Memories

Скулы и шею Консула бережно оглаживают чужие ладони. Правая горячая, гладкая, мягкая и желанная треплет шелковистые длинные пряди и скользит вдоль пышной косы вниз, а вторая, прохладная, неестественно жесткая и блестящая, но не менее манящая, опускается к подбородку и пальцы протеза любовно касаются подбородка. Валериус замирает, жадно ловя каждое сладостное мгновение происходящего. Хотел бы он позволить себе маленькую шалость — поймать уцелевшую руку Графа, прильнуть губами к фалангам, пробежаться языком вдоль и между пальцев, проявить обожание и восхищение во всей красе. Так, чтобы Люцио замер, краснея, и сфокусировал внимание лишь на одном придворном. Но предельная осторожность вынуждает ограничиться легким наклоном головы навстречу прикосновениям. — Не смотри так на мои руки, — доносится голос сверху. — А просто сделай то, что хотел бы. Аристократ взирает на светловолосого снизу вверх и деликатно, словно по-прежнему дожидаясь разрешения, берет кисть в свою руку и припадает к ней, становясь похожим на жаждущего глотка воды путника. Напущенной холодности места не остаётся. *** Под утро сон особенно крепок. Не слыхать ни порывов завывающего ветра за окном, ни шелеста занавесок, несмотря на повышенную чуткость сна Консула. Голова безвольно лежала на столе, пушистая темная шапка из волос рассыпалась на поверхности, отдельные пряди успели выбиться из причёски. Валериус прижимает руки к груди до побледнения выпуклых костяшек, хмуря брови. Неразборчивый шепот то и дело слетал с приоткрытых губ, а волосы настырно спадали на лицо. Спящий поворачивал голову, слепо рыскал пальцами вдоль грудной клетки, не мог отыскать им места, бессознательно стремясь схватить что-то, а зацепив край спадающей с подрагивающих плеч шали, притих. На придворного свысока глядели выразительные серебряные глаза, кажущиеся в ночной темноте горящими, жадно изучающими сжавшуюся фигурку взором хищной птицы. *** — Посмотри на меня, — мягко, но требовательно тянет Люцио, приподнимая голову Валериуса за подбородок и направляя на себя. Фаворит покорно поднял глаза и они встретились. Наклонившийся неприлично близко Граф кончиком носа коснулся носа придворного и, не скрывая игривого смешка, с наслаждением потерся о гладкую светлую кожу. Нежно-розовый румянец разыгрался на острых скулах. Реакция гордого Валериуса в сравнении с Люцио скудна. Он позволяет сокращать расстояние, позволяет неприличную, почти интимную близость, но не награждает взаимностью, лишь покорно принимал все то, что блондин давал ему. Дорожка поцелуев, скользящая вдоль щеки и продолжающая путь на шее, скользящие по талии вниз ладони и переплетение тел. — Посмотрел. И? — бровь аристократа вопросительно ползет вверх, словно он и понятия не имеет, что последует далее. Задача держать каменное лицо усложняется. — Не будь недорогой, — напевает Граф, выдавливая лукавый смешок. — Но, признаться честно, это тоже заводит. И губы обоих окончательно сливаются в долгом, глубоком и голодном поцелуе с инициативы Люцио. Валериус неизменно следует за ним, но не вольничает, отдавая инициативу целиком. *** Консул вскакивает как на пружинах, резко распахнув глаза и не дав себе и доли секунды на более мирное пробуждение. На языке колеблется терпкий привкус соли вперемешку с металлом. Он вновь искусал нижнюю губу во сне до лёгкого, но повреждения. В который раз это уже случается? Валериус сбился со счёта. Утекающие из памяти фрагменты сна, подобно треснувшей мозаике растворяются в грубой реальности, одна за другой, не оставляя ни шанса на восстановление и смакование. Быть может, оно и к лучшему? Лишь особенно яркие моменты отпечатываются, заседают прочно в голове, принося следом за собой остаточные тактильные ощущения. В кабинете же холодно, а на рабочем кресле твёрдо, но фантомное чувство жара и мягкости вопреки некомфортной обстановке согревают, хоть и на очень жалкий промежуток времени, который Валериус проводит в одном положении, безвольно откинувшись на спинку и замерев, бесцельно рассматривая потолок. Безразличие и апатия сменяется нещадным возвращением к жизни окончательно. Резкий порыв ветра из распахнутого окна вынудил озябшего придворного съёжиться и обхватить себя двумя руками. Не спасала даже шаль. Брови нахмурились пуще прежнего, когда заспанный, частично измученный взор критически оглядел стол. Вернее, хаос на поверхности древесины. И снова видел проклятые опустевшие бутылки. Наполовину пустой бокал покоился в стороне. Он вновь сорвался и напился, как чёрт. При всей склонности к самодисциплине и самоконтролю, на сей раз аристократ осознавал, что утопает в зыбком болоте. Если это не прекратить, то исход обещает быть печальным. Стоящим всего того, что Валериус имел на данный момент. Сонные глаза неосознанно обращаются к блистательному блондину на портрете и ловят его хитрый взгляд. Тот, будучи мертвым, словно насмехался над изнемогающим, над его прежними проявлениями излишней гордости и некоторого пренебрежения по отношению к самому Графу, пожинал плоды зародившейся привязанности. Аристократ смотрит куда угодно, лишь бы не на полотно. Амбивалентность чувств: он искренне мечтает, чтобы чёртову картину кто-нибудь нагло стащил, разорвал в клочья и уничтожил, а остатки запрятал бы куда подальше, ибо не в состоянии самостоятельно совершить «благородный» поступок. Но с другой…с другой Валериус не готов подпустить к портрету кого бы то ни было даже близко, запретил бы даже пялиться на него, говорить о нём и, тем более, прикасаться. Происходящее не может продолжаться вечно. Придворный выпрямил спину, приподнялся и, прикрыв глаза, потер пальцами пульсирующие виски. После «весёлой» ночи в компании нескольких бутылок вина, рабочий день, неизменно наполненный грузом ответственности, значительно усложняется. Но работу никто не отменял и не отменит. Особенно, если на плечах лежит судьба и благополучие целого государства.