Первая неделя две? три? после трехминутного лицезрения Разумовского сливается в вихре жадных вспышек и выкриков, похвалы и оскорблений, беготни по инстанциям, в бесконечном переправлении отчетов.
Это напрочь выбивает все мысли о степени безумия, вины и ответственности.
Игорь еле замечает течение времени, так как совсем не спит, некогда, нужные даты исправно бубнит Дубин, и его присутствие Гром тоже особо не фиксирует — они ночуют все вместе где придется, постоянно пересекаются в коридорах и перед кабинетами — а, нет, это уже о Юле. Она мелькает на переферии сознания яркими париками, блеском острых ногтей и сотнями угроз-требований-просьб-увещеваний.
«Игорь, расслабь лицо, нас снимают не для тюремного альбома.»
«Гром, если ты через пятнадцать минут не будешь свежим, отпрятным, вежливым и в меру грозным, все погорим!»
«Майор, проспись уже, иначе привяжу к кровати. Да, своей, если потребуется!»
Ее хриплое шипение скорее успокаивает как урчание большой сварливой кошки, что была у его бабушки, так что когда на очередной упрек, Игорь, не отрываясь от перепроверки кипы налоговых деклараций Vmeste, бездумно выдыхает: «Тише, Буся, не серчай», он даже не особо сопротивляется принудительному сну в запертой маленькой спальне Димы.
Только вот когда жжение усталых глаз омывает первый всполох сна, тягучий и сизый, тут же трансформируясь в удушающий дым — Игорь наконец ясно осознает, почему он не хотел засыпать.
Разумовский горит, нет, уже тлеет, отравляя пространство дымовой завесой, и только яростные алеющие угли вместо глаз делают его демонически живым.
По бокам зациклена ретроспектива вариаций боя в кабинете — теперь можно еще четче расмотреть насколько дикой и отчаянной была их драка, как все рисковали.
Он не хочет на это смотреть. Реальность смаргивается, и вот его обступает блаженная темнота. Ведет тонкими пальцами по плечам, почти робко спускается к груди и ниже. Игорь даже с закрытыми глазами знает, какая эта кисть бледная, сухожильная, сильная.
Он — уставший до свинцой ломоты в костях даже в пространстве сна, голова тоже чугунная, и сейчас ему абсолютно наплевать, что будет дальше.
Волны жара огибают шею и плечи сзади, другая рука проходится меж лопаток и уверенно впивается в волосы у основания, запрокидывая тяжелую голову назад. Это уже не особо приятно, но словно пытаясь сгладить грубость, тьма шелковисто мажет по лбу — раз, второй, потом веки, линию носа и наконец плотно устелает рот. Тонкие рыжие пряди щекочаще задевают щеки.
Рыжие?
Мысль вспыхивает как спичка, как сера — и тьма загорается кровавым заревом прямо за спиной Игоря, трещит безумным колким смехом, переплавляясь в жесткий кевлар, перья, лаву,
в него. Икры обжигает болью, вынуждая упасть на колени, но голову бережно ловят все так же прохладные пальцы.
— Игорь, Игорь, пожалуйста…нет! Что ты с ним сделал?!
Разумовский кличет звонко, исступленно, испугано, низко склоняясь над Игорем будто хочет заслонить его от бушующего пламени самим собой, и полы его вычурного халата накрывают как саван. Но даже они растекаются багрянцем и золотом, плавятся от огня, прикипая к коже и одежде, сжимая в обжигающем капкане, заставляя хрипеть от боли.
— Я? Это ты, посмотри, что ТЫ ДЕЛАЕШЬ.
Нечеловеческий рев наполняет воздух, вздымая новые потоки магмы, она неумолимо смыкается вокруг них, наступает все ближе, но Сергей не обращает внимания. Закостенев, он в ужасе смотрит на тварь за спиной Игоря, а потом опомнившись, пытается сорвать разьедающие ленты, что как лава опаляют плоть до черного камня. Нет. Это кевлар. Чем больше Разумовский освобождает тело, царапая ногтями грудь и бока, тем больше проступает проклятый костюм, горящей смолой цепляясь за пальцы, опутывая их, превращаясь в перчатки.
— ....я не хотел....Я не хотел этого! Нет! Я не убийца!
Дымящиеся руки поворачивают его голову, лаского лажась на щеки и виски, прижигая волосы к коже, бескровное лицо напротив — растрескавшаяся театральная маска ужаса и раскаяния.
Сергей отчаяно вглядывается, пытаясь что-то найти и одновременно показать без слов, его трясет так сильно, что хочется прижать пылающее тело к себе, чтобы успокоить.
Секунду они смотрят в глаза друг другу, и эта липкая обреченность, замешанеая на непонимании, страхе, связывает их сильнее смоляных уз.
Почти-близость.
Игорь даже забывает о твари позади.
Синие испуганные глаза на миг заслоняют собой все пространство, гася пожары. И ему уже не больно. Руки на лице ощущаются как лесной ручей, успокаивая ожоги. Рыжие пряди снова мажут по щекам, когда он склоняется совсем близко, чтобы..
Когтистая лапа обжигающими лезвиями вспарывает спину до самого затылка, накрывает голову, и на миг, пока глаза не застилает черный каскад жестких, сочащихся той же смолой перьев, Игорь видит Монстра. Огромного, пылающего, пятнающего все вокруг себя вязкой чернотой. Непобедимого.
А потом его поглащает тьма.
— ОН БУДЕТ НАШ, УЖЕ НАШ. ИЛИ СГОРИТ ИЗНУТРИ ДОТЛА.
Сергей кричит, сжимая его в объятии, пытается вырвать из-под руки твари. Огромные крылья схлопываются вокруг них.
Теперь они Его.
Связанные.
Плененные.
Навсегда.
Игорь выныривает в реальность одним рывком, но боль продолжает прожигать каждую мышцу. Мутным взгляд цепляется за блеск перепуганных карих глаз. Пчелкина стоит в дверях, замерев почти в таком же позе, что и Разумовский, когда смотрел на монстра. Шум крови в висках утихает, и глухой скулеж пробивается на передний план. Юля осторожно подходит к нему, медленно кладя ладонь на лоб, другую на грудь и тихо-тихо просит подышать с ней на счет.
Игорь закрывает глаза и пытается успокоить тело. Постепенно спазм горла и челюсти проходит, и он замолкает.
Теплые пальцы легонько гладят его по животу, и мозг прошивает мысль:
не так, не те.
Господи.
Сил хватает только на то, чтобы прохрипеть, что все в порядке, и тяжело перевалиться на бок, лицом к стене.
Больше глаза он не смыкает.
А через два дня, услышав сочное обсуждение коллегами "Психа-Разумовского", которого уже перевели в специальное учереждение и наверняка припарируют на благо науки, мрачно идет к Прокопенко.
Требовать официальный допуск.
