Аберрантная amare

Шёл третий год моей службы у Доктора Уортропа. Звучит крайне странно — служить, однако за неимением иного слова и смысла, который я в него вкладывал, это определение подходило никак иначе. Выполнять его волю, заниматься различными обязанностями, работать в качестве…кого? Доктор как-то сказал: «Не питай никаких иллюзий: ты – всего лишь ассистент, волею судеб оказавшийся рядом со мной, не больше». Кем я был для него, и кем являлся мне доктор? Этот вопрос оставался сложной головоломкой, отзывающейся болью в моей голове. Этой ночью мне беспокойно спалось, вернее, если говорить по существу, за последний год мне практически не удавалось толком поспать. А если и случалось ухватить кусочек желанного, жизненного необходимого сна, то это были лишь жалкие обрывки порванных видений, только-только закружившихся вихрем в моей тяжелой голове. Но существовала сила мощнее вихря или чего-либо ещё — голос доктора, доносившегося до моей спальни, взывая: «Уилл Генри-и-и!» и требующего незамедлительного моего появления. Мой беспокойный сон был холоднее самой темной февральской ночи, но таким жарким, будто сама преисподняя норовила меня затянуть в свои последние объятия, если бы она существовала. Сквозь дрёму я услышал еле ощутимый скрип половиц и широко распахнул глаза в направлении звука, размахивая головой в разные стороны, словно отряхиваясь от обрывков сна. Показался силуэт доктора, его извиняющееся выражение лица было ему несвойственно, отчего этот полуночной визит казался странным. Я и сам не ожидал: обычно это меня вызывали к его ложу. — Не спишь, Уилл Генри? — его точеный профиль лизал призрачный, просачивающийся в комнату свет луны. Он сел на край моей кровати. — Нет, сэр. — Ты… какой-то испуганный, выглядишь неважно, — глаза доктора, темнее самой тёмной пропасти, казалось, впились в меня, и я чувствовал себя как под прицелом, потому что оно так и было. — Нет, сэр, то есть да, — тут я действительно занервничал, и на то была причина: ко мне возвращались видения сна,— мне просто снился сон… Доктор перебил своим встречным вопросом, не дав мне закончить: — Сон? — Да, сэр, иногда мне снятся сны, не думал, что это так удивит вас. — И что же тебе снилось? — мой наставник все ещё пытливо смотрел на меня. Вот тут я не сразу нашёлся в точных словах и выражениях и выпалил: — Антропофаги…Могилы… И вы поцеловали меня. Снова. Слова кристаллически звонким эхом отозвались в моей голове. — Что, Уильям Джеймс Генри? Ты не здоров? Почему ты не сказал, что заболел? — Сэр, я не болен, — но мое лицо предательски пылало, выдавая во мне больного, подцепившего что-то и теперь разносившего это по дому. На секунду я осознал и благословил темноту, что скрывала мои алые щёки в тени, понадеясь, что доктор не заметит их. Наверное. — Тогда почему несешь бред? — Я не властен над своими снами. Хотя уже сомневаюсь, в своём ли я уме, раз решился озвучить такое вам. — Уилл Генри, ты знаешь, что такое сновидения? — и тут доктор лекторским тоном начал декларировать: — Известно немало теорий и гипотез на тему появления снов. Однако одно ясно точно — сны генерирует наш мозг. Но с какой целью нам что-то снится и зачем оно вообще нужно? Это был риторический вопрос, и монстролог продолжил: — Тут мнения ученых расходятся еще больше. Например, одной из версий является то, что мозг генерирует возможные угрозы, чтобы человек мог к ним подготовиться и в реальной жизни что-то им противопоставить. Согласно этому мнению, ночной кошмар — не что иное, как тренировка, Уилл Генри. А иногда сны — это проекция подсознания, некий способ передать неосуществлённые в реальности желания, помыслы и влечения. Исходя из вышесказанного, смею предположить, что над своими снами ты как раз-таки властен, — доктор ухмыльнулся своей Уортроповской полуулыбкой, а огонь в его глазах вспыхнул как сверхновая, заставив меня содрогнуться то ли от страха, то ли от желания. С чем еще более невыносимым и несокрушимым, чем сама истинность природы во всех ее древнейших проявлениях, мне предстоит встретиться? Я чувствовал что-то внутри себя, но не понимал сути этого глубинного всплеска бушующей волны. Я посмотрел на доктора, но тот уже не наблюдал за мной, а взирал куда-то сквозь пространство и, возможно, время. Он заговорил: — Знаешь, я в который раз размышлял о нашем с тобой, хм-м, сожительстве… — доктор явно тщательно подбирал слова, а я его перебил: — Сэр, я знаю, к чему вы клоните, мы уже обсуждали эту тему, и я дал ясный ответ по поводу этого вопроса. Мной овладела великая печаль, а вместе с ней и желание, такое сильное, что мне стало неимоверно тягостно и почему-то легко. Доктор нахмурился. — Я знаю, Уилл Генри, со мной бывает нелегко. Я промолчал. Мне совершенно не хотелось продолжать эту тему, мне казалось, она была давно закрыта, и не нуждалась в повторном ее дискутировании. Ещё некоторое, неизмеримое количество времени, где минута равнялась целой бесконечности, мы находились каждый при своём молчании. Казалось, воздух вибрировал, воспроизводя невидимые, но ощутимые волны. Не уверен, что у доктора было желание добавить что-нибудь ещё, но я знал, я хотел сказать что-то важное, словно забытое, чего не мог вспомнить. На самом деле я этого не знал, а только чувствовал, и тогда мне не удавалось облечь своё пульсирующее нутро во что-то более оформленное и поддающееся понимаю во всех смыслах. На бархатном небосводе древние звёзды с мёртвой насмешкой сверкали из прошлого, заставляя верить в истинного настоящего — давно мёртвого света. Повисшая тишина раскололась от изречения моего наставника: — Твои услуги для меня незаменимы. И ты это знаешь. Неожиданно и довольно быстро лицо доктора оказалось около моего, и я почувствовал его тёплое дыхание. Он невесомо прикоснулся губами к моей щеке, задержавшись на ней несколько секунд, и с необычайной легкостью отступил назад — в темноту, ускользнув от бледного луча безмолвной луны. Из темноты, напоследок, монстролог сообщил: — Выспись, как следует, Уилл Генри, завтра нам предстоит много работы, а начнём мы с регулярного медосмотра на динамику твоего Biminius Aravacus. Мне подумалось, это был сон. Сон во сне или сон наяву. Я не совсем понимал, где реальность, а где разыгралось мое подсознание. Я услышал отдаляющийся скрип половиц, а щека все ещё пылала, как будто ее обожгли. Он оставил меня в паутине мыслей и чувств, борьба с которыми являлась задачей куда более сложной, чем с аберрантной биологией.