Аберрантная amare

— Уилл Генри, нам нужно с тобой побеседовать, — доктор позвал меня к себе в спальню, — Мы, кстати, ночуем здесь, в этой комнате, Хельрунг понял, что нам с тобой следует многое обсудить наедине. Такого поворота событий я никак не ожидал, а если вдруг доктор научился читать мысли на расстоянии, то дела обстояли точно не в лучшем свете. Как и со снами, свои мысли я не всегда мог направить в нужное русло, и забрести они могли куда угодно… Но, безусловно, я был рад совместному сну и предвкушал то, чего и быть не могло. Словом, в этой комнате стояли две кровати: одна большая, другая — поменьше, около окна. Доктор забрался на большую кровать, а я, за неимением выбора, скинул свои вещи на кровать поменьше. «Ну, хотя бы вид отсюда красивый», — я посмотрел в окно, всматриваясь в темноту, но в ней увидел лишь доктора — в отражении, и, похоже, он успел переодеться. — Сэр, — я повернулся в его сторону, — вы собираетесь спать? На самом деле, я рассчитывал хотя бы еще на несколько часов разговоров. А ночь — идеальна для откровений, как сказал мне когда-то один знакомый поэт. — Нет,— он сидел, откинувшись к спинке кровати, слегка прикрытый одеялом, — как я не додумался тогда до столь логически объяснимых явлений, Уилл Генри? Звенья цепи умозаключений ни к чему не привели. Возмутительно… Я присел на край его кровати. — Сэр, вы не могли знать всего, это невозможно, некоторые вещи мы узнали буквально несколько часов назад. Этот факт явно задевал доктора, промахи отголосками заставляли его терзать себя. Я продолжал слабые попытки успокоить его. Мне совсем не хотелось потерять доктора на две недели глубокой саморефлексии и все же надеялся, что предстоящая работа лишь возбудит его натуру. — Прошлое не изменить, но можно повлиять на будущее. Или хотя бы на настоящее. Не зная, как вытащить ныряющего в пучины ненужного самобичевания доктора, я решил задать вопрос, ясно вспыхнувший в сознании сейчас, но прежде потерянный в моем непреклонном исполнении просьб и указаний, давно не нуждающихся в объяснении: — Доктор, вот что стало мне любопытным, не знаю, почему я не задал этот вопрос сразу, тогда. Для какой цели вы хотите создать сыворотку бессмертия? — Я все ждал, когда ты его задашь. Хотя и думал, что ты уже давно догадался. Тебе ли не знать, какие издержки профессии несёт в себе наше служение монстрологии. Мы предаёмся разрушению. Наше тело изнашивается, раны дают о себе знать, это неприятно осознавать, но истина остаётся истиной. Уилл Генри, ты можешь мне в этом помочь? Доктор вздохнул. Я его искренне понимал, большинство наших путешествий награждали нас новыми, различными в той или иной степени, увечьями, а порой — даже душевными, излечить которые мечтал каждый из нас. — Гнетущая действительность бренности человеческого бытия ставит нас перед вопросом смысла нашего существования: я есть — ради чего? Я не готов так рано уйти в забвение, я чувствую, как нужен этому миру, а он — мне. Я не боюсь смерти, боюсь исчезнуть совершенно... — Я готов помочь. Можете звать его тщеславным безумцем, гордым, эгоистичным и высокомерным, лишенных всех нормальных человеческих чувств. Кто-то и вовсе посчитает его дураком, ослеплённым собственной гордыней и прихотью. Но вы не можете сказать, будто Пеллинор Уортроп не был до самого конца, полностью, яростно жив. Все поместье уже погрузилось в сон. Кроме нас. Я сбился со счета, сколько мы просидели в тишине, разбиваемой тиканьем часов. — Ты можешь лечь здесь, — голос доктора вернул меня в реальность. Я прилёг рядом с ним, по другой край этой кровати. Согласился, не задумываясь: было ли это моим желанием или прихотью доктора? Лишено смысла рассуждать об этом, если оба хотят одного и того же. Сон понемногу окутывал нас, и вскоре доктор, вроде бы, уснул. Я был рад поддаться снам тоже, но в голову невольно заползло самое мучительное воспоминание: я почти распрощался с жизнью, наблюдая сверху, как там, внизу, доктор не терял надежд и попыток вызволить меня с того света. Он привязал меня к себе — буквально. И тогда, обессилив, он сказал: «Ты — все, ради чего я остаюсь человеком». Я вернулся, и все ради него, ради нас. Что это за странные узы, переплетённые красной нитью, соединяли нас? Наконец, я уснул, а рука Пеллинора Уортропа обхватила меня сзади, обняв, и я сжал его руку. Он сделал это во сне: то ли я был буйком, удерживающим его на плаву, то ли он был грузом, не позволяющим мне улететь.