Memories

— Прикажу, чтобы в Вашем кабинете разместили не один, а целых два! Точно! — воодушевлённый новой идеей щебечет Граф Люцию, порхая с сияющими глазами вокруг роскошного портрета, щедро наполненного сочетанием солнечного золотого и сочного алого. Внушительная картина мгновенно приковывает внимание невозмутимого Консула. Обилие мишуры обвивает недавно воссозданный шедевр, цацки и меха, искусно нарисованные рукой лучших художников Везувии кажутся отнюдь не выведенными кистями и красками, а настоящими. Коснешься — и тут же ощутишь мягкость пышной мантии, гладкость редчайшего белоснежного меха, шелковистость переливающихся волос в свете ювелирных изделий и драгоценностей. Дерзко, ярко и вызывающе. В стиле Люцио. Так, как он любит. — Ваше Сиятельство, разве я нуждаюсь во втором? — тот без излишнего восхищения изучающе рассматривает очередное блестящее изображение Графа. С картины на него в ответ глядит кокетливо прищуренный, холодный взор блондина. — А что, разве нет? — озадаченно тянет оживленный счастливец, медленно разворачиваясь к рабочему столу Валериуса. — А зачем? — темная бровь аристократа вопросительно поползла вверх. Если Граф таки примет решение притащить еще один, и совершенно неважно, такой же или отличающийся от текущего, то рабочее помещение, обладающие спокойной цветовой гаммой и относительно небольшой площадью, и вовсе станет тесным с неприятным дополнением в виде вырвиглазных тонов. — Как — зачем? — разводит руками Его Светлость, округлив глаза. — Чтобы Вы могли в любое время наслаждаться красотой любимого Графа, разве нет? — широкая ослепительная улыбка вновь играет на вечно самодовольном лице. Губы тронула легкая ухмылка. Люцио и впрямь откровенно ужасно смыслит в дизайне интерьера и готов лепить собственные изображения даже в темнейшие и заброшенные углы гигантского дворца, лишь бы каждый метр беспрестанно напоминал постояльцам и посетителям, кто здесь самый лучший, главный и красивый. И чтобы без сомнений, непременно без сомнений. Иной раз Граф действительно напоминает избалованного ребёнка, жаждущего драгоценного внимания и обожания каждое мгновение своего существования, иначе неизменно обижается и ноет. И откуда он такой взялся? — Вы желаете, чтобы Ваш верный и любимый советник ослеп? — подыгрывает Консул Валериус, с театральным осуждением качая головой и сверкая глазами на светловолосого. Острые брови сходятся на переносице, а уголки губ опускаются. Обескураженный вид мгновенно заменяет некогда уверенную улыбку. — То есть?! — в смятении хлопает ресницами Люцио. — Ну, посудите сами, Ваше Сиятельство, — придворный неторопливо поднимается с рабочего стола, усыпанного пачками бумаг, берет полупустой бокал и снимает очки с переносицы. — Если Вы расщедритесь на второй похожий, блистательный и яркий, то велик риск того, что я окончательно ослепну от Вашего очарования. Вы хотите лишиться лучшего советника именно таким образом или примете разумное решение? — Валериус замирает в нескольких дюймах от картины и кончиками пальцев проходится по острым скулам нарисованного Графа, чувствуя на себе пристальный взгляд. Клюнул. — Ам, я… — начинает густо краснеющий блондин, но тут же оказывается плавно прерванным своим верным Консулом. — Прошу прощения, что перебиваю, но вот еще что, — Валериус на одной ноге повернулся лицом к Графу снова и разгладил свободной ладонью складки на одежде. — Для чего мне так много ваших картин, когда я имею такую славную честь лицезреть Вас каждый день вживую? — этот аргумент окончательно обезоруживает смущающегося Правителя. — Не очень разумно, полагаю. По-настоящему видеть Вас мне даже приятнее, — довершает учтивым тоном придворный, не переставая метать глазами то на блондина, то на образ на холсте. В комнате ненадолго воцаряется тишина. Те самые редкие моменты в компании Люцио, если учитывать, насколько тот любит поболтать и прожужжать уши. Консул не спешит нарушать излюбленное молчание, но зрительный контакт не разрывает. — А впрочем… — рассеянно чешет затылок Люцио, когда на губах начинает играть привычная усмешка, — ты прав. Безусловно прав! — прежняя решительность возвращается к нему достаточно скоро и он кружит по кабинету, пока не останавливается напротив Валериуса. — Почти ни у кого нет такого благословения — видеть МЕНЯ рядом С СОБОЙ настолько близко! — сильный решительный голос набирает громкость. — Вам несказанно повезло! Даже сейчас! — каждое сказанное слово блондин старательно выделяет, с восторгом глядя придворному прямо в глаза, словно принимая скрытые попытки что-то отыскать в невозмутимом взгляде. — Ведь именно Вы можете встречать меня каждый день! И даже общаться со мной. Аристократ изумленно вдохнул, когда палец уцелевшей руки Графа игриво нажимает на кончик носа, а тот мелькает в жалких миллиметрах, совсем рядом. Ступишь шаг вперед — и, фактически, прильнешь к нему вплотную. — И то верно, — теперь очередь краснеть настигла и Валериуса. — А потому, не советую Вам утруждаться ради того, чтобы снабдить меня ещё одной картиной, — дабы скрыть легкий румянец, аристократ поднёс к губам бокал и отпил. Энергичный Люцио закивал и демонстративно уселся на край дубового стола, случайно толкнув пузырек с чернилами. Тот зашатался, задетый бедром мужчины, но устоял, чуть не залив ценные бумаги чернотой. Послышался облегченный вздох. — Упс! — блондин явно не отнесся к ситуации серьёзно, не обратив внимание на побледневшее лицо советника. — Кхм, пардон, — быстро замял он ситуацию и вальяжно закинул ногу на ногу. — Решено! Те, кому не везет говорить со мной каждый день, получат от меня два портрета, — принялся пояснять совершенно бесполезную идею Граф так, будто Валериусу нечем было заняться, кроме как часами выслушивать задумки, требующие немалых трат из казны. Статуи, полотна…что еще придумает? Консул изо всех сил старался изобразить вовлеченность и открытую заинтересованность в услышанном, но получалось, мягко говоря, плачевно. Подавив зевок, он оперся об стену и утомленно потер веки. Люцио — большой ребёнок, не знающий толка в тратах, разбрасывающий средства во все стороны на себя любимого и ни гроша для развития города. Ветреность и легкомысленность — вот они, два ужаснейших порока. Нет, Правитель отнюдь не глуп. Не глуп, но чертовски безрассуден, поэтому и производит впечатление последнего идиота. Но Валериус-то знал правду… — В общем, — покончив с изложением придуманного в мельчайших подробностях, Люцио спрыгнул с края стола, — собеседник из Вас, как всегда, отменный, — блондин сделал очередной круг по кабинету. — Продолжайте работать в том же духе. Все равно никто, кроме Вас, ничем особо не занимается, надо бы подпнуть остальных, — он задумчиво поморщил нос. Хотел было аристократ услужливо склонить голову и вернуться к работе, как прохладные пальцы обвили его запястье и притянули ближе, не оставляя попыток для сопротивления. Ухо обожгло теплое дыхание, а затем последовавший далее трепетный шёпот. — Если уж Вам доставляет удовольствие видеть меня, — улавливая срывающиеся вдохи Консула, говорил Люцио, скользя протезом по чужой пояснице вниз, — то настойчиво приглашаю Вас сегодня вечером, сразу после работы в мои покои. Уверяю Вас, тогда появится отличная возможность не только любоваться мной, а еще и прикоснуться, — мягкие губы дразняще прижались к мочке уха, но одарить поцелуем не торопились. — Идёт? Придворный неразборчиво промолвил что-то под нос, поёрзал и замер. Пора бы давно привыкнуть к неприличной близости своего Графа, но порой излишняя отстранённость попросту не позволяла так просто принять нетипичную ласку и отдаться сполна. Но Валериус упивался ею. Он имел то, о чем другим суждено только мечтать. — Само собой, Ваша Светлость, — без колебаний дал согласие он, едва не дав сдавленному стону вырваться из груди. Благо, Люцио, прижимаясь сначала к мочке уха, а затем свободно опускаясь к шее, не мог узреть лица фаворита. — Превосходно, — довольно мурлыкает светловолосый, в качестве награды оставив легкий поцелуй на гладкой коже. — С нетерпением жду Вас у себя. Не забудьте прихватить винишка! — как ни в чем не бывало Люцио неохотно, но резко отрывается от неожиданных нежностей и подмигивает. Так быстро вернул себе по-детски непринуждённый вид, хотя буквально только что, пусть и ненадолго, превратился в соблазнительного искусителя. И Консул вновь остался наедине с собой. И недавно принесенным Графом портретом, взирающем на него сверху вниз своим многозначительным взглядом. Именно эта работа как нельзя лучше передает характер и манеры Его Светлости, именно таким Валериус запомнил Люцио. Интересно, приволок ли он особенно удачную работу или даже не заморачивался, а просто выполнял задуманное — увешивал каждый угол дворца, не задумываясь ни о чем? Загадка. Но здесь тот казался особенно естественным. Параллельно поглядывая на картину, придворный лениво возвращался к неотложным делам. Немного позже и вплоть до утра определённо не останется времени на то, чтобы прийти и засесть за работу вновь. ******** Тусклые лучи заходящего солнца просачивались сквозь плотные шторы, падали на деревянную поверхность, били в глаза и доставляли дискомфорт, но Валериус даже не удосужился подняться, дабы тщательнее прикрыть назойливый свет. Отвратительно. Лезет в лицо, ослепляет. Недовольно бурча под нос, аристократ со вздохом откинулся на спинку кресла и запрокинул голову. Рука с опустевшим бокалом безвольно повисла над полом. Он снова напивался. Клялся себе не притрагиваться и не глядеть в сторону заманчивых бутылок с этикетками, но его хватало на два дня. Максимум. И круг возобновлялся. Стресс, срыв и угрызения совести с мучительными головными болями в придачу наутро. Опустевшие сосуды в хаотичном порядке разбросаны по всему столу, а те, что хранили в себе хотя бы половину, находились рядом и количество вина иссякало в ускоренном темпе. Туманный сонный взгляд потерянно заблуждал по помещению. Слабый огонек промелькнул в давно потускневших зрачках, когда те встретились с серебристыми выразительными глазами. Полупрозрачные и ясные, они неизменно глядели вниз, будто без слов общаясь со зрителем. Кто бы мог подумать, что Валериус станет обращаться к ним столь часто? После смерти Графа дворец будто неожиданно опустел. Длинные коридоры помрачнели, запылились, а ранее дополнявшие декорации утратили былую пышность. Неизвестно, что с ними на сегодняшний день, ибо те не использовались слишком долго. Портреты запылились, некоторые пришли в негодность, местами стерлись. И только единственное полотно сохранилось в идеальном состоянии. То, что покоилось в кабинете Валериуса. Ни облупившейся краски, ни потёртостей, ни толстых слоев пыли. Консул не позволял образу загрязняться или портиться, не давал разрешения дотрагиваться до него, а желающих «помочь» избавиться бесцеремонно выставлял за дверь. Лунный свет забился сквозь щель между приоткрывшимися от ветра занавесками, заскользил по полу и добрался до нарисованного лица. Задержался. Очертил резкие линии лица, сияющие волосы, увесистые украшения, придавая общему виду таинственности. Бледные глаза заблестели. Теперь аристократа окидывал практически живой взор. Но с давно умершим Графом тот сравниться не мог. Тот факт, что это единственное оставшееся на память, оживляло портрет, не более. Впервые Валериус признавал, что благодарен. Благодарен Люцио за подарок, хоть и изначально отнесся к полученному с присущим себе скептицизмом. А теперь едва ли не молился на него. Напиваясь, придворный становился совсем не похожим на себя. Настолько, что вспоминая наутро некоторые обрывки, не мог сразу поверить в то, что думал и чувствовал. Порой обнаруживал высохшие следы от слез на деревянной поверхности стола. Неприятно изумлялся, презирал себя, стремился искоренить слабости, но плодов проделанная работа не приносила. И чем дольше в сотый раз изучал полотно с обожаемым образом, тем яснее ощущал слабость и безнадёжность. Отчётливо помня россыпь поцелуев, надежные объятия и щедрое внимание, невозможно держать лицо и сохранять хладнокровие. Истинная личина обнажается заодно со слезами и воспоминаниями. Тонкие пальцы то произвольно сжимают бокал, то расслабляются, грозясь выпустить его и расколоть. Мокрая дорожка проделывает путь по щекам, отдельные капли попадают на стол, нужные бумаги, превращая свежие записи в жирные неразборчивые кляксы, а плечи судорожно трясутся, покуда Валериус плотно зажимает рот ладонью до боли, дабы не испустить предательский всхлип. Когда-нибудь он непременно возьмёт себя в руки, снимет эту чёртову картину и отправит на помойку как самую бесполезную безделушку на свете, словно та не стоит даже ржавой монеты. Придворный искренне мечтает осмелиться вышвырнуть, не поведя и бровью. Основательно и без опасений. Но не сегодня. Не сейчас.