Весна, выросшая на костях зимы

Лайя

Когда я раньше видела кареты скорой помощи, никогда не представляла себе, как там внутри. А когда я оказалась внутри, я не представляла, как там снаружи. Пассажиры скорой всегда в каком-то другом месте. Мы едем совсем недолго, за это время я начала приходить в себя, но в глазах стоял туман, а в голове при этом гремело, поэтому я вновь закрыла глаза, и шептала, как молитву: "Меня зовут Лайя Бернел, я родилась 10 декабря 1995 г". Я повторяю это раз за разом, как верующие в моменты отчаяния, словно если особенно усердно повторять, слова молитвы будут точно услышаны. Я повторяю это до тех пор, пока не отключаюсь снова. Я прихожу в себя в палате, на мне больничная рубашка, а мои вещи сложены на стуле напротив. Медсестра не говорит по-английски, она гладит меня по щеке, после чего вводит в капельницу какой-то препарат, а потом делает записи. Потом она просто улыбается, пока я борюсь со сном - все эти кошмары угрожают мне своим внезапным появлением, а потом исчезают, будто их никогда не было, но оставляют после себя пепелище, как это бывает после пожаров. Огонь уже ушел, но ты еще топчешься по горячим углям, пачкаясь в золе и пепле. Доктор Мартин появляется возле меня в медицинском халате и что-то объясняет на исландском улыбчивой медсестре. Потом поворачивается ко мне и говорит, что у меня случился какой-то приступ посреди площади, и что мне необходим покой и медицинская помощь, поэтому я остаюсь здесь. Я ничего не соображаю, я говорю, что не могу здесь остаться, ведь тут, в больнице, они меня точно найдут и увезут обратно, и сейчас я не могу вернуться, ведь мне надо спастись. Я прошу её помочь мне, прошу продолжить наши разговоры, прошу вернуть мне мои таблетки и отпустить меня в мою квартиру с видом на океан. Тогда Стелла подходит ближе, садится на край постели и берёт меня за руку. Я продолжаю говорить, просить её и умолять, мой голос дрожит и срывается от слёз, которые градом льют по моему лицу, которое я не помню. Мне кажется, я говорю тихо, а на самом деле я кричу, пытаясь вскочить и убежать, расталкиваю улыбчивых медсестер и кидаюсь на доктора Мартин, раскидываю предметы вокруг себя. Но мне кажется, я просто говорю, лежа в постели. А потом чувствую укол в предплечье и затихаю на руках у Стеллы, которая успокаивает меня, как маленькую, а потом снова темнота. Снова сон без сновидений, спасибо, сестра, теперь я спокойна. Когда я открываю глаза, я вижу другую палату. Мои руки и ноги зафиксированы, я могу только вертеть головой и слегка сгибать колени. На лице медсестры больше нет улыбки, она, заметив, что я проснулась, выходит из палаты, а через некоторое время появляется Стелла. Я прошу у нее прощения, а она говорит о том, что мне не за что извиняться, она говорит о моей сломанной психике так, как будто это нормально. Но я считаю, что нет здесь ничего, что могло бы подходить под значение этого слова. Она говорит, что мне придется здесь задержаться, и что именно здесь я в безопасности. Потом приходит полицейский, он спрашивает о моих преследователях, а я не знаю, что ответить и говорю, как есть. Я говорю, что за мной идут демоны. Он удивленно смотрит на доктора Мартин, а она улыбается ему, как будто говоря: "Господин полицейский, а что вы ожидали услышать в отделении психиатрии?" Потом полицейский уходит, а за ним и доктор Мартин. Я остаюсь одна, связанная по рукам и ногам, для свой же безопасности, как мне сказали. Почему они не понимают, что вся опасность только в моей голове. Где-то внутри моей черепной коробки, набитой гвоздями. Свет в палате приглушен, и я могу различать только силуэты, на потолке несколько камер видеонаблюдения, покрытие стен мягкое, и в этой удивительной комнате нет ни одного угла. Бледно-салатовые жалюзи закрыты, но мне кажется, что за окном шумит океан. Я не могу точно знать этого, но могу представить. Снова приходит медсестра, снова вводит мне препарат, и снова я засыпаю, надеясь не проснуться здесь. Мне снится сон, как будто я стою на пляже в дурацкой кепке. Мои стопы касаются горячего песка, почти раскаленного. Мне машет Милли и зовёт сесть к ним с мамой, чтобы сфотографироваться. Я думаю, что такие дурацкие кепки могут продавать только туристам в сувенирных лавках. Отец торопит меня, чтобы скорее сделать снимок и отправиться купаться, уж очень сильная жара. В этот день все счастливы, хороший день. Разумеется, когда я просыпаюсь, свет так же приглушен. Позже Стелла спрашивает, что мне приснилось, и я ответила, что ничего, возможно, это были мои ноги в песке. Я действительно стараюсь вспомнить, но ничего не выходит. Она спрашивает, беспокоит ли меня то, что меня кто-то ищет. Я не уверена, что меня ищут - отвечаю я. Она улыбается и уходит из палаты. Медсестра сменяет её и говорит, что пришла пора завтракать. В действительности, я не уверена, что она сказала именно это, однако через некоторое время меня ведут в туалет, а затем на завтрак. Пока я борюсь с дрожью в этих чужих мне руках, я вижу, как женщина напротив меня размазывает овсянку по своему лицу и смеется. Ей действительно кажется это смешным. Мужчина за другим столом безудержно хохочет, раскачиваясь из стороны в сторону, показывая пальцем на женщину, чьё лицо покрыто кашей. Меня спрашивают, какого цвета жалюзи в моей палате, и я говорю, что не знаю. Завтраком меня кормила медсестра, потому что чужие руки меня не слушаются. После меня приводят в большой зал, в котором от силы десять человек, половина из которых — медицинский персонал. Меня под руку ведет медсестра, а сзади медленно идёт санитар. Этот угрюмый лысый мужчина тянется за мной, как похоронная процессия за катафалком. На моей руке красный браслет, какими обвешивают пациентов больниц, на нём написан какой-то номер и моё имя, а также ещё что-то на исландском, что я не могу разобрать. Меня сажают напротив телевизора, на экране фильм о глубинах океана — несколько часов я смотрю, как разноцветные рыбы виляют между кораллов, как огромные спруты бороздят своим брюхом песчаное дно, как смелые дайверы погружаются в этот загадочный подводный мир. Мне кажется, я чем-то похожа на них, я тоже погружалась в другие миры, и это не могло не оставить следов. Может быть, поэтому я здесь? Потому что нырнула на глубину, где меня не должно было быть? И эта огромная толща темной воды раздавила меня, всего лишь человека из плоти и крови? Каждое погружение сопровождает страх, такой страх, какой испытывают астронавты в открытом космосе, это страх дайверов в чёрных глубинах. Животный страх человека перед тьмой. "Всего лишь человек" - эта мысль стала появляться в моей голове с того дня на пляже, когда Ноэ сказал, что любит меня. Я сжимала его руку, теперь его рука в моей, и может быть нам больше ничего не нужно? Я не уверена, что точно знаю, сколько ему лет, иногда мне казалось, что ему принадлежат все тысячелетия в мире, а в другие моменты - как будто он родился только вчера. Как мы можем быть вместе? Он, практически бессмертный, а я - всего лишь человек, которому отведено ничтожно мало времени, в которое не уместится вся моя любовь к нему. Я не хочу стареть и умирать в его крепких руках, не хочу, чтобы он смотрел, как я увядаю, засыхаю и рассыпаюсь в пыль, как букет, забытый в вазе. Но я не нашла слов и подходящего момента, чтобы поговорить об этом. Мысль о том, что в сравнении с его вечностью, я - всего секунда, изводила меня и терзала, мне хотелось выкинуть её из головы, но она осела там, и никак не хотела оставить меня в покое. Мой мозг как будто расплавился, мне очень сложно сосредоточиться, и я повторяю, мысленно или вслух, своё имя. Как я себя чувствую, спрашивает санитар на ломанном английском. Я не знаю, милый санитар, я чувствую себя так, будто все эмоции в мире исчезли навеки, и я не могу их вспомнить. В моем состоянии есть что-то не естественное, ощущение, что это неправильно, и что так быть не должно. В этом искусственном забытье я провожу весь день, весь вечер, а потом меня уводят спать. Меня приводят в палату с мягкими стенами, предварительно напичкав лекарствами. Мне очень хочется возмутиться, разозлиться, объяснить им что-то, но моё тело мне словно не принадлежит. Как будто мне отсоединили голову, и разместили её так, чтобы я могла видеть своё тело, безвольно брошенное на кресло. Санитар стоит возле меня, и это могло бы меня позабавить — я не могу самостоятельно есть, но он стоит на своём посту, как будто я способна куда-то сбежать. Бежать мне больше некуда, дорогой друг. Откинув голову назад, не в силах держать её прямо, я наблюдаю, как улыбчивая медсестра меняет постельное бельё. Она делает это настолько сосредоточенно, словно это рутинное занятие - нечто, схожее с медитацией. Она аккуратно расправляет простынь, тщательно расправляет толстое одеяло в пододеяльнике, а потом помогает мне лечь. Когда моя голова опускается на подушку, она накрывает меня одеялом, и в этот момент я думаю, что близок тот день, когда в этой комнате с мягкими стенами, так же, не снимая свою дежурную улыбку, эта прекрасная медсестра накроет меня одеялом с головой. Санитар с медсестрой молча выходят из палаты, повернулся ключ, щелкнул замок, они перебросились парой фраз и ушли из коридора в следующий. Я знаю это, потому что слышала, как вторая дверь закрылась. Коридор погрузился в тишину, которую ничто не нарушало, пока я не услышала шаги. Шаги остановились у моей двери. Не без усилий мне удалось повернуть голову, чтобы увидеть щель между дверью и полом — единственный слабый источник света в моей палате. В нём была видна тень от ботинок, а потом шаги, и еще одна пара обуви остановилась рядом. Эти двое не разговаривали, просто стояли, затем оба пошли дальше по коридору. Но дверь между моим коридором и следующим не издала ни звука — это значит, что они остались неподалеку. Я размышляю об этом, засыпая. Но перед тем, как провалиться в темноту, я думаю, что эти двое похожи на гиен или стервятников, которые ждут, пока их жертва станет доступной, обессиленной, мёртвой. Они уверены в исходе, поэтому они никуда не торопятся, ведь прямо сейчас, на этом острове, в этом городе и в этой точке на карте, время принадлежит им. Когда я засыпаю, глубоким сном, я не могу услышать того, как как те две пары ботинок входят в мою палату, освещая её холодным светом из коридора через распахнутую дверь. От них пахнет дорогим парфюмом, эти два мужчины в костюмах, на их плечи накинуты медицинские халаты, из карманов одного из них свисает гостевой пропуск. - Вот и наша канарейка, сэр, я направлял вам отчёт и свои предположения о природе событий, в которых она замечена, - тихо проговорил первый. - Это точно она? Девушка с фотографии из отчёта выглядела куда лучше этого, - второй брезгливо указал пальцем на меня, спящую, выглядевшую действительно ужасно: бледная, почти как снег, мои волосы были грязные и спутанные, под глазами разливались темные круги, кисти рук покрыты ранами, а губы потрескались. - Хотя, я надеюсь эта пташка сносно поёт... - Прошу прощения за это сравнение, сэр, но когда я говорил о канарейках, я думал о том, как этих дивных птиц используют в шахтах, а не о вокальных способностях, - хмыкнул первый. Его собеседник тихо рассмеялся, и этот смех не сулил ничего хорошего, это смех — предвестник удачной охоты, предвкушение крови своей жертвы, сладкой, липкой крови.