Опалённый ангел

— Если бы я была вашей женой, Уинстон, то подсыпала бы вам яд в кофе. — А если бы я был вашим мужем, то выпил бы его.

Нэнси Астор и Уинстон Черчилль

Понятия согласия и личных границ общество начало обдумывать уже давно, а теперь активно продвигало в массы, поэтому Никкаль задавалась вопросом, когда же до таких идиотов, как Энтони (тупее и популярнее имечко ещё поискать надо), дойдёт. Никкаль, к сожалению, знала правильный ответ: никогда. Она наблюдала, как сменялись времена года, а Энтони оставался таким же мерзким. С того самого дня, как предложил ей — великодушно! — стать его девушкой. Никкаль же роль шестёрки и подпевалы никогда не привлекала. Она не удостаивала его и взгляда. Он был шумным, пустым и скучным, а Никкаль всё ещё боролась с морем. Ей некогда было размениваться на обычные лужи. Как правило, такие, как Энтони, ничего из себя и не представляли. Папочкин кошелёк, его же машина, слепая уверенность, что все дороги вымощены золотом, а впереди ждёт успех. Справедливости ради, так и было. В конце концов, они живут при капитализме, а не в стране розовых пони. Но вот чего таким ублюдкам было не занимать, так это наглости и уверенности, что они всё равно получат то, что хотят. Словом, обычный ребенок лет четырёх, пяти. К сожалению, отвязаться от такого акулой с ютуба уже не получалось. И он проявлял чудеса настойчивости. Даже пару раз таскался за Никкаль на все те выставки и вечера, для которых приходилось долго собираться. Словом, здесь стоило бы сделать небольшое литературное отступление. (Никкаль так говорила всякий раз, когда ей было нужно время, чтобы достать нож и сделать выпад. Прадедушка же научил её хорошим манерам.) Периодически Рэймонд, Банни или кто-то ещё (кто под руку первым подвернулся, видимо) привозил ей приглашения на подобные мероприятия от Роз. Выглядело как подачка, но Никкаль сомневалась, что великолепная миссис Пирсон опустилась бы до банальной жалости или превратилась в альтруистку. Скажем так, всё это было не более чем жестом доброй воли в отношении некой далёкой родственницы. Таким ещё часто передают старую одежду, которую бы отправили в помойку, если бы не было кому отдать. Здесь — тоже самое. Впрочем, Никкаль это устраивало. Пока вокруг люди отмывали деньги и мерялись размерами бриллиантов, она вдыхала искусство. Никкаль обычно молчала, но иногда рядом с ней молчало и море, или тихо шумело, лаская слух прибоем. Порой ей даже нравилось отвечать. В такие встречи Никкаль не могла перестать улыбаться. Она чувствовала себя противоестественно счастливой и защищённой. Это будило целую гамму чувств в груди. Защищённость — ложное и опасное чувство. Об этом всегда говорил прадед. Ты расслабляешься, подставляешься… и вот уже остались только тонкие, обглоданные косточки — с курицы бы толку было больше. Роскошь безопасности была доступна тем, кто обладал властью и силой. И то это было сиюминутное, дорогое удовольствие. Была ещё мелкая рыбёшка, которая вообще не ведала ничего об окружающем дерьме и мирно паслась в своих маленьких озёрах. Никкаль тоже была той ещё сардиной, но её занесло в океан и затянуло течением. Если бы местные воды потратили на неё хоть секунду своего времени, её могло бы и утянуть очередным водородом на самое дно. Никкаль бы не выдержала окружающего давления, а все её уловки просто не сработали бы перед такой силой. Но местные боги не обращали на неё внимания и не видели в ней никакой ценности. Ну красивая, ну маленький ангел, — одним словом, куколка! Ничего нового. Энтони же почему-то мнение более крупных представителей своего вида не разделял. Возможно, в нём говорила уязвлённая гордость. Для такой, как Никкаль, Энтони и правда мог бы стать соломинкой в нормальную жизнь. Осторожно вытянуть кучу денег из паренька, который даже на ценники не смотрит, а просто часы прикладывает? Легко. Никто даже ничего не заметил бы. Только знай меру да и греби денежки. Конечно, не бесплатно, конечно, не просто так. Вот только для Никкаль это было всё равно, что раздеться и сесть в лужу посреди грязных улиц Лондона. Это не было похоже на песчаный пляж и тёплое море. Совсем нет. Всё же проплаченное обучение, щедрый чек да и случайные подработки позволяли ей сохранять хотя бы каплю собственной гордости. Жизнь здесь была к ней благосклонна. Впрочем, любая удача имела свойство заканчиваться. Имелся определённый предел тому, сколько времени Никкаль была готова терпеть Энтони. С теми, за кем стоят такие любящие (или держащиеся за репутацию) родители связываться было опасно. Здесь скорее все ловушки играли против неё. Никкаль выглядела самой легкой добычей. И неважно, что она могла бы вскрыть ему глотку одним движением. Нет. Всё это было просто разговорами, потому что возможности сотворить подобного у неё не было. Энтони не мог знать, какая тварь скрывается за созданным природой идеальным образом. Энтони пришлось с ней познакомится. Очень близко. Буквально. Потому что никак иначе нож, прижатый к горлу в тёмном переулке, назвать нельзя. Терпение у Никкаль было, конечно, лучше, чем у биологического отца, но тоже не бесконечным. А вот в гневе… в гневе Пирсоны были весьма похожи, пускай и методы выбирали разные. Но Рэймонд бы сказал, что ощущения одинаковые: мурашки по коже и чувство опасности. — Энтони… Энтони… Как ты думаешь, я заслужила памятник за то, что не прирезала тебя на вторую минуту нашего знакомства? — практически промурлыкала Никкаль, раскрывая второй нож. Она приблизилась ещё ближе, надавливая ножичком под рёбра, и посмотрела в блеклые серые глаза. Никакой благородной стали, сплошной мышиный писк. — Правильный ответ: да. Потому что я очень долго тебя терпела, я была… как бы это сказать, — Никкаль хмыкнула. — Великодушной. Я не принимаю слова близко к сердцу. Особенно твои и тебе подобных. С таким же успехом я могла бы общаться с унитазом, у которого неисправна канализация. Никкаль посмотрела на перепуганного паренька абсолютно холодно и равнодушно. Её эта картина нисколечко не трогала. Каждый выживал как мог. — Но! — она подчеркнула. — Когда кто-то лезет в мои картины или в мою физическую неприкосновенность, — голос опустился до тихого шёпота, — да, существует такая фраза. Я не вижу больше смысла ждать пока до тупой башки дойдёт значение слова «нет». Никкаль тихо рассмеялась, наблюдая явный ужас в чужих глаза. Что? Картина хрупкого и покорного ангела не выдерживала реальности и шла трещинами? Какой ужас! Какой шок! Как же забавно! — Мне кажется, что внушение и разъяснение его значения должны быть подкреплены сталью… — Мисс Анхель, всё нормально? — раздался мужской голос. Это что-то ей напоминало. Правда на сей раз вместо моря повеяло песком и жаркой пустыней. — Нет, Банни, — Никкаль покачала головой, состроив самый прискорбный вид, на который была способна, — как видишь, я занимаюсь воспитательной деятельностью. — Не буду тогда мешать, мисс Анхель. Я подожду в машине, Вам взять кофе? — понятливо кивнул Банни. — Да, будь добр. Какое же это блаженство — иметь дело с понимающими людьми. Через пару дней Энтони нашёл её во внутреннем дворике общежития. Он выглядел иначе. Как будто кто-то окунул его в святую воду, смыв весь лоск и понты. Смотрел затравлено, испуганно, и у него едва заметно дрожали руки. Никкаль находила это забавным. Энтони открыл рот, но вместо привычного дерьма оттуда потоком полились извинения и обещания больше никогда не тревожить и не подходить. Речь была явно написана кем-то ещё, судя по красивому, почти литературному стилю и правильной расстановки акцентов. Никкаль показалось, что весенний ветер донёс до неё запах моря. А хмурое солнце почтило своим внимание каменистый берег. И внутри так тепло стало. Не её же он до такой дрожи испугался? А вечером, когда зашла в комнату и увидела пустой холст, вдруг поняла: сейчас. Сейчас или никогда больше. Та женщина, держащая в руках реки, недвижимая перед всеми штормами, больше не будет ждать. Никкаль сделала шаг навстречу, не раздумывая. Нужно было готовиться к завтрашнему семинару по истории искусства. Море бушевало, гремели волны, разбиваясь о скалы, и Никкаль не могла оторваться. Её несло, она чувствовала жизненную потребность творить и создавать, будто… Будто была рождена для этого. Когда всё стихло, женщина продолжала всё также величаво смотреть на неё. Никкаль чудилась гордость в этом взгляде, уважение. У Никкаль появилась муза. Она покрыла картину лаком и оставила высыхать. Позже Никкаль соберёт всё и аккуратно упакует, а затем передаст в доставку. И никто никогда не узнает, и не спросит откуда у неё адрес, потому что, на самом деле, это абсолютно не важно. Значение будет иметь лишь то, что у картины появится аккуратная, сделанная вручную рама, а сама она займёт своё место на стене в чужом доме. И величественная женщина на портрете будет смотреть всё также с уважением и разве что капелькой смеха, когда хозяин дома поможет снять пальто своей гостье.