Буду я твоим, Кощеюшка

      — Хах, ты глупец, думаешь я разделяю твои чувства? Да ты сдурел, ты мне противен, я никогда не поменяю своё решение, между нами есть место лишь для ненависти! — Ваня стоял поодаль от Кощея, но каждая клеточка его тела пылала уверенностью в своих словах, он как никогда чувствовал себя храбрым и стойким.       — Думаешь тебе позволено говорить со мной в таком тоне? Это либо смелость, либо настоящая тупость. Видел бы ты себя, когда слушал мою ложь… Признайся, представлял как я тебя беру и жестко трахаю, а ты стонешь от удовольствия, целуя меня, веря в то самое «долго и счастливо»? Ха-ха-ха, ну ты меня рассмешил, Ваня. — Кощей смотрелся как гордый орел, сжимавший в цепких лапах маленькую синицу.       Ваня опешил, он и представить не мог, только что Бессмертный умело манипулировал им, пытался влезть к нему в голову и нагло использовать в самых порочных целях.       — Да как ты можешь?! Я никогда не лягу с тобой, и не потому, что мужеложство– это страшный грех, я не хочу делить постель с тобой, признаюсь, возможно Блуд был прав, и мне стоило дать ему прямо в той ванне, он всяко лучше, чем ты! — Царевич со свирепой яростью смотрел на хладнокровного Кощея. Он сам неожидал, что сможет наплести такой ереси, но еще сложнее было понять, почему он так остро отреагировал, отчего сердце так ноет, и почему в голове засела глубокая обида…       В миг Бессмертный оказался рядом, он вцепился когтистой рукой в золотые мягкие волосы и притянул Ивана к себе, не ослабляя хватки, силой усадил его на пол, на колени, перед собой. Юноша понял к чему всё ведет и начал пытаться вырваться. Между тем, владыка уже спустил брюки. Ваня всячески вертел головой во все стороны, брыкался, но у Кощея силы было больше, казалось, что неповиновение своей жертвы лишь взбадривали его. Он оттянул волосы назад, подбородок царевича точно смотрел вверх, но его взгляд был прикован к глазам Кощея.       — Открой рот. Если попробуешь укусить, я вспорю тебе горло, но так, что ты будешь умирать долго и мучительно, пока твоими последними вздохами, вперемешку со слезами и стонами будут наслаждаться мои упыри, насилуя твое худощавое тело. — Жесткий и суровый голос оставслся ровным.       По щеке предательски поползла слеза, Ваня не хотел показывать свою слабость, он стал медленно размыкать губы, но дрожь по всему телу, подрагивания и страх сковали его полностью.       — У тебя такое лицо, будто кто-то умер, хватит тянуть время, царевич, пора платить по долгам. — Бессмертный с уповением вожделел Ивана: его мягкие, пухлые алые губы, в легкой приоткрытой грустной улыбке, полной разочарования и боли, рассыпаные по всем щекам веснушки, Ваню можно назвать поцелованным солнцем, обладая такой внешностью, неудивительно, что он стал ценнее всех богатств Кощея.       Тонкие худые коленки царевича дрожали, как осиновый лист, сама его натура источала враждебность, вперемежку со страхом и бессилием. Ваня медленно, не отводя взгляд от выражения лица Бессмертного, приоткрыл побледневшие губы, он больше не стеснялся своего плача, а безмолвно продолжал брать в рот, ощущая грубую хватку, которая так и насаживала его голову на длинный большой член.       — Не касайся зубами и начни работать языком. — Бархатный хрипящий голос, тонким лезвием прошелся эхом в хрупком сознании.       Все, что оставалось Ване, это хрипеть и издавать мычание и немые звуки. Кощей старался не наносить увечий, и без того изящному, тонкому тельцу. Яркие распахнутые глаза, такие большие, как необъятное небо, обрамленные густыми ресницами, немного девичьими, с явным изгибом, бровями, тёмными, как дубовая кора, пушистыми и без излома. Эта пытка продолжалась бы еще дольше, если бы не пред обморочное состояние и нехватка воздуха. Царевич ощутил мощный вброс кислорода, он долго откашливал сперму с комками крови и рвоты, пока наконец не потерял сознание.       Из долгого и глубоко сна его вывел громыхающий звук. Он очнулся на бетонном полу, весь измазанный и измученный, в самом жалком и грязном положении, он не мог себе представить, что когда-нибудь будет выглядеть так отвратно и мерзко, единственный наследник Царя, его любимый и единственный сын, надежда государства, сейчас лежит без сил, а все потуги оборачиваются головной болью и общей слабостью.       — А я думал, что ты способен измениться, но увы, мне просто не надо было очаровываться, чтобы не разочароваться в тебе… У меня уже нет сил говорить с тобой, Кощей, позволь мне просто уйти к себе. — Блеск в глазах Ивана потух, да и он сам больше не светился солнечной аурой счастья и радости.       Бессмертный появился также внезапно и остался в тени мрачных колонн.       — Я сделал то, чего ты так желал. Ты считал до сего дня меня монстром, решил соответствовать, потому, что в отличие от твоих любимых людей я честен с тобой, я знаю, какую боль причиняют люди и я знаю, насколько они жестоки. — Кощей стал медленно шагать в сторону Вани, не пытаясь его напугать или нанести еще больший вред.       — Ты не знаешь, все люди не такие, это ты жесток и бесконечно отвратен. Если ты думаешь, что кто-нибудь может поступить так с невинным человеком, то ты ошибаешься. — Царевич попытался подняться, но сил хватило только лишь опереться на локти и запрокинуть голову, чтобы видеть лицо врага.       — Не веришь мне, можешь проверить, только я тебе обещаю, никто из них тебе не поможет, когда тебе станет больно и плохо, ты будешь лишь уповать на спасение, но все станет слишком поздно. — Кощей исчез также, как и появился.

***

      Сильные крепкие руки подняли легкое тело и швырнули в вязкую грязь. Ваня вмиг очнулся и сильно зажмурился. Солнечные лучи потоком светили в лицо, Царевич осмотрелся, единственное, что он испытывал, был шок, он снова дома? Снова рядом с родными? Снова может жить спокойно, и его отпустили? Силы стали возвращаться, он поднялся на ноги, но его тут же сшибли обратно на дорогу. Вокруг суетились крестьяне и холопы, да и сам он мало от них отличался: такой же чумазый и неотёсанный.       Вдоль дороги шли трое дружинников, Ваня сразу в них признал солдатов отцовского войска. Других мыслей и не было, он кинулся к ним, не останавливаясь перед препятствиями, попутно своротив корзинки торгующих земледельцев, получая вслед не самые ласковые слова. Он еле успел догнать крепких мужей, остановившись перед ними, чтобы отдышаться и привлечь внимание бесповоротно.       — Здравствуйте, братцы, защитники, милые, лишь на вас надеюсь, помогите родные, я Иван, Иван Царевич, сын Царя Батюшки, тот, которого в дар Кощею Окаянному отдали, на произвол судьбы– матушки, чтобы не разорял он земли наши, государевы, не воровал жён и детей ваших, не губил стариков мудрых измором. Помогите до столицы к отцу родному добраться. — Ваня молил солдат о помощи, искренне надежду питал, в глаза всем троим заглядывал.       — Ха-ха-ха, ты гляди, чего только эти пройдохи не придумают, видать из общины сбежал, от рук отбился, царевичем прикидывается! — Один из них фамильярно потрепал голову юноши и не переставал заливисто смеяться.       — Палкой таких бить надо, чтобы место своё знал, кабы не взбунтовались все они. — Второй из них выглядел крупнее и грубее, Ваню бросило в лихорадку: руки и ноги стыли, а голову и тело жаром окатило.       — Хватит! Зла на вас нет, батюшкой клянусь, сын я его, Иван Царевич, и приказываю вам сопроводить меня до дворца! — Со стороны картина была очень потешной, если бы Иван сам видел, в каком положении находится, также бы не поверил.       Те трое переглянулись, плечами пожали, головой кивнули, но полусонный юноша был слишком невнимателен, чтобы уловить подвох. Долго шли они вдоль сёл и деревень, мимо пасек проходили, по пшеничному золотому полю двигались. Любовался Ваня цветами яркими, поверить не мог, что Кощей его так просто отпустил, радости его не было предела. Предвкушал он встречу с отцом, верил и надеялся, что заживёт теперь «долго и счастливо», но не долго та гармония длилась. Набрели они к сумеркам, к столице, зашли все четверо в казарму. Принесли бабы пышногрудые мужикам кружки хмеля деревянные, засели они, насладились застольем, вокруг шум и кутерьма, кругом пьяные ремесленники валялись и на лавках, и под ними. Не по душе стало всё Ване, некомфортно было царевичу в балагане таком находиться, хотел прочь пойти отсюда, да крепкую ладонь на плече ощутил. Протянул ему здоровяк кружку, и лишь грубо команду выпить дал. Отвертелся Ваня, не хотел он в дурман провалиться, отнекивался, на что сразу подзатыльник получил. Схватил его второй за волосы и оттянул голову назад, а тот, что перед царевичем был, начал горькое питье в глотку вливать. Еле на ногах стоял Иванушка, кряхтел и откашливался, хлопнул ему мужик в знак одобрения по хребтине, как молодец тут же на пол свалился.       Почувствовал он, как тело его онемело, пошевелиться не может, раскрыл глаза, видит, как рукавами рубахи, его руки к телу прижали, узлами крепкими, и вокруг него все трое сидели.       — Ты шо думал, провести нас сможешь, шайтан? Раз уж ты себя господином кличешь, то я самим Ильёй Муромцем называться стану! — Рассмеялся тот, что был в плечах поменьше.       — Царевичей я еще не драл, как сидоровых коз, радуйся, первым у тебя буду. — Сказал самый крепкий и здоровый из них. Перевернул он брыкающегося Ивана на живот, вжал голову в подушку, а второй рукой засучил сорочку кверху, зад юноши оголяя.       Вцепились крепкие руки в нежную кожу, грязными прикосновениями по телу гулять стали, а бедняга всё вылезти и выбраться пытался, слёзы горькие лил и на помощь звал.       Спустил садист штаны чуть ниже плоти, размял богатство свое, вмиг кровь к члену здоровому прилила, раздвинул он ложбинку, к тугому кольцу мышц головку приставил, лишь сказал: «Впредь за ложь так расплачиваться будешь», и причиняя в том числе боль себе, засадил во всю длину, вогнал в нетронутое девственное тело. Кричал Царевич от боли неминуемой, рваный рык с его рта срывался, рыдал с горькими возгласами, сдержаться не мог, в кровь губы алые искусал, во рту сухо стало, лишь привкус металлический был. Руки его сжаты были, а на животе дышать больно было, стал Иван сознание терять, как его водой ледяной из ведра окатили.        Продолжал ирод над слабым издеваться, не щадил тело юноши, вогнал во всю длину, стал вдалбливаться, будто изнутри все органы на живую резал, иссохлись глаза бездонные, слёз не осталось, мычал Иван как животное только, не было сил признаков жизни подавать, почувствовал лишь, как поганый извергнул всё своё семя порочное внутрь, фонтаном мощным. Да как только он закончил, сзади следующий пристроился. Продолжил тело худое изнашивать, кругом укусы и следы красные оставлять.       Сбился Царевич со счёта сколько всего за ночь раз его силой взяли, истерзанный он лежал в куче мокрого грязного сена, и сам в том числе был в грязи, от которой уже не отмыться. Услышал он, как снова начали сзади те трое вошкаться.       — Мне то откуда знать, как этим пользоваться, я же не баба какая?!       — Тут и знать ничего не надо, это как вместо твоего дружка внутрь вставлять, только толще и деревяннее… —       Страх вновь прошелся холодом, он тут же попытался вскочить и сбежать, на пара больших рук прижала беспомощную жертву. Третий шире раздвинул ноги и приставил деревянное орудие куда не следует. Он был шире любого члена, в диаметре достигал около трех дюймов.       Молил Иван о пощаде, слезами заливался, да только удары в ребра получал, такое красное личико грех было портить. Азарт этих негодяев только усиливался. Они уже нанесли масло на дерево, стали медленно вставлять и растягивать, а невинный не переставал сопротивляться и пытаться освободиться, по ощущениям уже будто голос пропал, поэтому крик получался тихим и глухим, а глаза стали мутно-красными, он не верил, что всё это происходит с ним, у него осталась лишь последняя надежда, собрал все оставшиеся силы и волю в кулак и настолько громко, насколько мог прокричал:       — Кощей, спаси меня!..