Sonya

      Ростов, после несчастной дуэли, в которой он участвовал, повез раненного Долохова на его квартиру. Николай знал Долохова по холостой жизни у цыган, на кутежах, но никогда не бывал у него и никогда даже не думал о том, какой может у Долохова быть дом. Ежели был дом у него, то это вероятно была, по представлению Ростова, какая-нибудь накуренная, грязная комнатка с бутылками, трубками, в которой он клал свои вещи и изредка ночевал. Но Долохов сказал ему, что он живет в собственном доме с матерью старушкой и незамужней сестрой. Во всё время пока ехали Долохов молчал, но перед домом, он приподнялся и взял за руку Ростова. На лице его выразилось отчаяние, которого никак не ожидал от него Nicolas. — Ради бога, не к матери, она не перенесет. Ростов, брось меня, беги к ней, приготовь ее… Этот ангел не перенесет.       Ростов побежал исполнять поручение своего друга. Домик был хорошенький, чистенький с цветами. Марья Ивановна Долохова была почтенного вида старушка. Она испуганно выбежала в переднюю навстречу Ростову. — Федя? Что с Федей? — вскрикнула она, как только Ростов сказал, что Долохов прислал его и что тот не совсем здоров. — Он умер! Где он?       Сестра, некрасивая девушка, выбежала к матери. Она шепотом спросила у Ростова, что с Федей, и он сказал ей, что Долохов легко ранен, Николай не мог перенести раздирающего душу вида отчаяния матери, когда вносили Долохова. Потому он уехал за доктором и вернулся уже, когда Долохов был уложен на турецких коврах в своем кабинете и мать, ещё более бледная, чем ее сын, сидела около него.       Долохов перенес боль зондирования раны и вынимания пули так же стойко, как и самую рану (чего не сказать было о Nicolas, при виде матери с сыном он, глядя на них, плакал и рыдал так, что должен был выбежать из комнаты). Фёдор не морщился и улыбался, как только в комнату входила его мать. Все усилия его были видно направлены на то, чтобы успокоить старушку. Через две недели Долохову стало лучше.       Чем ближе Николай узнавал Долохова, тем более он чувствовал себя к нему привязанным. Всё в нем было, начиная от его привычки лежать на полу и до его тщеславия своих дурных и утайки хороших черт — всё было в нём необыкновенно, не так как у других людей. Ростов, еще прежде чувствовавший необъяснимое влечение к этому странному, мужественному, решительному человеку, теперь, увидав его в его семье, узнав его неожиданную нежность и любовь к матери, полюбил Долохова всей силой своего пылкого сердца.       Первое время Марья Ивановна враждебно смотрела на Ростова, связывая его с несчастием сына, но когда Долохов, заметив это, прямо сказал ей: — Ростов — мой друг и прошу вас, обожаемая матушка, любить его, — Марья Ивановна действительно полюбила Николая, и Nicolas ежедневно стал бывать в их доме. Целые дни Ростов проводил у выздоравливающего, разговаривая с ним или слушая его рассказы, ловя каждое его слово и движенье, улыбку и безусловно во всем соглашаясь то с ним, то с Марьей Ивановной Долоховой, разговаривая с ней о ее сыне. От нее он узнал, что Федя содержал ее и сестру, что это был лучший сын и брат в мире. Марья Ивановна была искренно убеждена, что ее Федя был образец всех совершенств мира (это мнение Ростов разделял, особенно, когда слушал её или видел самого Долохова). Она даже не допускала того, чтобы возможно было иметь сколько-нибудь другое мнение о ее сыне.       Долохов сам во время своего выздоровления и в своем доме был часто особенно кроток и восторжен. Одним вечером в ту пору, когда сумерки близятся к ночи и потому зажигают свечи, Фёдор лежал на софьянном диване, куда велел постелить Ростов, причитая о том, что больной, то бишь раненый Долохов не может спать на своем привычном месте, рискуя долго ещё не оправиться, и того хуже – у него может открыться молодая рана. Сам же Ростов всегда устраивался на коврах подле товарища, Долохов чувствовал что должен бы был раздражаться от этого, — «но разве можно,» — поправлял он себя, — «досадовать на этого очаровательно забавного юнкера, с чистыми глазами». Ростов бывал почти влюблен в него, когда этот мужественный человек, обессиленный теперь раной, обращал к нему свои ярко голубые глаза и прекрасное лицо, слегка улыбался и говорил, выказывая ему свою дружбу.       — Верь мне, мой друг, — говорил он, — на свете есть четыре сорта людей: одни никого не любят, никого не ненавидят, эти самые счастливые; другие, которые всех ненавидят — эти злодеи, да эгоисты; третьи любят, кто на глаза попадется, а к другим равнодушны, это все дураки; и такие есть, как я. Я кого люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли у меня на дороге, или на дороге любимых людей. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, сестра, два, три друга, ты в том числе, а остальных я всех ненавижу, изо всех окрошку сделаю для того, чтобы моим избранным было хорошо.       И он, улыбаясь, поднялся на локтях, пытаясь потянуться к Ростову, но схватив себя за бок навзничь упал. Николай суетно подскочил, стараясь ухаживать за болезненным другом, но тот лениво пресекал неловкие попытки, отмахиваясь, мол: «В порядке, не помру». На крайнюю попытку помочь, Долохов крадучи опустил руку с живота на руку Ростова, легко пропуская свои концы пальцев меж чужих бархатных на ощупь пальцев, и не сжимая руки, Долохов смотрел на него. Подобное прикосновение казалось настолько интимным, что заставило краснеющие пятна выступить на лице Ростова. Фёдор продолжал размеренно водить рукою.       — Да, душа моя, — продолжал он, — мущин я встречал любящих, благородных, возвышенных, — он опять приласкал взглядом Ростова, — но женщин, кроме продажных тварей — графинь или кухарок всё равно — нет женщин. Нет этой чистой души, которая любила бы одной душою, как бедная Лиза любила Эраста. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!.. — Он сделал презрительный жест. — Ты знаешь ли, зачем я вызвал, то есть заставил Безухова вызвать меня? Она мне надоела. Она не любила меня, она боялась. А мне любопытно было. Любовь есть высшее блаженство и оно еще не далось мне.       Как ни строг был в то время государь и закон к дуэлянтам, родные Пьера и Ростова замяли это дело и никто не был наказан. Еще Долохов был слаб и едва ходил, когда его новый друг Nicolas ввел его в дом родителей.       Всех принимали в доме Ростовых с распростертыми объятиями. Но Долохова приняли еще радушнее, во-первых за дружбу его к Nicolas, во-вторых за его страшную и блестящую репутацию. Приезда его тщетно ждали несколько дней. Графиня несколько робела, барышни волновались, несмотря на то, что Соня была вся поглощена своей любовью к Nicolas, Вера к Бергу, который приезжал в отпуск и опять уехал, и Наташа вполне довольна своим обожателем Денисовым. Ни одна из них не захотела бы, чтобы Долохов влюбился в нее, но все подробно о нем расспрашивали у Nicolas и, между собой говоря о нем, посмеивались таким смехом, который очевидно должен был скрыть их волнение и страх. На третий день ожидания подъехала карета, барышни подбежали и отбежали от окон, узнав Долохова, и Николай ввел своего друга.       Долохов был учтив, говорил мало и внимательно вглядывался в женские лица. Все ждали от него чего-нибудь необыкновенного, но он ничего необыкновенного не сказал и не сделал. Одно, что было в нем не совсем обыкновенного, это то, что в его манере нельзя было найти и тени того стеснения и замешательства, которое, как бы оно ни было скрываемо, всегда заметно в молодом и холостом мужчине в присутствии молодых барышень.       Он понравился всем домашним Ростовых. Соня видела в нем друга Nicolas, и, считая то за большую важность, с самоотвержением старалась сделать для него приятным дом его друга. Она спрашивала, какой он любит чай, сыграла ему на клавикордах пьесу, которая ему нравилась, и показывала ему картины в зале.       — Что за божественное существо твоя кузина Софи! — сказал Долохов Nicolas, когда они увидались на другой день. — Да, счастлив тот, кто назовет другом такое неземное создание! Но не будем говорить про это. Больше они не говорили о Соне, но Долохов стал ездить каждый день, и Марья Ивановна Долохова со вздохом и тайно от сына иногда расспрашивала у Nicolas о его кузине Соне.