С кметами я общаюсь доверительно, но не без лукавинки. Как начнут отнекиваться – я тотчас за свой сборник и давай экзаменовать: «А поют ли, Марыся, ну или там, Ганнуля, у вас эту песню?» - «Не ведаю, панночек, не слыхала». Тут я, не говоря более ни слова, затяну, как сумею, названную песню, и тотчас на лицах моих певцов-кметов появляются удивление и нетерпеливость. Пропою пару стихов – и вот уж полушёпотом мне вторят, подтягиваются. А однажды весной 1271 года одна смелая баба из деревни Юшковой близ Третогора дёрнула плечами, плюнула, отвернулась и крикнула в сердцах: «Брешет, кто тебе так пел! Разве ж так поют?». А мне и на руку. Говорю: «А как же надо? Я не здешний, но слыхал, что у вас самые голосистые певцы и что ваши песни лучше. Спой эту песню али другую!». Моя слушательница очень ободрилась. Вот, что я успел за ней записать: Ой, ты, Радушка, чего не женишься? А придёт зимушка, а куды денешься? А я за печкой, во куту Усю зиму просижу! Где ты, Радушка, зимовать будешь? Кого, Радушка, обнимать будешь? Крепко печку обниму Да за печкой просижу! Как закончила, спрашиваю: «Эту шуточную песню поют по-всякому, с какими угодно именами, но вот имя «Радушка» я раньше не слыхал. Что же это за имя?». На что она мне гордо отвечает: «А это имя нашего пана-короля, Радовида Свирепого!». Я не поверил: «Про него поётся? Да кто ж такое придумал?». А она мне поведала, что её сноха служит при дворе, и эту песню весь замок распевает, даже благородные дамы.
Петер Шейнис, «Реданские народные былины и песни»
Над реданской столицей разливалась тихая предрассветная пора. Блёклые, едва заметные лучики с трудом просачивались сквозь тяжёлые серые облака, мягко обнимали червлёные флаги и неспешно скользили по укрытым рыхлой изморозью крышам домов. Вдоль нешироких улочек стелился туман, а у городских ворот ещё кое-где тлели костры караульных. На главной площади раздавался раскатистый перезвон колоколов Краснокаменного собора, и горожане потихоньку начали слетаться на раннюю литургию, покидая свои тёплые гнёздышки. Третогор медленно и нехотя просыпался, а в это время в монаршей цитадели уже во всю кипела работа. Малый Королевский совет вскоре должен был начать своё очередное заседание. Радовид нынче поднялся до зари. Он долго просидел в исподнем, сцепив холодные руки между коленями и склонив голову: этой ночью с воскресенья на понедельник король спал плохо, беспокойно, а мысли его были скверны и вялы. В последнее время Радовид стал очень мрачен и неприветлив. Внутри ослабла какая-то гайка. Потух огонь. Король не захотел завтракать в столовой и велел, чтобы еду ему принесли в башню, из которой открывался замечательный вид на столицу. Радовид с детства приметил это место: отсюда можно подняться на крышу и в полной тишине любоваться городом. Впрочем, король был рад, что его личные покои находятся на другой стороне дворца. Из окон его спальни открывался вид не на стены и крыши, а на заманчивую даль холмов и вершин, на королевский сад, пока ещё бледный и пустоватый, но понемногу расцветающий: морозники, подснежники и первоцветы уже во всю радовали глаз. Радовид расположился перед большими окнами башни, но несколько минут просидел, не шевелясь, молча уставившись на тарелку с едой. Его одолевала мучительная рассеянность, удвоенная пасмурным днём, а тяжёлый сумрак, наполнивший комнату, казалось, заполонил короля с ног до головы… Усилием воли Радовид пресёк своё хмурое наваждение и, не торопясь, принялся завтракать. Он с час попивал вино из кубка, глядя через стёкла на мутные очертания крыш, без внимания проглотил несколько ломтиков ветчины и сыра, отведал два куска румяного хлеба с маслом и варёное яйцо. Закончив трапезу, король отправил слуг убирать посуду, а сам ненадолго вышел на балкон. Тихое созерцание города помогало привести мысли в порядок и настроить ум на насущные дела, а полное погружение в работу прогоняло вялость и мрак с души. И поэтому король трудился много и разнообразно. Он часто слышал горестный плач кметов и горожан, стекавшихся к королю, как к своему последнему заступнику. Внимал терпкому запаху свечей и иссохших свитков, когда в ранний час принимался разбирать письма чиновников или раздумывать над очередным циркуляром. Знал, какова из себя жёлтая темнота утренней казни: недавно был наказан старый придворный лекарь, потерявший доверие монарха. Но ни что из этого Радовид не пропускал через своё сердце. Он был отрешён от чужих судеб настолько, насколько шахматная игра почитается отвлечённой. Он смотрел сверху: разменивал фигуры, маневрировал, искал удачные комбинации, лучший ход. И даже откликаясь на людское горе, старался держать свой разум холодным, сосредоточенным. Нужна толстая кожа и крепкие рёбра, чтобы вынести то, что судьба бросили на его плечи. Мягкое жалостливое сердце здесь не помощник. В свободное время Его Величество тоже старался чем-нибудь себя занять: упоённо размышлял над шахматными построениями или с головой погружался в книги. Иногда Радовид неспешно прогуливался в компании кого-то из дворян и обменивался новостями. Но стоило королю воротиться в тишину своих покоев – гнетущую, бесцветную – его мысли вновь расползались без связи, а сердце наполнялось тоской. В башню торопливо зашёл лакей. -Сир…господин де Ланек, господин фон Эбергейд, господин ван дер Бред..ван дер Бдур…ван дер Брудер…ох, ну и имена у ваших советников, так и язык сломать можно… -Можно, - довольно холодно подтвердил король Радовид, не отрывая взгляда от серебряного диска солнца, едва-едва проглядывающегося сквозь пасмурный небосвод. Как же серо и холодно было этим дымным мартовским утром! - В общем, - продолжил лакей, немного стушевавшись, - все господа уже в сборе и ожидают Вас в зале Совета. - Хорошо. Я скоро спущусь. Ступай. После ухода лакея король ещё немного понаблюдал за городом, а затем закутался потеплее в выходной бархатный халат-чапан, надетый поверх белого жупана и подпоясанный ярко-жёлтым кушаком, и покинул башню. Его ждала работа. И вот он идёт. Свирепый король, облачённый в ярко-красное, подобно пламени, уверенной поступью рассекает глухую тьму дворцовых коридоров. Золотистый узор халата, тканый пояс и красная эмблема с белым орлом переливаются в свете свечей. Это его дворец, его дом. Радовиду до боли знаком каждый коридор и каждая комната, но почему-то даже здесь, в родных стенах, холод безжалостно кусает его руки и спину. Король знает причину. Это болезненное чувство появилось два месяца назад. Два месяца назад Радовид похоронил мать. Но это горе он обязан запереть внутри себя, ибо дела королевства превосходят утрату даже самого любимого человека. Так положено у правителей. Так правильно. Король не сбавляет шаг. Да, он стойкий, могучий, необоримый. Достоинство, непреклонность, непоколебимая вера в свои силы – всё это помогает ему не потерять себя. Каждый в этом дворце был готов уловить настрой Его Величества, молниеносно прочитать его расположение духа. Завидев Радовида, слуги торопливо прижались к каменным стенам и покорно опустили головы долу, не смея встать у Орла на пути или даже ненароком взглянуть на него. До чего же сильно обитатели дворца боятся столкнуться с королём взглядом и не выдержать его. Радовид не обратил на слуг внимания. Многие думают, как хорошо ему в этой жизни властвовать, как всё в ней слушается его воли и покоряется его замыслам. Наивные! Если бы править страной было так просто! Однажды он вычитал из «Диалогов о природе магии»: «Магия – это терпение, тонкость, интеллект, рассудительность, выдержка, а также покорное, но спокойное приятие поражений и неудач». В чём-то похоже на политику. Лишь последняя часть фразы вызывает недоумение. Как это понимать: «Покорное, но спокойное приятие поражений и неудач»? Радовид умеет достигать, бороться, преследовать, а вот смиряться, отпускать - нет. Перестать сражаться – значит сдаться. Значит признать, что ты слаб и беспомощен, верно? Значит, забыть о том, как Филиппа втаптывала в грязь его гордость и самоуважение, в надежде накинуть поводок на королевскую шею? Отбросить в прошлое дворянские козни вместе с наглостью и своеволием этих родовитых негодяев? А как же страшная, несправедливая смерть родителей? Неужто она останется без отмщения? Немыслимо. Стражники, что прежде сонно околачивались вокруг колонн, за версту почувствовав приближение монарха, молниеносно выпрямились и распахнули перед ним двери зала. Лакей объявил: - Его Королевское Величество Радовид V! Советники, приглашённые законоведы, секретари - все встали и склонили головы в приветственном жесте. Молодой король сел во главе стола и окинул присутствующих внимательным взором. Слева расположился герцог Чеслав де Ланек – опрятный старик с золотистой бородкой, елейно-приятным лицом и большими глазами, а рядом с ним – темноволосый граф Родерик Аллейн, как всегда довольно бледный да всё как-то нервно поглаживающий колючую бороду, и чинный подтянутый епископ Третогорский Кириакий, напрочь лишённый каких-либо мужских прикрас на подбородке и над губой. Справа сели: Адалина фон Эбнер – изящная герцогиня с прелестными бойкими бровями, тонкими морщинками и двумя нежными ямочками на щеках; граф Николас фон Эбергейд – огрядный муж с полным лицом и небольшой растительностью над верхней губой; синеокий маркиз Георг ван дер Брудер – самый молодой из советников, с надменным холодным взором, гладкой щетиной и пышными тёмными усами. Отсутствовал глава реданской секретной службы, граф Макс ван Лойвен, который по личному распоряжению короля находился в командировке в Приречье. Нынешний состав таинников сложился не так давно. Внутри себя Радовид всё ещё нервничал, выискивал злобу, неверность в их глазах, но беспокойство было напрасным. Реданский владыка без всякого сожаления устранил из своего окружения всех, на кого не мог положиться. Одни были казнены, другие – изгнаны. И всем в Редании стало ясно: король изничтожит любого, кто посягнёт на его власть или лишится его доверия. Сидящие в этом зале советники доказали – не словом, а делом – что их сердца принадлежат короне. Но никто из них не имел отношения к магии. Де-юре, при короле по-прежнему была советница-чародейка – Филиппа Эйльхарт. Де-юре, да и только. - Приветствую всех собравшихся. Ну что, начнём, благословясь, - деловито объявил Радовид. – У нас с вами, как всегда, целая кипа вопросов на повестке дня, так что приступим немедленно.***
- Как вы знаете, - решительно начал король, сложив перед собой руки в замок, - за годы Регентщины феодалами было самовольно захвачено огромное количество земель короны, особенно на приграничных землях. С лёгкой руки некоторых членов Регентского Совета права раздавались тут и там, а кое-где обошлось даже без фарсового разрешения из столицы. Местечковые вассалы возомнили себя корольками и позабыли обо всех своих обязанностях. Они принялись самовольно вершить суд, собирать принадлежащие казне налоги, а один ямурлакский барон даже стал чеканить свою монету. Но пора положить этому конец. Я объявляю пересмотр всех привилегий и намереваюсь вернуть все до единой пяди земли короны, неправомерно у неё захваченные. Реданские короли давно славились своей жёсткой политикой централизации власти. Но в годы Регентщины дела у монархии шли из рук вон плохо: крупные феодалы увидели королеву-регентшу, которая не правит, и её сына - короля-мальчишку - на побегушках у какой-то чародейки. Вскоре Редания оказалась на грани феодальной раздробленности. И когда Радовид обрёл всю полноту власти и потребовал повиновения, бароны посчитали, что монарх незаконно посягает на их права и привилегии. Немудрено, что Его Величество был просто в ярости. - Милостивый король, - выступил Николас фон Эбергейд, - покорнейше прошу Ваше Величество держать нас всех при том количестве льгот и вольностей, при котором Вы нас застали. Нашу шляхту всегда украшал закон и свобода… - Николас, я клялся свято чтить законы Редании, всячески укреплять королевство и править, исходя из принципов справедливости и милосердия. И вместо того, чтобы сосредоточиться на реформах, я вынужден разгребать итоги бездарной политики Регентского Совета! Знаете, почему я срочно отправил графа ван Лойвена в Приречье? В тех землях редко бывает покой, но сейчас дело стало совсем худо: местные бароны вдруг решили воссоединиться с Понтарией и уже задумали проситься к Фольтесту под крыло. На деревенских сходах и в храмах фольтестовы посланцы выкрикивают бредни про великую Темерию внимающей им черни, а чернь слушает и начинает о чём-то задумываться. Я не настолько чувствителен, чтобы реагировать на взвизги каждого оборванца. В конце концов, разве королевское достоинство и авторитет такие хрупкие? Но и моему терпению приходит конец. Разведка была невнимательна, и ситуация в Приречье оказалась запущена… Радовид напряжённо склонил голову и сжал кулаки. Как он ни старался, а найти достойную замену предыдущему главе секретной службы - Сигизмунду Дийкстре - ему всё никак не удавалось. Он был поистине великим шефом: мог видеть, что творится в Ринде или Гелиболе, не выходя с алькова, и сразу бы выявил всех потенциальных мятежников и сепаратистов ещё до сговора. Да что там мятежников! Дийкстра бы уже давно выяснил, кто стоит за убийством Визимира! Когда-то у маленького королевича слегка дрожали коленки и прокатывался холодок по спине в присутствии огромного графа, но за партией в шахматы Радя с неизменной настойчивостью допытывал архишпика об интересных историях со службы и всё норовил как-нибудь из мальчишеского любопытства увязаться за ним в форт Дракенборг (и при каждой такой попытке Дийкстра любезно отдавал мальчика в объятия Филиппы). Уже в те годы он прекрасно понимал, как важен отцу этот тринадцатипудовый боров с сонным взором. Так же важен, как и одна треклятая сова, с которой архишпик каким-то таинственным образом умудрился связаться чувствами. Н-да…Радовид необычайно сожалел, что столь умного, трудолюбивого и бесконечно преданного Редании человека больше нет при его дворе. Король тяжело выдохнул и сердито возобновил свою речь, оборванную на запятой: - … и наконец-то, как мне донесли, получилось-таки с грехом пополам усмирить приреченцев. Но получилось-то у них, как в пословице: «Не баба убила лося, а так удалося». Бардак! Если мы не хотим десятки таких вот приречий во главе с баронами, то следует немедленно принять указ о возврате королевских земель, отменить незаконные привилегии и восстановить прежние вассально-сюзеренные отношения! - Ваше Величество… - герцог де Ланек нервно запнулся, - Ваше Величество, если указ будет принят, наверняка случится баронское восстание, и тогда… - И тогда оно будет жестоко подавлено. Баронские феоды - конфискованы, а сами они - казнены, либо же ослеплены. - В народе Вас уже прозвали Свирепым, - заметила Адалина фон Эбнер. - Не самое плохое прозвище. А неужто лучше, чтобы я сквозь пальцы глядеть на хапуг, сепаратистов и прочих негодяев, взявших себе много воли? Да, я без сожалений расправлюсь с ними самым решительным образом! В разговор вступил епископ Кириакий. - У мятежников тоже есть свои солдаты, а наша армия, как Вы неоднократно подчёркивали, уже давно требует реформы. Недостаток снабжения, устаревшее вооружение… - Быть может, стоит принять рыцарей Пылающей Розы в королевскую гвардию? – предложил граф фон Эбергейд. - А что, короне их служба важнее, чем Иерарху! Кириакий кашлянул в ладонь и продолжил свою мысль: - Никто не сомневается в силе Вашего железного кулака, сир. Но можно поступить более деликатно, и, прежде чем восстанавливать на тех землях Ваши сюзеренские права, сперва стоит что-то предложить феодалам. Расходы на подавление бунта обойдутся казне куда дороже… Радовид задумчиво наклонил голову, размышляя над предложением, и наконец согласился. - Хорошо. Может быть, ты и прав. Тогда взамен я снижу налоговое бремя, например, установлю предельный размер взимаемого рельефа. Бароны давно уже жалуются, что каждый новый король клянётся собирать справедливый рельеф, а на деле монархи определяли его по своему усмотрению. Но, подчёркиваю, что в случае неуплаты, я по-прежнему сохраняю за собой право конфисковать все владения феодала. - Предлагаю также раздать недовольным денежные субсидии, - откликнулась Адалина фон Эбнер. – Это позволит отколоть от бунтовщиков немало крупных магнатов. - Истинно дипломатичное предложение, герцогиня, - вмешался граф фон Эбергейд. – Всё-таки недаром Вы заняли своё место в Совете. До Вас этой великой чести, тоже вполне заслуженно, удостаивалась лишь одна женщина - Филиппа Эйль… - Я подумаю, Адалина, - прервал графа Радовид. - В казне сейчас не так много свободных средств, хотя, безусловно, такая мера была бы эффективной. Есть ещё предложения? - Может, стоит немного ослабить гнёт феодального лесного права? – спросил маркиз ван дер Брудер. - Это вызовет много восторгов среди баронов. - Ну, позвольте, Георг, - возмутился граф Чеслав де Ланек, - леса — это священные заповедники королей! Источники высочайшего наслаждения! Где ещё Его Величество может отдохнуть от двора и подышать свободно? К тому же бесконтрольная баронская охота приведёт к уничтожению разнообразия животного мира Редании. Грозность санкций за нарушение норм лесного права вполне оправдывает себя! Король кивнул и добавил: - А благодаря крупным штрафам, налагаемым на нарушителей законов о лесе, от королевских заповедников поступает 9,8 % доходов королевской казны. - Под королевские заповедники изъяты огромные территории, и там запрещено охотиться едва ли не всем реданцам, - резко возразил Брудер, однако, заметив суровый взгляд короля, поспешил несколько сменить тон и продолжить уже более осторожно: – Видите ли… со стороны королевских чиновников и судей происходит очень много злоупотреблений. Сотни людей подвергаются серьёзным наказаниям даже за незначительные проступки… Я же не предлагаю ограничить площадь королевских лесов, нет! Я лишь указываю на возможность расширения права подданных на пользование лесными ресурсами. Уж поверьте, это точно поможет успокоить бунтовщиков. - Хм…Пожалуй, Вы правы. Ход не из глупых. Я и впрямь мог бы ввести некоторые послабления в отношении охоты в королевских лесах: баронам будет выдано особое разрешение и расширен список животных, на которых им можно будет охотиться. Также стоит учредить специальные комиссии из местных рыцарей для расследования злоупотреблений королевских судей и других чиновников в сфере лесного права, - закончил король и задумчиво постучал пальцами по столу. – Ещё идеи? Нет? Хорошо, тогда давайте немедленно разработаем проекты всех необходимых указов. Если появятся ещё какие-то мысли – не стесняйтесь ими поделиться. И, да, если вы с чем-то не согласны, то я всегда вас выслушаю. Маркиз ван дер Брудер про себя усмехнулся. Да, поначалу советники позволяли себе смело высказывать своё мнение, не заботясь о том, противоречит ли оно мнению короля. Но вскоре Его Величеству, видать, надоело, что дворяне выходят за пределы должного повиновения, и он так их припугнул, что навсегда отбил охоту к подобным покушениям. Если уж кто и решался высказаться наперекор, то подбирал слова с особым тщанием. «Ты теперь навеки боишься измены и недобрых взглядов, - размышлял про себя Георг. - Боишься потерять контроль над ситуацией, уступить хоть толику власти, которую ты выгрыз зубами. Жаль, ты не понимаешь, что седок не превратится в лошадь, если немного ослабит поводья». - Панство немного стушевалось, Ваша милость, - любезно отозвался герцог де Ланек, потирая свою золотистую бородку. – В былые времена дела такого рода разрешались, будучи в шпорах и сидя на конях. Теперь так делать нельзя – на реданских землях за годы смуты и так было пролито много крови, и баронское восстание нам ни к чему. Так что нужно найти как можно больше мирных способов урезонить этих сынов бунта, а это дело так с наскоку и не разрешишь. Хотя, быть может, кто-то из присутствующих просто сочувствует восставшим? Или уже успел присоединиться к магнатскому заговору? – закончил герцог на шутливой ноте и выгнул брови. - Ну, говори, как на духу, у кого рыло в пуху? – весело воскликнул Николас фон Эбергейд и театрально стукнул кулаком по столу. - Вечный Огонь, а ведь правда, сколько уж за последние месяцы было выявлено предателей из самого ближнего круга! – воскликнул граф Родерик Аллейн, обведя взглядом всех присутствующих. – Даже герцог Нитерт, глава Регентского Совета, и тот без головы остался! А отчего же госпожи Эйльхарт давно не видать? - Могли бы быть и пооригинальнее! – с раздражением промолвил Радовид. – Такой же вопрос задаёт мне каждый, кто справляется про моих советников. Я уже подумываю учредить медаль для первого, кто, войдя сюда, не изумится: «Отчего же не видать госпожи Эйльхарт?». И я даже знаю, какой вопрос вертится у Вас на языке: «Неужто Жемчужина Третогорского двора позволила заточить себя в двимеритовые кандалы и бросить в темницу?». - Да коли она была изгнана с роли придворной советницы – так значит есть, за что, - угодливо залепетал граф Аллейн. – Не сомневаюсь в справедливости Вашей Милости. Эйльхарт, конечно, была эффективна на своём посту и при Вашем отце, и в годы Регентщины, впрочем, она вязала на себя слишком много, и притом не по праву…Поэтому, очень счастлив, что Вы обрели всю полноту власти, благодаря своему уму… - Родерик, Вы здесь не за тем, чтобы петь мне дифирамбы, - резко прервал его король. И хотя знаки подобострастия испокон веков были надлежащей данью королям, Радовид презирал подобное подхалимство. – Главное, Вы сами на посту советника делайте свою работу, как следует, и довольно с Вас. Родерик Аллейн кротко согласился и заверил, что все свои силы он отдаёт во благо Редании. Когда Его Величество предложил ему должность в Совете, разве ж он мог отказаться от такой великой милости? Но с тех пор в обществе короля граф чувствовал себя, словно в клетке со львом. Лев вежлив и сдержан, но по нему видно, что он думает об обеде. Может поэтому распоряжения короля выполняются немедленно и очень старательно? Сам-то Радовид считает это вполне естественным. - Я лишь отмечу, - продолжил монарх, - что поступки госпожи Эйльхарт, пусть даже эффективные, всегда выстроены таким образом, чтобы ввести вас в заблуждение и отвлечь внимание. Но именно в них и кроется ключ к раскрытию её истинных замыслов. Когда-то вокруг юного короля было много людей, называвших себя его друзьями, а на деле пользовавшихся его королевским титулом ради осуществления своих собственных планов, и первой из них была Филиппа Эйльхарт. Нельзя не признать, что чародейка не жалела ни трудов, ни затрат, чтобы в условиях многолетней смуты сохранить Реданию для своего подопечного. Она вела расчётливую и хитрую политику, и в этом было её величие. Но ни для кого не секрет, насколько для Филиппы было важнее собственное могущество и влияние, чем интересы мальчика. Вторым человеком, которому была доверена судьба малолетнего короля, был герцог Нитерт. Но то, что было сказано о Филиппе, относится к нему в ещё большей степени: дарованные полномочия главы Регентского Совета он использовал в личных целях, правда с тем уточнением, что они не имели такого вселенского размаха, как у Эйльхарт. Герцог давно являлся скрытым сторонником и шпионом Эмгыра вар Эмрейса, а потому главным образом был озабочен тем, как сохранить за собой регентские права, разбазаривая в пользу себя и своих друзей владения короля, и как при этом не дать Филиппе повода для публичного разоблачения, отчего он часто действовал по её указанию. Нитерт никогда не заботился о Радовиде, но, по меньшей мере, ни разу не обижал ни его, ни королеву. Тем не менее, на исходе правления Совета, герцог был уличён в измене, так и не поняв, кто именно сдал его королю. Не было числа союзам, распрям и интригам, царившим на протяжении Регентщины. В них участвовали как видные дворяне, входившие в Регентский Совет, так и второстепенные фигуры, примыкавшие то к одной, то к другой партии. Большинство не ожидало ничего полезного для себя от безвластных наследника и его матери, а потому были настроены к ним враждебно и высокомерно. Радовид и Гедвига годами терпели неприкрытую нужду и унижения. Но уже в то время юный король решил доказать, что он не безмолвный трофей в руках зажравшихся аристократов. Чеслав де Ланек часто припоминал одну историю, которую ему рассказывали другие дворяне: граф фон Тессин принялся упрекать болеющую королеву Гедвигу в слабости и безволии: дескать, по её невниманию хамы разворовывают земли и надиктовывают указы, а она даже не пытается приструнить их или хотя бы помочь неким неравнодушным печальникам вроде него побороть смутьянов. Четырнадцатилетний Радовид не выдержал: какой-то негодяй смеет осыпать бранью его мать – королеву! Юный король бросился на графа, хлестанул его по щеке и попытался выкрутить руки. Стража насилу оттащила Радовида от фон Тессина, а когда король яростно потребовал казнить мерзавца, Филиппа Эйльхарт уклончиво пообещала, что крайние меры излишни и она сама как-нибудь уладит это недоразумение. И хотя Орлёнок до поры не мог сам расправиться со своими обидчиками и обидчиками матери, он уже явил свою царственную натуру. Де Ланек к этому, обыкновенно, добавлял: «Если правда, что ещё в юные годы этот мальчик был игрушкой в руках тех самых сил, над которыми он позднее, возмужав, стал властвовать и которые видит насквозь, то значит ещё в те годы он был предназначен для великого правления». Вдруг за дверью зала послышался шум и началась какая-то сутолока. Донеслись рассерженные женские причитания: «Вы как вырядились?! Я заставлю вас этими подолами оттирать каждую грязюку во дворце! А ну прочь с глаз моих, немедленно переоденьтесь!». Радовид жестом приказал помощнику секретаря отворить дверь и проведать, что случилось. Оказалось, что это камеристка Марта разругалась на горничных. Завидев распахнутые двери, она необычайно смутилась и размашистым движением руки приказала двум смешливым девицам пойти прочь. Служанки, разодетые в длиннющие юбки с красными, жёлтыми и чёрными полосами, под которыми, вестимо, был ещё пяток подъюбников для пышности, весело завиляли бёдрами, как бы невзначай поправили цветы в волосах и бросили кокетливый взгляд в сторону короля. - Марта, зайди, - приказал король. – Что стряслось? - Простите, Ваше Величество, - виновато залепетала камеристка, притворяя за собой двери. – Горничные опять нарядились в белые расшитые рубашки и андараки из полосатой домотканины… - Ах, кажется, такое на праздники носят зажиточные реданские крестьянски, - промолвила, улыбаясь, Адалина фон Эбнер. - Да, но для уборки во дворце это никуда не годится… - устало отмахнулась Марта. - Марточка, так весна же! Любовь! – весело промолвил герцог де Ланек, всплеснув руками. – Девушки, поди, перед ухажерами павами ходят! - Ухажерами? Вечный Огонь с Вами! Там такое дело, что и сказать стыдно, ох… - Марта, украсть – стыдно, а сказать ничего не стыдно! – дельно подметил ван дер Брудер. - У нас ведь тоже амуры витают: граф Аллейн который час не спускает восхищённых глаз с герцогини фон Эбнер. - Георг, право слово, уж лучше молчите! – и бедный пан Родерик весь раскраснелся от смущения, на что Адалина одарила его нежным пытливым взором. За Брудером снова подхватил де Ланек: - Да-да, Адалиночка, граф Родерик наблюдает за Вами семь месяцев с тех пор, как Вы овдовели, и считает, что Вы его достойны. Ха-ха, ладно-ладно, молчу, только не ешьте меня, милсдарь Аллейн, - старый герцог всё продолжал посмеиваться, а вместе с ним улыбки расцвели на губах у всех собравшихся. Даже у Его Величества, такого прежде холодного и отчуждённого, засиял трогательный блеск в глазах, а сам он совсем по-доброму заметил, что сегодня вместе с отрадными лучами мартовского солнца горничные принесли во дворец весну. На это Николас фон Эбнер вспомнил подходящие строки: - А сегодня — сегодня весна золотая, Вся в цветах, и в мое заглянула окно, И забилось усталое сердце, страдая, Что так бедно за этим окном и темно. - Хорошенькое стихотворение! Ну, прямо не заседание Совета, а кружок ценителей всего прекрасного! – воскликнул епископ Кириакий и привёл несколько строк из Писания о красоте творения мира. - Марточка, голубушка, не осталось ли лимонного или мятного сиропчика на кухне? – приветливо затараторил Чеслав де Ланек. - Горло сушит. У вас-то запасы, известно, казённые, но ладно уж, не обопьём сильно Его Величество. Правда, Ваша милость? Ну, можно, слава Пламени. Марточка, попросите девушек, пусть справятся о сиропе. Хорошо для сердца, желудка, жажду утоляет, ободряет дух! А ежели нету, так и лимонная вода сгодится, только кипяточку пусть плеснут, чтоб покруче. Тоже желудок к обеду подготовит…даст Пламя, мы успеем до него закончить, ха-ха. Марта красноречиво закатила глаза, но пообещала, что пошлёт на кухню горничную. - Марта, а, может, найдётся чего покрепче? – загадочно улыбнулся Брудер. – Пивали мы уже порядком вашу лимонную воду, плавали – знаем. - Как бы Вы сами прямо на заседании не поплыли, если я велю угостить вас запасами из Третогорских погребов, - заметил Радовид и тут же добавил: - И да, предвосхищая закравшиеся надежды – нет, всё это только после Совета. А ты ступай, Марта, возвращайся к делам. Камеристка про себя облегчённо выдохнула, коротко поклонилась и поспешно вышла из зала. - Ваше Величество, ну тут Вы правы, - сказал Николас. – Нашу родненькую травяную водочку лучше пить, так сказать, в более приятной обстановке. Она, между прочим, тоже сгодится под жирную мясную закуску перед обедом. Хорошая, пряная, но до чего ж ядрёная. Свирепая, если быть точнее. Но Вам-то, поди, такая была бы по душе? - Пробовал её, - усмехнулся король. – Верно говорите, что свирепая – с ног валит, глазом не моргнёшь. Но я, знаете ли, не большой знаток и ценитель такого крепкого спиртного. - Прекрасно Вас понимаю, - откликнулась Адалина фон Эбнер. – Уж лучше отведать хорошего вина. Мне жаль, что у реданского винограда так мало шансов вызреть, поэтому все наши взоры обращены на туссентское и боклерское. Но, знаете, как нынче дорого его продают? Если в Меттине туссентское вино стоит чуть дороже пива, то в Вызиме – уже в 5 раза дороже, в Новиграде – в 14 раз, в Понт Ванисе – в 19 раз! - А знаете, Адалина, что большинство простых реданцев с презрением относится к этой «кислятине»? – спросил Георг ван дер Брудер. - Конечно, ведь доступное им вино другим словом и не назовёшь. - Не только поэтому. Если б вы знали, до чего хороши наши реданские пиво и медовуха. Советую Вам не быть консервативной, ибо уже мало кто почитает пиво за напиток бедняков. Реданский лагер – это добрый, престижный сорт. А вот вам рецепт изысканной медовухи, которую подают только при моём поместье: 4,5 кг мёда, 18,2 литра воды и 0,45 кг хмеля. Из трав и пряностей следует добавить перец, гвоздику и корицу... - Только при Вашем поместье подают? – ехидно заметил епископ Кириакий. – Интересно-интересно… - Интересно, что же Вы считаете интересным, Ваше Преосвященство? - Ваши кухарки, или кто там у вас занимается пиво- и мёдоварением, воспользовались, так сказать, интеллектуальными наработками из моей третогорской резиденции. - Ложь и провокация, - огрызнулся Брудер. – Я, конечно, понимаю, что монастырские и епископские пивоварни будто бы впереди всех, дескать, у вас и технологии лучше, и хозяйство крепче, и фантазии на новые сорта хватает, но, знаете ли, не вы одни семь пядей во лбу. Радовид расслаблено откинулся в кресле и сложил руки на животе. - Я как-то пробовал монастырский эль из пшеницы и ячменя – право слово, такое и к королевскому столу подать не грех. Ваше Преосвященство, - обратился к епископу король, - я слышал, что недавно в Мурривеле вспыхнули две таверны, принадлежащие обители святого Ансельма. Интересно, кто подпальщик? - Вестимо кто – городские пивовары, они же ненавидят нашу братию, - и епископ злобно фыркнул. – Но уж скоро судебное разбирательство, а в тюрьме-то из них всю дурь выбьют! - А как, простите, всё это пивоварение соотносится с идеологией? – поинтересовался Родерик Аллейн. – Разве святые подвижники не учат, что монахам следует пить только воду, в лучшем случае подкрашенную вином, и молоко? А не должны ли клирики осуждать питьё пива в народе? - В теории, - улыбнулся епископ. – На практике так поступают совсем уж ярые аскеты. Подумайте, как сложно простому населению достать чистую воду, тем более, если она то цветёт, то мутится от дождей. К тому же горячий напиток, настоянный на лечебных травах и сдобренный пряностями, помогает при простуде и болезнях желудка. По правде говоря, градусов в нём так мало, что им легче наесться, чем напиться. - Это верно, но как же двойной эль, сваренный не на воде, а на готовом эле? Там-то градус куда выше! - возмутился Радовид. – Вы знаете, как из-за ценителей такого эля страдает общественный порядок? Мой отец, Визимир, провёл в Третогоре под влиянием знаменитого монаха Дунстана серьёзную кампанию по борьбе с пьянством: большинство пивных в столице было закрыто, а в окрестных деревнях оставили не больше одной. Также было ограничено время продажи спиртного. - Может быть поэтому приезжим в Третогоре, обычно, не очень-то интересно? – заметил граф Николас фон Эбергейд и лукаво ухмыльнулся. - Зато в Третогоре весьма безопасно, и это дорогого стоит, - твёрдо ответил король. - Сам Дунстан в своих проповедях также боролся за трезвенность ума. И всегда с осуждением относился к тому, что монастырские и епископские дворы держат таверны. Помнится, другой подвижник – Бонифаций Новиградский - сильно жаловался на пьянство среди священников . А как насчёт Иерарха, епископ? Он-то уж наверняка такого же мнения, как и эти два святых мужа? Епископ Кириакий покраснел до ушей, причём настолько, что стал едва отличим от кубков с пряным гранатовым сиропом, который в эту минуту внесла в зал горничная. За дверьми вдруг послышался сладкий всхрап одного из стражников. Уголки губ короля едва уловимо дрогнули, прежде чем он успел сдержать улыбку. Кириакий скрипнул зубами и ответил, заунывно растягивая гласные: - Конечно же, Его Святейшество всячески осуждает пьянство и всегда поощряет умеренность и высокую мораль среди паствы. К слову, им составлены более строгие правила епитимьи за подобный грех…Кстати, о грехах, морали и нравственности…Его Святейшество хотел бы направить цензоров в Оксенфуртскую Академию: ничего такого, просто провести каталогизацию книг, изучить определенные труды на предмет нежелательного, порочного содержания... Радовид жестом прервал епископа. - А что, внутри Церкви все проблемы уже решены? - Понимаете…Существует общецерковный список запретных трудов, чрезвычайно вредных для неокрепших умов. Но Иерарх не собирается препятствовать образованию! Философия? Пожалуйста! Астрономия? Запросто! Пускай студенты познают чудо сотворения. Плутовские и похабные романчики? Вечному Огню от них никакого вреда! История? Учительница мира! Но вот магия. Магия — это же совсем другое дело. Скажем, гримуары, посвящённые тёмному колдовству… В не тех руках это может привести к большой беде. Ректор не пускает нашу братию на порог, говорит, ежели только сам король прикажет, - епископ умолк и многозначительно посмотрел на Его Величество. Тот задумчиво покачал головой и сказал: - Вот что: нет никакой нужды наводить смуту в Академии присутствием церковных лиц. Тем более, как известно, не все клирики столь же благосклонны к перечисленным Вами наукам. Наведут хаос в библиотеке, и мало ли какие важные собрания по невежеству или наущениям пропадут? Начнутся возмущения профессуры, саботаж студентов…И Вы хотите, чтобы за всем этим бедламом стояла моя санкция? Направьте университетскому руководству список с этими самыми гримуарами, и они самостоятельно проведут ревизию. Копию списка оставьте в королевской канцелярии. Для вашего спокойствия я направлю в Академию кого-то из своих наблюдателей, для надёжности. Думаю, так все будут довольны. Епископ зашамкал губами: - Как Вам будет угодно, сир, - произнёс он едва слышно, а про себя подумал: «Ты просто зарвавшийся мальчишка, который счастливым образом вернул власть в свои руки. Но не ново то, что ты начинаешь быть тем, кем были твои предки…Жаль, тебя не научили почитать епископов и Иерарха. Скоро ты поймешь, что если хранить согласие со служителями Вечного Огня, то всё будет хорошо в твоём королевстве». К предложению короля Герцог де Ланек со своей стороны добавил: - Пускай наблюдатели проследят, чтобы какой-нибудь ковирский агент не спровоцировал беспорядков. При Тиссеновом дворе уже давно пыжатся, как бы опорочить нашу Академию! - Напрасно хаете, Чеслав, - возразил граф фон Эбергейд. - Ковир - богатая страна, край высокой культуры и достойного образования, так что нашей сторонушке есть, чему поучиться. - Нам-то, с нашей жемчужиной – Оксенфуртской Академией – ещё и учиться у ковирцев?! – не выдержал де Ланек. – Способная молодёжь со всего Континента направляется в Реданию, а кто из вас, милостивые господа, слыхал про какой-то задрипанный университет из Лан Экстера? - Ковир, так сказать, прямая линия. А у нас, что ни возьми, – всё зигзагами. Хотя у Фольтеста, поди, и вовсе одни загогулины. - Я не вполне понимаю Вашу геометрию, Николас, - нервно ответил Чеслав, откинувшись к спинке стула и слегка запрокинув голову. – Уж потрудитесь объяснить как-нибудь попонятнее. - Ну как же… ну послушайте, это же так ясно…- взволнованно затараторил тот. – У Тиссена в вотчине всё ладно и мирно. И торговать, скажем, спокойно можно, и по улицам ходить приятно. Вообразите, ковирские ремесленники зарабатывают в четыре раза больше их коллег из Редании и Темерии. Государство поощряет гильдии, рынок свободен. Вы в ответ скажете, что Редания – житница Севера, что нашим коневодам нет равных и что Оксенфурт притягивает к себе учёных, а, значит, и инновации. Но у нас не хватает мануфактур, наши товары слабо конкурируют с заграничными, так что такими темпами ремесленники останутся без работы. А вспомните хоть про бюрократию: сколько бумаг, требований… - Правильно, так и должны поступать в порядочных странах, а не устраивать кавардак. Да и кто они, эти повисские мыши, без нашего зерна? Право слово, меня возмущает Ваше лакейство! Сразу видно, что Ваш отец был всего лишь егерем! – вновь разгорячился де Ланек. - Я б Вам советовал не забываться! Мой родитель спас жизнь королю Визимиру, отцу Его Величества! А много ли пользы стране принёс Ваш родовитый папаша - известный на всю Реданию кутила? – воскликнул фон Эбергейд и даже выскочил из-за стола, грозясь кулаком. Но тут вмешался король: - Помолчите-ка оба! – строго прикрикнул он на советников. – По реданскому закону наличие титула упраздняет любые споры о происхождении, так что прекратите выдвигать один род перед другим. Чеслав! Бросьте неумные крики! Мир изменился больше нас самих, и Редания за ним не поспевает! А в такое рыхлое время нужна прочная стратегия, поэтому ковирский пример может пойти нам на пользу. Николас! А Вы упускаете из виду много важных деталей. Скажем, тот факт, что нейтральный Ковир не участвовал во Второй Северной войне, а, напротив, неплохо на ней подзаработал. Держите это в уме, когда в очередной раз задумаетесь о благосостоянии тамошнего люда. И не беспокойтесь: мы скоро перейдём к вопросам нашей экономики и подробно обсудим проблемы рынка и претензии гильдий. А что до спокойствия и мира… Вы бы мне ещё пряничный Туссент в пример привёли! К тому же, разве не тем самым спокойствием в вотчине занят мой ум? Не согласился ли я сдержать аппетиты баронов мирными средствами? Посмотрите, легисты уже полчаса ловят мух из-за наших бесед! Так что давайте наконец вернёмся к разработке указов.***
Когда проекты указов были составлены, возникла небольшая передышка. - Николас, - обратился король к фон Эбегейду,- я смотрю, твоё хорошее настроение скитается где-то в Туссенте и не собирается возвращаться. - Мрачная нынче погодка. Воздух душный, небо серое, - пробурчал граф, – и как только Вы не задохнулись в этом столичном мареве? Видит Пламя, в Блавикене сейчас свежо, ясно, а вода блестит и мерцает на солнышке. Да-да, не премину заметить, что из нашего Хантингтонского поместья открывается необыкновенный вид на залив Параксены. Его Величество усмехнулся. - Вот Вы сидите в своём Блавикене и не знаете, что со дня на день над Третогором в полную силу засияет мартовское солнце, а на небе не будет ни облачка. Солнце у нас в столице не самый частый гость, оттого его особенно ждут и ценят. Все третогорцы, от мала до велика, высыпают на улицу, выносят перед дверьми лавочки да сидят-нежатся под тёплыми лучами. И так каждую весну. Любопытное зрелище, даже в чём-то…трогательное. А задержись Вы у нас подольше, увидите, как искрится водная гладь реки Модли и как близ Третогора цветут пёстрые поля тюльпанов. Мне по душе фиолетовые – они символизируют королевскую власть. - А ещё - верность, - зазвучал мелодичный голос Адалины фон Эбнер. –В том числе, верность королю, но не только…Эти цветы означают верность дорогому человеку, искреннюю привязанность и любовь, которая никогда не перестаёт. Так что, уважаемое панство, если хотите выказать почтение Его Величеству или же пообещать вечное служение вашим супругам, смело преподносите им фиолетовые тюльпаны! - Адалина, я велю засеять все поля вокруг моего поместья этими тюльпанами и буду посылать их Вам в подарок по букетику в день! Ах, это, кажется, мечта любой женщины! – воскликнул Родерик Аллейн, и его поникшее лицо аж просветлело. - Напрасно, Родерик, берёте на себя такой труд, - мягко, но решительно отозвалась Адалина. – Но если у вас найдется редкая этнографическая статья Брендона Оксенфуртского «О происхождении нильфгаардцев», «Historia magistra vitae est» профессора Эдария или считающийся утерянным десятый томик поэзии Сюзанны фон Эбнер, то пришлите их в моё имение в Гелиболе, можно даже по одному в день. Моей библиотеке очень не хватает этих экземпляров. - Однако… - усмехнулся Брудер. – Не любы нынче дамам цветы. - Странно, должно быть, ожидать иного ответа от такой образованной милсдарыни… - сконфуженно затараторил граф Аллейн. Король кивнул и сказал: - И владелицы самой большой частной библиотеки на всём Севере. Вот так, граф, не стоит сводить к банальному упрощению. Особенно, если дело касается дам. А что до фиолетовых тюльпанов, Адалина, то благодарю за дельное замечание, - Радовид задумчиво улыбнулся, слегка потирая подбородок. – Буду иметь в виду. Родерик утёр платком вспотевшее лицо и украдкой принялся отбивать такт ногой, искоса поглядывая на дверь в надежде, что скоро объявят перерыв на обед, а ещё лучше – что заседание закончится пораньше. В это время инициативу вновь перехватил Николас. - Сир, а что до Туссента… - весело заметил фон Эбергейд. - Помните, я намедни говорил, что еду туда к жене, дочери и зятю? - Очень рад, - ответил король и, не отрывая взгляд от указа, жестом подозвал секретаря. – И скоро ли? - На той неделе. Пока семья гуляет по Боклеру, остывая после недавних свадебных гуляний, я работаю, не покладая рук: весь в цифрах, бумагах - качаюсь на них, будто на качелях. А моя жена Кларисса такая утончённая, мягкая, мечтательная… - Словом, от тюльпанов бы не отказалась? – заметил маркиз ван дер Брудер и искоса поглядел на герцогиню фон Эбнер, на что сидевшая неподалёку девушка-легистка залились тихим смехом. - Да, Вы, конечно, правы, Георг, впрочем, она и сама как цветок… - протяжно пропел Николас, окинув всю залу рассеянным взором. - Женственность, цветущая женственность наших реданок переживёт все невзгоды, ибо она сильнее любой смуты и политической склоки… - Вот опять он о своей жене…в прошлый раз только и было речи, что о ней, - шепнул секретарь Яков Радовиду, забирая у короля проекты указов для редактуры. - Ах, панство, не утомляйте заседающих семейными историями, - перебил притомившийся епископ Кириакий. – А ежели так хочется поговорить о женщинах, то, быть может, лучше обратимся к нашей династии? Не пора ли подумать, кто станет новой реданской королевой? - Кажется, мы не планировали обсуждать королевский марьяж… - заметил Николас фон Эбергейд, расстроенный даже не столько тем, что так скоро прервали его оду супружнице, сколько болезненностью темы для него лично. - Я согласна с Его Преосвященством, - вступилась Адалина. - Замалчивание и откладывание этого вопроса в долгий ящик не решит проблему престолонаследования. Проблема есть, и проблема эта очень серьёзная. Если король позволит, мы могли бы на время оставить прочие пункты сегодняшней повестки и хотя бы часть нашего времени уделить реданской монархине. Уверяю, панство, без удачного брака мы далеко не уедем. Радовид пытливо поглядел на герцогиню, подперев указательным пальцем щёку. - Я собирался обсудить вопросы бюджетной политики и налогообложения, но…ладно. Вернёмся к ним позже. Вам, я вижу, есть, что сказать, Адалина? Тогда начинайте. Герцогиня фон Эбнер довольно кивнула. - Благодарю, сир. Предыдущее туманное и шаткое положение легитимного наследования длилось беспрецедентно долго. А теперь мы вновь рискуем увидеть на троне десятиюродных выскочек из побочных ветвей. В лучше случае. В худшем – какого-нибудь безродного хама, лжеправителя, самозванца или ниоткуда взявшегося бастарда, а то и вовсе короля чужой страны. До сих пор лишь одна семья наследует престол, так повелось от самого Самбука. - Да уж! На этой семье держится вся Редания и двор наш, в частности! – проворно вставил Чеслав де Ланек. – Ежели царственная фамилия переживает негоду, то и кругом начинает твориться полный бардак! Заметьте, как грустно стало во дворце за последнее время. Я как, знаете ли, зашёл сегодня поутру в тронный зал и подумал: до чего же мрачно и бледно в этих стенах! Всё в упадке! Давно ли обновки во дворец привозили? А кто позаботится о цветнике покойной королевы? Про балы и приёмы я и вовсе помалкиваю…А ведь для монарха такие светские забавы очень и очень важны! - Помилуйте, эка важность: пустое верчение и ловля самого себя за хвост, ещё и приправленные нудными разговорами! – отмахнулся Радовид. – Да и не до балов мне. - Светлейший король, ну зачем же Вы себя так выхолостили? В Ваши-то молодые годы только о балах да праздниках думать! – грустно протянул Чеслав. - Помните, бывало, дворец утопал в свежих цветах и пёстрых лентах к Беллетэйну? А дивный зимний маскарад лет пять назад? А как во внутреннем дворике не умолкала музыка и всегда слышалось чудесное пение… Знаете, что перво-наперво сделала моя Магда, когда в 18 лет переступила порог моего поместья? Надела на кухарей белые колпаки – это раз! Постель мне добрую устроила – с наволочками, простынями – это два! Посуду приличную завела – три! И цветник облагородила – четыре! И вот, что любопытно: неважно, богатый ли это дом или плохенькая деревенская лачужка – если в доме есть женщина, то вы обязательно увидите в палисаднике цветы. А если нет – будут одни лопухи. Руки бойкой жёночки даже лужу могут превратить в голубое стекло; даже камни у неё запоют да распустятся - уж поверьте старику, 30 лет женатому! - Охотно верю. Быть может, я не меньше Вашего хотел бы вернуть к жизни третогорский дворец, но в королевском браке это дело, увы, второстепенное. Конечно, хорошо, когда жена заботливая, внимательная, когда жизнь душа в душу…но заранее угадать не получится. Зря что ли говорят: «Жениться по любви не может ни один король»? - Радовид задумчиво покачал головой, сомкнув отяжелелые веки. – Ладно, это я так, немного увлёкся. Династия и впрямь под угрозой. Какие у нас варианты? Кого посоветуете брать в жёны? Адалина сложила руки в замок и деловито начала: - Подумать только: не сорвись помолвка с цинтрийской княжной Цириллой, когда Вам было 9 лет – и у нас не было бы сейчас никаких сложностей! Но это дела прошлого, давайте приветствовать время сегодняшнего дня. Обратимся к ближайшим соседям. Старшие сёстры Танкреда Тиссена – Гудемунда и Хелоиза – уже давно замужем. Дочь Фольтеста Темерского, Адда, пока что ходит в принцессах, ну и...получается, это наш единственный вариант. Насколько мне известно, ни у Мэвы, ни у Демавенда, ни у Хенсельта дочерей нет. - Принцесса Адда, да? – пробормотал герцог де Ланек, а потом вдруг решительно начал, без обиняков: - Панство, скажу прямо: я считаю её дурной партией. Этой девице хорошо за тридцать, но никто не берёт её в жены. Знаете, почему? Потому что никто не хочет связываться с этим скандальным двором после позорной связи Фольтеста с родной сестрой, чем он смертельно обидел короля Визимира и нашу несчастную благочестивую Далимиру! Так вот эта Адда: дитя инцеста, стрыга. Да, да, в 14 лет проклятье сняли, но кто сказал, что она полностью здорова? А ещё принцесса - избалованная нахалка и редкостная вертушка. Делает, что хочет, чихает на дворцовые правила и никого слушает! Радовиду стало очень интересно. Ему захотелось своими глазами увидеть ту, которую отвергают и которая носит за собой дурную славу. Эту странную принцессу, которая так сильно выбивается из обычной дворцовой серости. - И откуда же Вам столько известно о характере Адды? – полюбопытствовал Радовид. – Уж не из придворных ли сплетен? Сомнительный источник и часто полный лжи и полуправды. Обо мне тоже много чего болтают, ну и что же? - Мои источники не чужие люди при дворе Фольтеста. Из Вызимского дворца виднее. Не будет Вам счастья с принцессой Аддой, уж поверьте! - Впервые за это утро согласен с Чеславом! – весело засуетился Николас. – А счастье королевской династии будет тогда, когда наш милостивый король женится на реданской дворянке! Жаль, конечно, что милая моя Даниэла уже замужем, а ведь Вы с ней, сир, так крепко дружили в детстве… На этой фразе Радовид поморщился. Он впервые за долгое время вспомнил о ней: её белые кудри, тонкий стан, острые льдисто-голубые очи и горячие губы. Недолгое увлечение. Радовид очень скоро понял, что его душа ищет другую. И белокурая панна в голубом атласном платье исчезла в сером круговороте других фигур на его шахматной доске. Да и вспоминать о ней не очень-то и хотелось. Николас, заметив недовольную гримасу Его Величества, замялся и про себя сокрушённо вздохнул. Какой же король стал, право, странный! Отчуждённый, холодный, независимый. Если уж чего для себя решил – не переубедишь. Ну и как подступиться к такому? Как сладить? Вроде чем-то похож на отца, да только тот был Справедливый, а этот?..В кого же превратила тебя Эйльхарт, парень? - …ну ничего, у меня есть и вторая дочь! Наш род Эбергейдов готов ещё раз прийти на выручку реданской династии! - Ваш род? - саркастично выгнул брови Чеслав. – А па-а-азвольте… - Глупости! Нам нужна владетельная невеста, а не местная буффонка! – маркиз ван дер Брудер аж лязгнул зубами. – Да кого вообще волнует характер и привычки Адды, когда у нас есть отличная возможность получить законные права на темерский престол? Что за смехотворные страхи, де Ланек? Да хоть бы она сырое мясо на ужин ела! Если окажется редкостной гадиной – всегда можно запереть её в бабьем углу, пусть себе сидит с фрейлинами да гобелены ткёт. А для любви и уюта существуют фаворитки. Вам, сир, даже не обязательно часто видеться с этой Аддой. Просто время от времени навещайте её покои. От Фольтестовой девки только и требуется, что родить побольше мальчиков - и будет довольно с неё. На это Адалина фон Эбнер резко воскликнула: - Какая пошлость! Получается, королеве - последний абзац из хроник? Прибыла издалека - жила – родила - умерла от тоски по мужу?.. – она осеклась, и все остальные тут же исподволь покосились на короля, мрачно опустив головы. Радовид содрогнулся всем телом, по его спокойному мужественному лицу разлилась бледность, а взор потемнел. Адалина грустно обвела Радовида своими нежно-карими очами. Она жалела его, молодого короля, который не щадит ни себя, ни других. Как только он смело и величественно вошёл в зал, ей в голову пришла глупая мысль, что Радовид уже смирился со смертью матери, сердце его успокоилось, и можно начинать разговор о браке и новой королеве. А он, оказывается, остался тот же: опустошённый, с тусклым взглядом, исхудавший, осунувшийся, как и два месяца назад. - Да, я считаю, что каждая реданская королева заслуживает большего уважения и лучшей памяти о себе, - продолжила герцогиня, едва сдерживая дрожь в голосе. – Ибо заслуги их велики, пусть и часто сокрыты от надменных мужских взоров. - Реданская династия знала много выдающихся королев, и они не были простыми вышивальщицами гобеленов, Брудер, - Радовид попытался усмехнуться, но вместо этого его губы криво выгнулись, обнажая передние зубы. – Порой они принимали на свои плечи страну в самое страшное время. Моя… Он хотел сказать о матери, но никак не мог. Сжав губы, он молча боролся с терзавшей его мукой, но в то же время непреклонным свирепым взглядом отвергал сострадание герцогини Эбнер. - Моя мать, никогда не готовившаяся править, не бросила Реданию, когда убили моего отца. Пока могла, она отдавала все свои силы, через скорбь и страх, и даже когда дворяне стали упрекать её в слабости и бездействии, она мужественно сносила их жестокие нападки… - наконец выговорил монарх, опершись, несмотря на свою крепость, на ручку кресла: Радовиду всё никак не удавалось унять дрожь, охватившую его целиком, до самых кончиков пальцев. Матушка умирала на его глазах, и эту травму избыть невозможно. «Бедный ты, бедный, Радовид! – подумала Адалина. – У тебя сердце такое же, как у всех других, и болит оно не меньше. Для чего ты так силишься скрыть свою человечность? Не всех ты ослепишь своим свирепством и отчуждённостью, рано или поздно кто-нибудь услышит твой одинокий неистовый вопль». - Дело ведь не только в этом, мой король! – с жаром выпалил Родерик Аллейн, приложив к груди ладонь. – У Фольтеста ведь есть малолетние бастрады, и, кажется, именно одному из них, а не Адде, он хотел бы передать трон. А ещё говорят, проклятье с королевны не удалось снять полностью, и во дворце то и дело пропадают горничные! Челядь шепчется, что принцесса пытает бедных девушек, пьёт у них кровь! Да, у нас нет прямых доказательств и это тоже могут быть наговоры, но если отбросить предвзятое отношение и стереотипы, то Йожу будет понятно, что так оно всё и было! - После такого даже женитьба на офирской принцессе не выглядит безумием! – воскликнул герцог де Ланек. – Офирские нравы для нас загадочны, но, безусловно, их принцессы не пьют по ночам кровь своих служанок. - Офирская принцесса? – удивился Радовид. – Любопытно, я бы даже сказал, оригинально. Но как-то пока не очень реалистично. Возвращаясь к Аддиному проклятью: каждое ваше слово ненадёжно, и я не хочу оказаться глупцом, вот так запросто поверив. Говорят, что мысль изречённая есть ложь, а я добавлю, что мысль изречённая есть болтовня. Мне нужно больше доказательств. - И всё равно, - настаивал Брудер, - я убеждён, что союз с Фольтестом, тем более, когда Нильфгаард вновь набирает силу, будет для нас самой выгодной партией. Я уж не говорю о пользе взаимной торговли. - Я согласен с Вами, Георг, - подхватил епископ Кириакий. – Нет никакого резона упускать такую удачную политическую возможность. Никто не знает, как сложится судьба бастардов Фольтеста, а пока что Адда – главная его наследница. Вы только представьте себе унию с Темерией! Какое великое получилось бы королевство! - Светлейший король! – начал Чеслав с жаром, но голос его слегка подрагивал. На последней попытке он решил зайти с самого главного козыря. – Надеюсь, Ваше Величество не разгневается, если я выскажу то, что есть у меня на душе, по совести, Вам, как главе Редании, от здоровья которого зависит судьба нашей Родины. Все, конечно, желают, чтобы Ваше Величество царствовало над нами как можно дольше; желают также, чтобы никто после Вас, кроме Вашего сына, не вступил на этот престол. Но я не ведаю, будет ли здрав сей ребёнок и суждено ли ему родиться, ежели его матерью станет принцесса Адда, дитя инцеста, проклятое в утробе. Все волнуются, и в народе, и среди нас, о судьбе династии, и королевскому отпрыску нужна здоровая мать, тщательное воспитание и великие добродетели. Много значит, к чему он привыкнет с детства, с кем общается, ведь, по обыкновению, чему человек смолоду научится, с тем и умирает. Слава Пламени, Вас научили уважать справедливость, избегать льстецов, спрашивать совета у мудрых…Вас окружали выдающиеся умы, а Ваши наставники, а в особенности, госпожа Эйльхарт, дали Вам достойное образование!.. Де Ланек оборвал свою речь, запоздало осознав, что последняя фраза была явно лишней. Советники исподволь взглянули на Реданского Орла: его лицо, ещё недавно спокойное, исказилось злобой и нескрываемым отвращением. Сколько раз за сегодня прозвучало имя этой ведьмы? Сколько можно напоминать ему о том, что при дворе не было никого эффективнее пернатой негодяйки? Ему, который столько от неё натерпелся? А ведь всё начиналось довольно неплохо, с невинных магических фокусов. В полутьме, присев на колени рядом с маленьким королевичем, Филиппа выпускала из рук несколько огненных орлов, которые взвивались оранжево-красным вихрем под своды зала. Птицы вертели хвостами, царственно размахивали крыльями, и тут же мрачная темнота испуганно пряталась по углам, а всё кругом переливалось от светозарного пламенного сияния. Но не стоит обманываться этим трогательным видом: Радовид нисколько не сомневался, что мегера всего лишь забавлялась с ним от скуки, но никак не от большой любви. Но трёхлетний Радя в ту пору с восторгом глядел на таинственную волшебницу. Потом настала пора обучения, и чародейка с королевичем оказались связаны странными чувствами. Проводя много времени с наставницей, Радовид привязался к ней, как привязываешься к холодной и строгой родственнице, которая никогда не скажет, что любит тебя, но которая может научить чему-то полезному и поведать что-то интересное. Впрочем, казалось, что между ним и Филиппой за все годы обучения толком не проскользнуло даже доброго человеческого слова. И пускай Эйльхарт поощряла его способности; пускай наставляла в том, как вести себя при дворе: не внимать сладкопевным речам и не отводить в сторону испуганный взгляд; пускай она стала для него самым ярким примером живого и острого ума, политической хитрости, ловкости и неуёмной энергии в заботах о процветании Редании! Из песни слов не выкинешь, и Радовид никогда не отрицал ведьминых заслуг! Но при этом Филиппу ни минуты не заботил сам королевич с его мыслями и переживаниями. Мальчик интересовал её лишь как «карманный» правитель, который должен быть умён, усерден, но покорен и доверчив по отношению к наставнице, чтобы удобнее было отдавать приказы и править за его спиной. Радовид очень ясно понял это. Да и как не понять, когда запуганный двор водит вокруг Эйльхарт хороводы: ждёт её кивка на любые королевские приказы, безусловно внимает едким ведьминым речам в адрес юного короля и смеётся над ним за глаза? Радовид воспротивился этому. Но выступающий гвоздь забивают в стену: за свою непокорность юный король получал суровые наказания. Если раньше его, к примеру, лишали похода на Третогорские скачки или заставляли переводить на Старшую речь зубодробительные тексты из «Диалогов о природе магии», то теперь Филиппа, помимо прочего, испытывала на нём невидимые заклятия, которым он был не в силах противостоять. Незримая болезненная тяжесть сжимала лёгкие, сдавливала грудь, руки и ноги словно коченели от холода, ускорившийся пульс звенел в висках, яростно вырываясь из-под кожи, и всю голову будто пронзали электрические разряды. Злопамятная колдунья не оставила без расплаты ни одного грубого и заносчивого слова в свой адрес, ни одну безуспешную попытку Радовида напрямую ослабить её власть. Но когда Филиппе начало сдаваться, что повзрослевший король всё равно неумолимо выпадает из-под её влияния, умом и хитростью понемногу приобретает союзников и авторитет при дворе, она сперва ушла в сторону, а затем и вовсе покинула Третогор. К несчастью, это случилось раньше, чем Радовид получил доказательства причастности гадины-совихи к убийству своего отца, Визимира. - Достойное образование досталось мне очень дорогой ценой, - рассёк напряжённую тишину негромкий, но твёрдый голос короля. – И я надеюсь, что наставники, подобные Эйльхарт, больше никогда не появятся в стенах этого замка. Вопрос воспитания наследника мы будем обсуждать со всей серьёзностью, но не сейчас, а когда ребёнок появится на свет. И Вы, Чеслав, безусловно, правы, что здоровье моей будущей супруги - для нас решающий фактор. Думаю, темерские придворные лекари смогут разрешить наши сомнения. - Так мы что, решили? – оживился Брудер. – Отправляем сватов в Темерию? Или просто пока будем держать Фольтестову дочку в уме? - Нет-нет! Я возражаю! – воскликнул де Ланек. – Ваше Величество, помяните моё слово: натерпитесь Вы с этой девицей! Я бы на Вашем месте… - Проклятье, Чеслав, Вы не на его месте, - не выдержал Николас. – Король и без Вас примет верное решение, и он знает, что лучше реданской дворянки невесты не сыскать! С обеих сторон хлынул галдёж, но король, погружённый в свои думы, будто ничего и не слышал. Он сложил ладони под подбородком, слегка опустив голову. Его зеркально-чёрные зрачки, объятые янтарной радужкой, расширились, а длинные ресницы придавали что-то пушистое и нежное его взору. Уголки губ Радовида были задумчиво приподняты, а густые русые брови то сходились, то расступались, отчего на его лбу по временам ширились мягкие морщинки. А вдруг?.. Вдруг с приходом Адды в этом мёртвом дворе, стиснутом своими беспощадными правилами, всё исправится? Может быть мучительная пустота наконец покинет его очерствевшее сердце, в котором, кажется, больше не осталось места для любви? …И забилось усталое сердце, страдая, Что так бедно за этим окном и темно. Милый взгляд, мимолетного полный участья, Грусть в прекрасных чертах молодого лица — И безумно, мучительно хочется счастья, Женской ласки, и слез, и любви без конца! Странные, глупые мысли! Но, раз появившись, они уже не покидают его головы. Радовид представил тихий неунывающий шёпот, сулящий покой измученной душе. Представил мягкие руки, тонкие пальцы…Интересно, как бы она держала ими шахматные фигурки? Задумался о долгих прогулках, задушевных разговорах…Он мог бы сводить её в сад, нет, на крышу башни, показать тайные проходы. А когда он будет в походах, жена бы отправляла ему письмом три слова: «Поскорее возвращайся домой». Неужели она – пока что совершенно чужая! – сможет стать для него самой родной на свете? Радовид улыбнулся. По позвоночнику пробежали мурашки, а по сердцу разлилось нежное умиление. Шум, сколь молниеносно раскатившийся по залу, столь же быстро и утих, после чего все взоры вновь устремились на короля. Случайно заметив, что советники глядят на него с добродушным удивлением, Радовид смутился, провёл рукой по лицу, разгоняя посторонние мысли, и сказал: - Да, Георг, пока что я буду считать принцессу Адду самой подходящей кандидатурой. На днях я собираюсь принимать темерских подданных, так что можно как бы невзначай и их поспрашивать. Впрочем, я не желаю, чтобы весть о моих намерениях долетела до Фольтестовых ушей. Пока что. Ну а сейчас сделаем перерыв. Можете ступать обедать, а я составлю вам компанию. Но не надейтесь, что, поев, я стану добрее. Так что, наслаждаясь стерлядью под сливочным соусом и клецками на брусничном отваре, не забудьте подготовить убедительные аргументы против налога на роскошь и сокращения государственной поддержки дефицитных бюджетов дворянства.