют. А потом замахивается рукой с молотком. Не думает, не взвешивает, просто позволяет своей жажде убивать верх над собой взять. И промахивается. Лишь бетонное крошево летит ему в глаза. И тут же чувствует, как шеи касается холодный металл. Что ж, этот раунд явно за Сэмом остался. Хотя тот, пожалуй, не верит до конца в удачу собственную: ртом судорожно хватает воздух, точно задыхается, глаза бегают по лицу Дина лихорадочно. — Ну какой ты, — в этих словах и вызов, и бравада и почти похвала. — Давай, — Дин вперёд подаётся буквально на миллиметры считанные и сильнее напарывается на лезвие. Металл почти царапает кожу, но Дина это не волнует вовсе. — В этом весь ты, — как констатация того, о чём и так оба знали: Сэм никогда дело до конца довести не сможет, никогда кардинально вопрос решать не будет, если речь о брате заходит. И что бы Дин ни сделал, в чём бы повинен не был, Сэм будет оправдания искать: чужим поступкам, собственной слабости, прикрываясь благими намерениями. Сэм слишком слаб теперь, подавлен и сломлен. Этот Сэм, который так и впивается сейчас в Дина глазами, точно образ его на подкорку записать хочет, никогда победу одержать не сможет. И Дин не может своего упустить — глаза тут же застятся чернотой, что поглощает последние остатки человечности. Но он не успевает и шагу ступить, как на груди смыкаются чьи-то руки. Они сдавливают будто кольцом: ни вдохнуть, ни выдохнуть невозможно. — Всё кончено, — раздаётся рядом с ухом знакомый голос. — Дин, всё кончено. Дин рычит точно загнанный в угол дикий зверь, готовый сражаться за свою победу до последнего. Он не может сдаться, только не теперь, когда момент его триумфа был так близок.***
— Вы чего такие озадаченные, народ? — ему не по себе совсем, когда он приходит в себя на стуле, крепко привязанный к подлокотникам верёвками толстыми. Читает в глазах Сэма и Каса обеспокоенность и волнение. Видит их мрачные лица, точно случился очередной апокалипсис, в котором он, Дин, повинен был. И снова эта святая вода в лицо. Проклятье! Это всегда раздражало жутко. Поднимает глаза, в которых вопрос немой застывает, на Сэма, точно тот один способен ему всё объяснить. — С возвращением, Дин, — и он почти слышит этот вздох облегчения, срывающийся сейчас с губ Сэма. Видит, каким блеском горят глаза брата, какой радостью они лучатся. Видит, как сами собой растягиваются губы в улыбке. Пусть у него нет пока всех ответов, Дин понимает, что он действительно всему виной, что бы там ни было. И воспоминания его лавиной будто накрывают, погребают под собой, едва ли задыхаться заставляют сейчас, вина снова на плечи давит, заставляет съёживаться. Возвращает туда, откуда Дин так убежать хотел: к себе.