В омуте зелёных глаз

Они едут уже несколько часов. Оживлённые поначалу разговоры постепенно затихают, действие адреналина, бурлящего в крови, сходит со временем на нет. И Дин замечает, что Сэм всё чаще молчит. Он не спит, но глаза его прикрыты, а ресницы отбрасывают рваные тени на скулы. — Поспи, Сэмми, — тихо произносит он. Его слова тонут в шорохе колёс по асфальту, но Дин понимает, что был услышан: Сэм весь как-то расслабляется моментально и слегка сползает по спинке сидения, откидывая голову. Дин теряет чувство времени и связь с действительностью. Сколько он уже за рулём? Сколько времени прошло с тех пор, как они разобрались с делом? В голове шумит, веки тяжелеют, но он лишь крепче сжимает кожаную оплётку руля и закусывает щёку. Боль отрезвляет и возвращает его в реальность. В ту самую, в которой Сэм, которого он не видел два года, вечность целую по его меркам, спит на расстоянии вытянутой руки. Дин слегка сбрасывает скорость — ночью на шоссе пустынно, и никто не будет недовольно сигналить, что он тащится со скоростью улитки, — и скашивает глаза на брата. И улыбается невольно. И прямо сейчас до сковывающего всё тело ужаса, до вывернутых наизнанку и искромсанных в лоскуты нервов осознаёт, как безумно скучал все эти годы. Так, как не скучал никогда и ни по кому. Понимает, как сильно было желание увидеть это красивое лицо с ямочками на щеках перед собой, как до дрожи хотелось обнять и убедиться, что всё хорошо, и они по-прежнему есть — в целом и друг у друга. В сердце давно уже: с тех самых пор, как Сэмми бросил его, оставив за порогом жизни своей, — поселилась странная, колкая обида, которую Дин даже придумать не может, как облечь в слова. Она сжирает его изнутри, покоя не даёт, прорывается наружу неконтролируемыми волнами гнева и ярости. У него всегда, сколько он себя помнил, было что-то важное и постоянное, а потом оно куда-то исчезло, оставив после себя только фантомную боль, что безостановочно теперь напоминала о себе. Днём удавалось подавлять желания собственные, задвигать куда-то на задворки сознания мысли свои. Но длинными ночами, когда сон никак не шёл, даже несмотря на дикую усталость, ломались все барьеры, и потребность в Сэме, в его присутствии рядом, обрушивалась с новой силой, точно дневная рутина и здравый смысл лишь усыпляли её на время, но не способны были полностью заглушить. А сейчас Сэм сидел так близко, что стоило только руку протянуть, чтобы ощутить его тепло. Можно было прикоснуться к лицу, очертить кончиками пальцев скулы, дотронуться до родинок, в причудливый треугольник сложившиеся на подбородке, взлохматить волосы, ощутив их мягкость. Но Дин не двигается ни на дюйм, не поддаётся искушению, как бы сильно оно ни было, а позволяет себе лишь смотреть и впитывать. Ещё там, в квартире Сэма, понял: он больше не мог до него дотрагиваться даже. Одно касание — и весь мир его тут же летел в тартарары и наизнанку выворачивался. Одно касание — и сердце пускалось в дикий галоп, готовое вот-вот выскочить наружу, сломав парочку ребёр при этом. Прикрывает глаза, ему так необходима сейчас эта передышка. Несколько жалких минут, и Импала снова сорвётся с места, разрывая ночную тьму светом фар. А пока он позволяет затянуть себя в водоворот воспоминаний. Перед глазами всплывает высокое, сплошь усыпанное звёздами небо, а рядом, на ещё не до конца остывшем капоте Импалы лежит Сэм и что-то рассказывает ему об этих далёких, давно погасших гигантах. Дин не вслушивается в его слова, ему важен только голос: тихий, спокойный, убаюкивающий — и тепло, что исходит от Сэма сейчас. Дин любил, когда Сэм улыбался, вечность целую, кажется, мог смотреть на эти очаровательные ямочки на щеках. Любил ловить на себе эти робкие, точно брошенные вскользь взгляды из-под отросшей чёлки. Но больше всего Дин любил, когда мелкий злился. И каждый раз, когда за окном шёл дождь, стояла жуткая холодина или до школы, по мнению Дина, было слишком далеко тащиться пешком, он забирал Сэма на машине. Взгляд мелкого в такие моменты стоил многого. И Дин прятал улыбку, замечая, как мгновенно сужаются эти рысьи, слегка раскосые карие глаза, как вспыхивает в них огонёк, от которого мурашки бежали по рукам. Сэм садился обычно в машину, не произнося ни слова, прижимал к себе рюкзак и всю дорогу игнорировал его, только губы кусал, словно боялся, что слово язвительное сорвётся с языка. А потом мелкий выскакивал из машины, едва Дин притормаживал возле мотеля, и хлопал дверью номера с силой такой, что дребезжали окна в рамах. Но все эти вспышки злости неизменно заканчивались одним: Сэм притаскивался к нему на диван, укладывал голову на колени, скрещивая руки на груди и обиженно ворча что-то себе под нос. А потом, едва ли не мгновение спустя, уже мурчал от удовольствия, коту подобно, когда длинные пальцы Дина путались в его волосах. И рассказывал о том, как прошёл день, как сильно он скучал по нему, как осточертело это всё уже. — Дииин, —доносится до него голос, а на плечо ложится тяжёлая рука. Дин вздрагивает от этого прикосновения, по телу тут же волна дрожи проносится, а потом он головой встряхивает, прогоняя липкие остатки сна. — Всё нормально? — нотки беспокойства в голосе. Дин ловит расфокусированным взглядом лицо Сэма, смотрит на него мгновение-другое и кивает. — В полном, — отзывает он. — Просто устал немного. — Подменить? — Я в норме. Правда, — отмахивается Дин, ловя на себе полный сомнения взгляд Сэма. И Импала срывается с места, взвизгнув шинами по мокрому асфальту. Спустя несколько минут тишины, когда каждый из них погружён в свои мысли, Сэм достаёт карманный фонарик, карту и решает найти место, куда направился отец. — Поднажав, к утру успеем, — произносит Дин и моментально улавливает, как меняется атмосфера в салоне. Тяжесть этих слов оседает между ними, давит на плечи, заставляет вжиматься в сиденье. Улыбка ещё озаряет его лицо, но и она сползает, теряется в уголках рта. Он смотрит на Сэма, взгляд которого лихорадочно мечется по его лицу, а сам он сейчас напоминает рыбу огромную, выброшенную на берег волной и вынужденную лишь рот раскрывать, чтобы глотнуть живительного кислорода. — Дин… — выдавливает он наконец из себя. Между ними повисает тишина — давящая, противная, скручивающая все внутренности в узел тугой. Взгляд Дина то цепляется за лицо Сэма, то возвращается обратно на чёрную ленту дороги. — Ты не едешь? — звучит, скорее, утверждением, нежели вопросом. — У меня собеседование, я должен быть там, — чеканит Сэм каждое слово. Дин кивает и отворачивается от Сэма, впиваясь глазами в окно, поджимает губы и только сильнее сжимает руки на руле. — Да, — на выдохе. — Как знаешь, — он улыбается, но все его слова насквозь пропитаны сарказмом. Яд так и сочится из уст Дина. Это то, что так необходимо ему, чтобы целостность свою сохранить, чтобы не распасться на части прямо здесь и сейчас, у Сэма на глазах. — Я тебя отвезу, — словно припечатывает этими словами, будто точку в разговоре ставит. Всю оставшуюся дорогу до дома Сэма они молчат. Дин боковым зрением замечает, как брат губу закусывает, как бросает на него взгляды. Порой ему кажется, что Сэм сказать что-то хочет, но каждый такой порыв заканчивается ничем. А Дина никак не покидает ощущение, что именно вот так оно и должно быть всегда: он за рулём, Сэм на пассажирском сидении, в салоне звучит рок, а в приоткрытое окно врывается ветер, что путается в вихрах Сэма. Только тут, рядом с ним, и было место брата, а не в далёком Стэнфорде вовсе. — Может, тогда и встретимся? — Импала привычно скрипнет дверцей, когда Сэм выйдет из машины. — Может, — это единственное, что может выдавить сейчас из себя Дин, потому как слова не идут, они только царапают горло изнутри, но так и не прорываются наружу. — Сэм! — окликает он брата. Невозможно просто взять и отпустить его, невозможно снова лишиться части себя. Это и в прошлый раз было очень больно, Дин и думать не хочет, каково будет — терять Сэма снова. Нет, он знал, конечно, что Сэм уйдёт, как только они разберутся с этим делом, но где-то внутри теплилась надежда, что он останется и они смогут вместе колесить по стране, как мечтали когда-то, будучи детьми. Но те времена ушли давно — Дину просто нужно смириться. Просто принять тот факт следует, что отныне и навсегда часть его сердца находится за сотни миль от него и строит свою жизнь с кем-то другим, не с ним. — А мы с тобой классно сработали. — Да, — отзывается Сэм. И Дин уезжает, так и не увидев, как Сэм провожает его взглядом, как застится, пусть и на мгновение всего, этот карий с зелёными искорками тоской и сожалением. Он уезжает, ещё не зная, что так и и не сможет оставить Сэма. Не сможет сделать этого ни нынешней ночью, ни в течение всех последующих пятнадцати лет. Не знает, что будет отчаянно цепляться за Сэма: живого ли, мёртвого. Не знает, что продаст за него душу, потому что жизнь без брата будет не нужна совсем. Не знает об этом ничего, но движимый инстинктом и где-то на подкорке записанным желанием защищать и спасать любой ценой влетает в горящую квартиру и спасает Сэма, запуская тем самым цепочку событий, что приведёт их целую жизнь спустя к личному Раю, где они будут только вдвоём.