Солнце было счастливо тем, что светило, море — тем, что отражало его ликующий свет.
Максим Горький — «Мальва»
Никкаль ещё раз бросила взгляд на женщину на портрете и поспешила прихватить свой этюдник. Она просто обязана была сделать зарисовки акварелью. Или маслом, а ещё лучше гуашью. — Дорогая? — позвали её. — Иду, — Никкаль не сдержала улыбки, слыша неприкрытую нежность в чужом голосе. Рэймонд забрал у неё драгоценный чемоданчик и убрал в багажник. Впереди их ждало море и целая неделя спокойствия. Большая щедрость при такой работе, но Микки Пирсон умел делать свадебные подарки. Никкаль, если честно, и не думала, что однажды таким образом станет частью семьи. Не как дочь — этого им было не дано. Глупо было пытаться отыскать родственные чувства у тех, кто легко оставлял родную кровь позади и не раздумывая нажимал на курок. Но как жена консильери — вполне, вполне. Никкаль не умела мыслить мелко. Позади остались дипломная работа, уютная свадьба только для своих и теперь... Впереди были только годы бок о бок. Балеарское море на секунду ослепило Никкаль солнечными бликами. Она застыла, поражённо смотря на играющие светом волны. От моря шёл приятный летний бриз, совсем не похожий на холодные завывания Северного собрата. — Нравится? — с улыбкой спросил Рэймонд, обнимая её за талию. Это не звучало как вопрос. Скорее он просто сдерживал смех от её практически детского восторга. Никкаль не упустила возможности ткнуть его под рёбра, чтобы давился он уже не весельем. Впрочем… и поцеловать не забыла. Никкаль не могла ничего поделать с хлещущими из неё восхищением и счастьем, когда в первый раз прошлась по горячему песку, зарылась в него пальцами, жмурясь от тепла, а затем зашла в воду. Рэймонд не скрывал своего веселья, наблюдая за первыми неуверенными попытками намочить пёрышки своего ангела. Веселился он, правда, недолго. Удержать прыгнувшую на тебя неожиданно девушку — задача не из лёгких, поэтому вначале раздался плеск, а затем — радостное отфыркивание от воды. Никкаль излучала свет и любовь. Она сияла, держась за него в воде, там, где ей уже не хватало роста. От мест касаний аккуратных пальчиков расходились мурашки и тепло. Солнце путалось в её светлых волосах, целовало щёки, обнажая веснушки. Никкаль сама была подобна солнцу. И Рэймонд не мог удержаться: поцелуи отдавали солью, но всё равно были невероятно нужными, важными, нежными. Поцелуи говорили куда больше любых слов, вытягивая наружу всё то, что его личное солнце привыкло скрывать и прятать за маской хрупкости и слабости. Никкаль жёстко впивалась в плечи пальцами, крепко стискивая бёдрами талию, периодически покусывая его губы. В Никкаль таилась буря, ураган эмоций, и Рэймонд просто был рад, что смог разглядеть всё это, что всё это было для него одного. Рэймонд мог нежно поглаживать длинные ноги, которые Никкаль закидывала на него, сидя в кресле на террасе, а мог жёстко сжимать их, удерживая разведёнными и быстро вбиваясь в столь желанное нутро. Никкаль в равной степени любила мягко поглаживать его руку за завтраком, думая о чём-то своём и любуясь морем, и оставлять кровоточащие полосы на спине после ужина. Из-за этого при первом заходе в море Рэймонд сдерживал тихое шипение. Но оно того стоило. Никкаль уже не могла полностью отделить себя от кропотливо созданного образа. Это была защитная броня, и Рэймонд был рад её наличию. Мир вокруг не был чудесным и справедливым местом. Но со временем Рэймонд научился вытаскивать наружу и другую сторону её характера — безумный жар, что скрывался глубоко внутри. Обычно для этого нужна была опасная ситуация («Никки, нож — это не игрушка! Используй его только по назначению…»). Это вынуждало Никкаль обнажать натуру. Но в чужих объятиях опасности не было. Только спокойствие и уют. И Никкаль грела его подобно солнцу: дарила своё тепло, дразнила игривыми лучами и защищала убийственным жаром. Никкаль была такой, какая есть: с ангельским обликом и скрытой внутри опасностью. И Рэймонд просто был рад быть морем, которое её окружало.