Калифорнийский цианид

– Как тебе эти? – Дай глянуть поближе… Не бойся, не украду. – Очень смешно, Эм. – Знаю-знаю, ты мне доверяешь. – Больше, чем самому себе. – Подожди, а что насчёт этих, с инкрустацией? Выйдут в полсотни, легко… – М-м… Они не могли быть сделаны под заказ? Выглядят как-то слишком… – Интимно? – Приметно. – Думаешь, он мог ими дорожить? – Эм… – Давай рассуждать логически, он бы такую красоту в жизни не надел. А что здесь?.. Кольца? Перстни? Очень по-итальянски. Я на нём таких никогда не видела. – Это подарки. – От серьёзных состоятельных мужчин? Гадость какая… – Эм! – Не понимаю только, зачем сидеть на этом добре? Если носить не собирался, мог бы продать или передарить. – Хибари? Мог что-то подарить? Эм подняла наконец глаза, увидела выражение на его лице и тут же фыркнула. Сидя на корточках перед раскрытым гардеробом они выглядели, должно быть, как два подозрительно перешёптывающихся над тайником ребёнка, только вместо разноцветных стекляшек и гофрированных крышечек у них была линейка из роскошных часов, украшений, зажигалок, запонок, галстучных булавок и прочих безделушек, собранных Хибари за годы жизни в Италии и работы в CEDEF. В одном Эм была безусловно права: ни один из экспонатов этой коллекции Хибари не сдался. Он бы, наверное, даже был рад, что кто-то занялся реализацией его имущества, – так Мукуро себя успокаивал. Не для себя же он, в конце концов, старался. – Хорошо, – сказал он, – забирай часы с инкрустацией. Сколько времени это купит? Если сможешь избавиться от них за полсотни? – Полсотни – оптимистичная оценка, – Эм привстала и поднесла часы на свет, потёрла браслет ногтём. Вот так она и разыгрывает свои партии, подумал Мукуро; Эм снова обратилась к нему: – Коробка? Сертификат? – От того, что ты ещё раз спросишь, они не появятся, – Мукуро тоже поднялся, плотно прикрыл дверцы гардероба. Он уже рассказывал Эм, как Наги рвала когти из Вашингтона. У Наги было достаточно времени, чтобы вычистить половину дома, принадлежавшую Хибари, и переслать вещи в арендованное хранилище недалеко от Милана, но выбирала она только то, что сам Хибари мог счесть полезным, если бы намеревался совершить измену, а потом податься в бега; логика была простой: исчезновение Хибари должно было выглядеть правдоподобным. Потом, конечно, все их планы пошли вразнос – некоторые подробности и для самого Мукуро до сих пор оставались загадкой, эта спонтанная беспощадность Наги его восхищала, и он не хотел своими расспросами её спугнуть или заставить чувствовать себя виноватой, скованной; ему хотелось посмотреть, каким оттенком зацветёт этот бутон зла, прежде чем решить, как именно его подрезать. Так или иначе, в свой вашингтонский дом Наги теперь вернуться не могла. Что бы там ни осталось, всё уже давно было опечатано федеральными властями и промаркировано в вещдоки. Эм недовольно надулась: – Тогда вот это беру в довесок, – между её пальцев платиной сверкнула печатка. Успела-таки, профессионалка. Хоть совсем с неё глаз не своди. Правая рука невольно метнулась к груди, но Мукуро успел себя пересилить, переиначить жест: пальцы коснулись лба, потом обречённо упали, и он вздохнул с улыбкой: – Ну и сколько же? – Месяц. Пятьдесят тысяч евро за тридцать дней. Поначалу Мукуро опустошал свою сокровищницу не задумываясь, но с каждой следующей вещью становилось расставаться всё труднее, и к тому же оказалось, что его проблема была не только сентиментального порядка. Хибари как праздное увлечение обходился ему очень, очень недёшево. А Эм могла бы хоть сделать вид, что не обдирает его дочиста. – Ну-ну, чего ты так скис? – сощурилась Эм, подбирая виноградинку с неубранного после завтрака стола. – Не хочешь так часто со мной встречаться? – Думаю, для наших встреч можно было бы найти более приятный повод. – Ох… – К слову, если не спешишь, прогуляйся со мной сегодня. – Ещё чего? – Я столько тебе плачу, что могу рассчитывать на дополнительные услуги, разве нет? Раз уж мы начали размениваться на довески. – Говоришь так, будто тратишь свои же кровно заработанные. Мукуро… Знаешь, в этом есть что-то настолько извращённое, что мне даже сложно сформулировать, что именно. Сначала ты подставляешь Хибари под раздачу, а потом сам же спонсируешь его благополучное отшельничество – очень благородно, но как бы не так! Откупаешься, по сути, его же деньгами. Не знаю, что там с головой, но с совестью у тебя действительно не всё в порядке... – А ещё вода – мокрая. Ладно, подожди меня здесь, пока оденусь. Выйдя из гостиной в спальню, Мукуро направился к гардеробу – не тому, где складировались все спасённые им остатки Хибари, а второму, где висела его и Наги одежда. Здесь его каждый раз, стоило заглянуть в комод или в общую ванную, овеивало лёгкой и радостной интригой; они делили этот гостиничный номер уже не первый месяц, но Наги редко в нём задерживалась, приходила только ночевать, и то не обязательно, поэтому соприкосновение с её вещами заставало его врасплох – он не мог сразу вспомнить, откуда они взялись и кто разложил их в таком порядке, и не мог ручаться, что не обзавёлся тайной личностью, обличающейся по ночам в женское тело. Интересно, думал он, Хибари такие мелочи тоже сбивали с толку, когда он жил вместе с ней? Когда он возвращался домой и находил её заколку, прищепленную к подлокотнику дивана, вспоминал ли он о ней? Когда спускался поздно вечером в кухню за глотком воды и видел сизые отблики под её дверью, закрадывались ли мысли? Наги так много и усердно работала, у них с Хибари было столько общего; несмотря на то, что Наги охотнее бы спрыгнула из окна, чем притронулась к Хибари, и, как уверяла она же, чувство такого рода было взаимно, Мукуро не мог об этом не думать – не мог не помнить, какой славной парой они смотрелись. Этот образ впечатался ему в память тусклым оранжеватым светом, дождливой размытостью чернил: Хибари и Наги стоят рядом, слабо приобнявшись, красивый изогнутый трафарет пустот между его лицом – склонённым, и её – приподнятым; тихо переговариваются на японском, которого он совсем, совсем не понимает, не может проникнуть в их головы, не может расколоть их заговор, не может застить весь их мир собой, и оттого внутри так и саднит, так и стонет… Воспоминание это было, строго говоря, ненастоящим, сфабрикованным из подлинных картинок и взошедших намного позже, и совершенно на другой почве, чувств; но так как других у Мукуро и не бывало, он усердно поддевал его в себе, как любимую рану. Такая ничтожная, беззубая ревность служила ему ядом в самый раз, чтобы развивать толерантность: к другим именам, которые сам Мукуро даже в мыслях не очерчивал, но которые то и дело срывались отравленными стрелами с чужих губ, вышибали из него дух посреди безмятежных бесед, и тогда ему до конца дня приходилось баюкать надрывающуюся бездну в сердце, или уклоняться от обязательств, искать угол, скорее-скорее, где он мог бы упасть ничком и отдаться этой райской пытке… – … так и не планируете? – спросила Эм, когда они уже выходили из гостиничного вестибюля. – Что? – Мукуро рассеянно оглянул привычность невысоких бежевых фасадов, подвядшей зелени в высоких кадках и припаркованных между ними мопедов; не руководствуясь ничем в особенности, свернул направо, позволил Эм, прикуривавшей на ходу, себя догнать, и тогда переспросил: – Переезжать? – Вот именно. Отель у вас, конечно, приятный, такой маленький, видно, что всё по высшему классу, но я бы например свихнулась так долго жить, как бы это сказать… – В учреждении? – Ну… – Понимаю о чём ты, но меня это не тяготит. Нравится, знаешь, когда вокруг много людей, с которыми никто не заставляет общаться, и заведённый порядок, на который можно в любой момент наплевать. Вроде бы и обитаешь в конкретном месте, но как и когда тебя застать – никто не знает… И кстати, открывается столько возможностей для полезных знакомств – мне уже шесть раз предлагали работу и два раза сватали, и это только на нашем этаже. – Боже мой, надеюсь другим ты вот так об этом не рассказываешь… – Не одобряешь? – Одобряю, но строго между нами. – Естественно… – Ты ведь осознаёшь, что на социальную проституцию люди смотрят косо? – Не расстраивай меня, Эм, проституция – это когда продаёшь себя задёшево. Нас в таком обвинить сложно. – Нас… А что же Наги, долго ещё тебя терпеть собирается? Ей-то наверняка вся эта жизнь в аренду осточертела. – У Наги, – сказал Мукуро, приостановившись вслед за Эм у отполированной витрины, – на этот счёт своя выгода. Зима выдалась прохладной и пасмурной, это был первый его сезон в Милане, но он уже успел проникнуться симпатией к его улицам – таким тесным в этом районе, уютно нависающим; как можно было жить среди них, ничего не замышляя? У него редко получалось завлечь кого-нибудь в пешую прогулку, у всех были дела и машины, в отличие от Эм, она была идеальной спутницей – в своих песочных сапогах до колена, пушистом воротнике, платьях таких расцветок, которые сам господь не задумывал никому носить, она выглядела порождением моды, много раз пережевавшим самое себя, и выварившемся до степени сингулярности, которой никто не смел давать оценку. Эм выглядела, как главная героиня, поэтому он мог идти рядом с ней, как ещё один эксцентричный аксессуар; никто уже не обращал внимания на его застывший в розовом ожоге глаз, промашливые движения, обманчивую привлекательность. Он шёл, придерживаясь её орбиты, сворачивая под арки, заглядывая в молчаливые тайны внутренних двориков, переходя пороги пахнущих головокружительным богатством лавок; он слышал реплики, исходящие из своей головы, чувствовал гладкую ритмику их с Эм разговора – где-то слева, – пока справа заволакивало тёплым бордовым пятном, и кто-то, шаг за твёрдым шагом, ступал по его следам, тёмная прямая фигура, стоило только слегка обернуться, но он давал своему телу команду не двигаться, смотреть только прямо так долго, что шея к вечеру намертво затекала, потому что знал, если хоть раз обернётся – пощады не жди, так и будет юлить, гоняться за остаточными фантомами на сетчатке и напрыгивать на самые кромешные тени… – Послушай, – Мукуро поймал Эм за руку, тёплую и сухую, такую удивительно честную. – Расскажи мне что-нибудь о нём, какую-нибудь мелочь. – Мукуро, мы договаривались. – Знаю, но я ведь не о том прошу. После того, как Эм увезла Хибари, Мукуро взял с неё слово, что ни одной живой душе не будет известно, где она его спрятала. Как бы сам Мукуро её ни умолял, она должна была держать рот на замке. – Теперь видишь, за что я беру столько денег? – Эм встала напротив него, наперекор обтекающим их прохожим, и нахмурила взгляд, полный укора. – Ты меня мучаешь. – Ты самая прекрасная мученица этого города, Мари-Мишель. – Не манипулируй мной… – Я не манипулирую, – он стиснул её пальцы крепче, потянул к себе, так что ей пришлось сделать шаг навстречу, стукнуться носками своих сапог об его. – Я валяюсь у тебя в ногах. – Хотелось бы. – Любую безделицу… Всего пару слов, без подробностей. Чем он занимается? – Какой же ты жалкий сейчас, ну просто с души воротит, – она улыбнулась, скорбно. – А у тебя даже манера меня оскорблять стала на него похожа. Вы часто видитесь? – Совсем не часто, то ещё удовольствие, – Эм выдохнула, приспустила глаза. – Скажу первое, что пришло на ум, и больше не смей просить, по рукам? – Договорились. – Он крышу чинит. Как воздух выпустили, и хлынул свет… – Погоди, – Мукуро чуть не захлебнулся, – в иносказательном смысле? Эм вскинула правую, свободную руку, вдарила своим раздражением по серому воздуху: – Это всё со слов Франа, так что поди пойми. – Ясно… – и правда, лучше было вовсе эту тему не заводить, теперь вопросы так и искрили, но он ей пообещал, поэтому спросил о другом: – Когда ты собираешься меня с ним познакомить? – С Франом? Не собираюсь. Каждый раз так – то ли она опасалась, что Мукуро втянет её кузена в какую-нибудь мутную историю, то ли того, что с Франом они договорятся о куда более приемлемой сделке, и как посредница она уже не будет нужна. Пустые тревоги. Их с Эм короткий, но продуктивный роман в колледже Мукуро считал одним из самых удачных своих вложений. – Ну, так и будем стоять? – Эм требовательно сжала его руку в ответ. – Уже пришли. – Что?.. – У меня назначена встреча, – не переводя с неё глаз, Мукуро качнул головой в сторону крутой лестницы перед входом в ресторан. – Спасибо, что проводила. – Засранец… – Мы волшебно провели это утро, – он поднёс её ладонь к лицу и выждал полсекунды, разрешая ей одёрнуться, но Эм не одёрнулась, вместо этого шикнула, когда он прижал свои губы к её пальцам: – Ой, вот только сцен не устраивай. Лгунья, как и все они; милый обжёгшийся романтик, которому хотелось и сцен, и мучений, и все девять ярдов. Он ясно видел это колючее сожаление в её глазах, а она видела, что он видел, и не могла ему такого простить, поэтому гадко улыбнулась и сказала: – Знаешь, что я только что решила? Ну просто как озарение снизошло… Поеду прямо сейчас к Хибари, он внезапно стал мне очень интересен, кажется, я уже почти влюбилась в него. Такой завидный кадр, и столько месяцев в одиночестве. Соблазню его, а потом вернусь к тебе с подробностями, жди и не скучай. Adieu! Он стоял, едва заметно посмеиваясь, пока рыжая макушка Эм совсем не пропала в черно-белой людской череде, потом развернулся и взошёл по лестнице, и где-то между мелодичным воскликом колокольчика и стеклянными огнями зала, в чёрной безоконной полосе, его словно выкосило: она ведь пошутила? Нелепая шпилька, сущий бред. Нет, нужно нагнать её и стрясти правду. Он тянулся всей душой к выходу, чтобы добежать до поворота, который увёл за собой Эм, пока она не юркнула в метро или такси, и не пропала в портале между миром вещей, где существовал он, и недосягаемой, невидимой, зазеркальной реальностью, где всё ещё жил Хибари. Такой тоненький, ненадёжный мостик… А вдруг её завтра насмерть машина собьёт, и всё оборвётся, он ведь никогда уже не узнает… Ради всего святого, он должен немедленно её догнать, только бы дверь найти – после яркого полуденного света здесь совсем ничего не разглядишь… – Резервация? – холодно выдал подошедший к стойке хост. – О, – Мукуро улыбнулся с деланным удивлением, – на имя Савада.