Второй шанс

I never want to leave this sunset town But one day the time may come And I'll take you at your word And carry on I'll hate the goodbye But I won't forget the good times I won't forget the good times (Мне никогда не хотелось покинуть этот закатный город Но однажды это время может прийти И я поверю тебе на слово И продолжай в том же духе Я возненавижу прощание Но я не забуду хорошие времена Я не забуду хорошие времена) «Good Times» — All Time Low

      — Стэнли, вставай! Кайл пришел!       Голос матери застает меня врасплох. Отчасти потому что в этот самый момент я прыгаю в одной штанине, пытаясь втиснуть себя в узкие джинсы, а вовсе не сплю, как она думает. Отчасти потому что не ожидал Кайла так рано. Пусть он и продолжает иногда раздражать меня тем, что является ранней пташкой, в отличие от меня, но всё же мы как-то договорились, что до десяти утра в выходной он меня не трогает.       Кажется, прошло уже достаточно времени с того самого волшебного утра Рождества, когда полтора года назад я проснулся и увидел перед собой на соседней подушке мятое после сна лицо Кайла, который на самом деле уже давно проснулся, но продолжал лежать рядом и держать меня за руку. Но каждый день, что прошел с тех пор, я не могу заставить себя поверить, что заслужил такое… Кайл любит меня, и он продолжает быть мне лучшим другом. Раньше мне казалось, что подобное просто невозможно, а от всех этих нежностей, о которых мечтали девочки, меня просто начинало тошнить. Но теперь я понимаю, что счастье не поддается шаблонам, его нельзя измерить эталонным лекалом, оно у каждого своё, и ждать что-то конкретное, сравнивая с чужим, просто не имеет смысла.       Мне всё ещё трудно дружить со своей головой… Впрочем, как и Кайлу.       Мне пришлось постараться, чтобы даже несмотря на все те чувства, что Кайл испытывает ко мне, он научился доверять мне настолько, чтобы открыться. Всё-таки те четыре года, когда его единственным близким другом был Картман, дали о себе знать. Или же Кайл всегда был таким, а я был слишком тупым и самовлюбленным, чтобы замечать чужие проблемы.       Я застегиваю ширинку и уже на ходу справляюсь с пряжкой ремня. Мне всё ещё каждый раз хочется поскорее увидеть лицо Кайла с утра. Это похоже на наркотик, и я ничего не могу с собой поделать.       По крайней мере, когда мы переехали обратно в черту города, Кайл стал иметь больше возможностей вот так перехватывать меня с утра. Видимо, это по-своему доставляло ему удовольствие.       Где-то год назад, перед последним летом, что Шелли предстояло провести с нами перед тем, как уехать в колледж, родители собрали нас на «семейный совет». Мы редко устраиваем такие мероприятия, и первоначально у меня были не самые лучшие предчувствия, но глядя на довольное лицо отца и умиротворенную маму, я понял — это не тот случай, когда наша семья в очередной раз облажалась.       «Вы выросли, — с какой-то грустью в голосе начала мама, папа приобнял её за талию, чтобы приободрить и придать уверенности. — И больше не нуждаетесь во мне как раньше, как бы мне не было от этого грустно. Я навсегда останусь вашей мамой, но теперь всё меньше и меньше буду нужна вам. И это нормально, — мне кажется, она сама не верила своим словам. — Пора бы и мне заняться своим делом, а не только помогать реализовывать себя вашему отцу, — более оптимистично продолжила мама. — Я так долго откладывала это время, что не уверена, получится ли у меня».       «У тебя получится, — с уверенностью сказал папа. — У тебя всё получится».       Мама, всегда такая собранная и спокойная, самая спокойная из всей нашей семьи, даже немного покраснела, когда папа коснулся губами её виска. Всё то время, пока он был в отъезде, она не давала себе права быть слабой, но теперь, в его руках, она смущенно улыбалась.       «Когда мы найдем достаточно большой дом, чтобы вместить все увлечения вашего отца, дети, мы переедем обратно в город», — после повисшей паузы сообщила мама то, зачем вообще собрала нас на кухне.       Мне показалось, что вопреки всему тому, что мы говорили обычно о необходимости жить на ферме, купленной когда-то отцом без совета с нами, и я, и Шелли, и мама почувствовали при этом какую-то необъяснимую грусть. И только папа лучился оптимизмом и уверенностью в непременно светлом будущем.       Подходящий дом, как ни странно, нашелся достаточно быстро, и всё лето после переезда мне пришлось выслушивать причитания Шелли о том, что мне-то хотя бы доведется пожить в нормальных условиях, а вот она уже через несколько месяцев переезжает в другой город на учебу. Я думаю, что она лукавила. Ведь уезжала она не совсем одна. Да, пара её подружек поступили в тот же колледж, что и она, но при этом им предстояло жить в студенческом корпусе, а вот сама Шелли… В общем, Дэнни как-то умудрился оформить перевод в другой участок, и уже договорился о съеме совместного жилья. Мама с некоторой тревогой отпускала её, даже несмотря на то, что отец каждый раз напоминал ей, что они познакомились, будучи даже чуть младше, чем Шелли сейчас.       Наша ферма — о да, те несколько лет, что мы прожили на ней, давали мне право говорить «наша» — стала первым самостоятельным проектом мамы. Папа снова вложил деньги в ту же ферму, на этот раз через маму, которая взялась за её переделку, а в последующем — продажу. Я был там ещё пару раз, когда ремонт всё ещё шел, и последний раз — когда она уже была выставлена на продажу. Ступая по комнатам, что были уже неузнаваемы, но при этом до боли знакомы мне, я вспоминал всё то, что переживал когда-то в этих стенах. От хороших моментов до тех, воспоминания о которых уже приносили с собой стыд и боль… А ещё я гадал, какими будут новые владельцы этого дома, какая жизнь у них будет, какие чувства будут испытывать, с какими мыслями будет просыпаться человек, что поселится в моей бывшей комнате.       Я чувствовал грусть. Я мечтал переехать с этой фермы столько лет, но прощаясь с ней навсегда испытывал тоску.       Не могу сдержать улыбки, когда вижу родную до боли в груди рыжую макушку в гостиной. Уже сейчас, свесившись с перил на втором этаже, мне хочется крикнуть ему что-нибудь приятное, но я понимаю, что Кайлу обычно такое поведение не нравится. И я послушно и прилежно доношу взятые под контроль эмоции до первого этажа.       Может быть, пока мама на кухне, мне удастся чмокнуть Кайла в щеку. А может и не только в щеку, но это уже после того, как он поднимется ко мне в комнату.       Не могу сказать, что отношения с Кайлом такие уж безоблачные, мне так же временами трудно с ним, как и было ему, когда я начал чудить и делать всё назло. Кайл довольно замкнутый в себе человек, не позволяющий отрицательным эмоциям проявляться, пока они не достигнут такой концентрации, чтобы неизбежно привести к нервному срыву или вспышке гнева. Но он старается… Точно так же, как и я.       Постепенно я узнал о его страхе заводить новые близкие знакомства, приведшем в прошлом к тому, что он так отчаянно цеплялся за Эрика. О его стремлении всё контролировать из-за развитой гиперответственности. Об опасении, что если чему-то радоваться напоказ, то можно этого непременно лишиться. О его маниакальном стремлении довести всё, за что бы он ни взялся, до совершенства, в конце концов.       Первое время, когда наши отношения перестали быть тайной, он пытался давить на меня, контролируя, но тогда я списывал это на то, что он всё ещё переживает после случившегося. Я тогда и сам понимал, что не заслуживаю доверия. Тем более, что я нуждался в Кайле как никогда. И дело было не только в том, что мне нужна была помощь в бытовом плане — Кайл так трогательно ухаживал за мной, пока мне не сняли гипс, и потом, когда наступил период реабилитации — но и в плане психологическом. Мне правда было тяжело пережить переосмысление своего отношения к жизни.       Но постепенно до меня начало доходить, что Кайл патологически ревнив. Зачастую я даже не мог понять, что именно вызвало у него очередной приступ ревности. То, что я с кем-то заговорил? Или то, что наоборот — промолчал, когда кто-то пытался заговорить со мной?       И всё же я не сдавался. Я слишком многое пережил, чтобы теперь сдаваться.       Тем более, что моменты, когда мы оставались наедине, полностью компенсировали всё то плохое, что неизбежно случается в любых отношениях. Не бывает «и жили они долго и счастливо», но в силах каждого, чтобы «счастливо» было как можно больше в его «и жили они долго».       — Привет! — задыхаюсь я от того, как же всё-таки рад его видеть, но Кайл, вопреки своему обыкновению, держится отстранено и как-то скованно, он даже не поворачивается ко мне, явно что-то пряча в руках. — Всё в порядке? — я даже начал перебирать в мыслях всё то, в чем мог как-то провиниться.       Кайл поворачивает голову ко мне, продолжая что-то скрывать, и даже выворачивается, когда я пытаюсь обойти его. Он загадочно и игриво улыбается, и у меня становится легче на сердце. Значит, сегодня не день для выяснения отношений.       — Я тут подумал, — сжалился он надо мной, — нам остается отучиться в школе последний год. Ты ещё не знаешь, куда хочешь поступать? По-хорошему, у тебя уже должно быть несколько вариантов и собран первоначальный пакет документов…       — Оооо, Кайл! — я чуть более эмоционально, чем следовало бы, разыгрываю трагедию. — Только не начинай. Мне казалось, ты должен был понять, что я слишком тупой, чтобы выбирать из чего-то получше. Останусь здесь. На крайний случай поступлю в муниципальный колледж в Денвере. Или отучусь на механика, — ухмыляюсь я. — Можешь представить, что твой парень ковыряется во всех этих железяках, весь такой потный и в машинном масле…       Кайл смеется, и смеется по-доброму, нам пришлось многое пройти, чтобы к нему вернулось чувство юмора, что всегда было с ним в детстве. Он меняется. Меняется в лучшую, как я надеюсь, сторону. Мы вместе это делаем.       — Я не позволю тебе гробить свои руки, тебе нужно заниматься музыкой, — серьезно продолжает он, его серо-зеленые глаза особенно пронзительны сейчас, пусть он так и не обернулся ко мне всем телом.       На Кайле сегодня легкая зеленая толстовка и тонкие облегающие серые джинсы, благо июнь уже вступил в свои права, и короткое, даже стремительное лето вот-вот наберет силу.       Однако кое-что странное во внешнем виде Кайла видно даже при том, что он старательно от меня отворачивается — он явно что-то прячет под наглухо застегнутой толстовкой. Что-то небольшое, но… шевелящееся.       — Кааай, — протягиваю я тоном, каким обычно призываю его к ответу. — Что ты от меня прячешь?       Волнение, объяснить которое я пока не в состоянии, постепенно обволакивает меня, обдавая конечности холодом и заставляя начать мелко дрожать. Обычно я не люблю сюрпризы, но всё же, сейчас я чувствую приятное возбуждение. Я испытываю нечто похожее на то, что испытывал в детстве перед тем, как приступить к распаковке подарков на Рождество или День рождения.       — Мне хотелось сделать тебе подарок, Стэн, — и снова Кайл не может сдержать нежной улыбки, расползающейся у него на губах, и снова я не могу поверить, что этот красивый и особенный парень встречается со мной.       — Подарок? — переспрашиваю я. — Но в честь чего?       — Просто так, — Кайл не выдерживает и всё же полностью оборачивается ко мне, теперь я вижу, как кто-то беспокойно копошится у него под толстовкой, а он придерживает его снизу одной рукой. — Я не могу сделать подарок своему парню просто так?       Я непроизвольно прикусываю нижнюю губу, когда он называет меня своим парнем. Эти слова всё ещё слишком много значат для меня.       — Мне показалось, что настало время заводить новые знакомства, — я знаю, как трудно было когда-то принять эту истину самому Кайлу, он прикрывает глаза и снова не может сдержать улыбки, глупой и нежной улыбки, за которую я готов продать душу. — И вот, познакомься со своим новым другом. Я очень надеюсь, что вы поладите.       Кайл осторожно расстегнул на себе толстовку свободной рукой, и прежде чем я увидел того, кого он всё это время скрывал, я слышу сонное растерянное поскуливание. Рыжая лохматая голова с округлой вихрастой макушкой выскальзывает наружу, и вот уже черная кожаная точка щенячьего носа тычется Кайлу в подбородок, а он морщится и неосознанно прикрывает один глаз.       Щенок.       Боже, это щенок.       Я давно запретил себе думать о новой собаке, продолжая оплакивать глубоко внутри себя потерю Спарки. Мне всегда казалось, что я просто не смогу завести другую собаку. Просто не имею на это права.       Но вот передо мной щенок, со всей своей бесхитростной непосредственностью играющий на своей обольстительной щенячьей внешности. Бесстыдно беспородный и бессовестно рыжий щенок.       — Ты серьезно? — вырывается у меня единственное, что приходит на ум. На самом деле в голове у меня сейчас просто ураган эмоций, но я так боюсь перепугать этот рыжий теплый комочек в руках Кайла, что сдерживаю себя из последних сил.       — Ты не рад? — с тревогой спрашивает Кайл, он старается заглянуть мне в лицо, и теперь моя очередь отворачиваться. — Ты всегда так любил животных. Когда ты общаешься с ними, просто преображаешься, будто светишься изнутри. Мне показалось, что… Ты что, плачешь?!       Кайл растерянно замолкает, окончательно сбитый с толку. И я понимаю, что мне срочно нужно спасать ситуацию, пока мы снова друг друга неправильно не поняли.       — Нет-нет! — торопливо отвечаю я, обмахивая лицо ладонью. — Это не то, что ты подумал, просто… Это же собака, Кайл.       — Да, это собака, Стэн, — всё ещё растерянно произносит Кайл, он пытается понять, кто из нас всё же успел сойти с ума — я или он.       — Нет, Кай, это сообааакаа, — я больше не могу сдерживать себя и резко подаюсь к нему, придерживая Кайла за плечи, касаюсь губами его теплой щеки, потом другой, а затем и губ — стремительно, едва коснувшись, но этого достаточно, чтобы Кайл вздрогнул от неожиданности, несомненно приятной для него. — Можно я его возьму на руки?       Кайл отвечает не сразу, ему нужно время, чтобы переварить моё поведение.       — Конечно можно, Стэн, — запоздало хмыкает он. — Это твоя собака, малыш.       Беря на руки теплое заспанное тельце, всё в шелковистых кудряшках, таких же рыжих, как и у того, кто мне его преподнес, я не сразу понимаю, как именно только что назвал меня Кайл.       Малыш? Он серьезно? Вот так, спустя полтора года мы опускаемся до подобных клишированных прозвищ? И всё же я не успеваю в полной мере осознать, нравится ли мне подобное обращение или нет, потому что в следующую секунду я подвергаюсь зверскому нападению ласкового монстра, готового зализать меня до смерти. Тонкий розовый язычок с маниакальной беспорядочностью атакует меня то в нос, то в поджатые губы, то в подбородок, а то и вообще в глаз. Щенок воспринял свою миссию с таким воодушевлением, что даже положил передние лапы мне на грудь, чтобы дальше дотянуться. Я еле успел подхватить его, чтобы он не свалился.       — Теперь ты счастливый отец, — смеется Кайл.       Он прячет руки в карманы толстовки, чтобы скрыть свою неловкость.       — Теперь я определенно счастлив, детка, — последнее слово я намеренно выделяю, чтобы кинуть ответочку Кайлу, и тут же снова переживаю следующую атаку зализательного монстра. — Только давай договоримся, это будет не моя, а наша собака.       Судя по реакции Кайла, это именно то, на что он и рассчитывал.       — Жалко правда, что второй папочка надолго уедет уже в следующем году, — уже с грустью продолжаю я, аккуратно почесывая за висячим рыжим ухом. — Он будет скучать. Как и я… Но он поможет мне пережить разлуку. Как и я ему.       Неожиданно мысли о том, что этот последний год в школе пройдет так быстро, что и не заметишь, обрушиваются на меня, а вместе с ними возвращается и горькое предчувствие разлуки. Столько раз я говорил себе, что впереди ещё достаточно времени, чтобы побыть вместе, да потом, когда Кайл уедет, мы всё равно можем продолжать общаться через переписку и звонки, и даже иногда видеться, в конце концов. И уедет он не навсегда. Но…       — Если честно, Стэн, — Кайл облокотился на спинку кресла за собой, обхватил себя за плечи и как-то… жалобно на меня посмотрел, что мне стало не по себе. — Я не думаю, что смогу пережить настолько долгую разлуку с тобой.       Я не верю тому, что он говорит, потому что всегда считал Кайла тем человеком, что живет рациональными вещами. И если что-то нужно сделать, он просто пойдет и сделает это, а не рискнет всем только потому, что так велит его сердце. Но разве тогда, на заброшенной стройке, когда он пришел ко мне один вместо того, чтобы сообщить всё моим родителям, он не доказал обратное? Почему я так долго учусь?       — Когда я представляю свою учебу в колледже, мне приятно думать, что мы можем жить в одной комнате. А ещё лучше, если мы будем снимать маленькую квартирку, — продолжает Кайл с немного виноватой улыбкой, он словно осуждает себя за то, как смело сейчас мечтает. — И в этой маленькой квартирке хватило бы место и мне с моими учебниками, и тебе с твоей музыкой, и нашей собаке тоже, — он поднимает на меня глаза, полные отчаянной как оголенный электрический провод надежды, и становится совсем на себя не похож.       У меня разрывается сердце. И не от того, что я хочу сказать Кайлу «нет», но боюсь его расстроить — я просто не верю, что мы сможем потянуть такой вариант.       — Это… — голос предательски подводит меня и срывается, мне приходится откашляться. — Это звучит неправдоподобно хорошо.       — Это значит, что ты согласился бы? — Кайл незаметно вытирает ладони о джинсы.       — Шутишь? — по моей коже пробегают мурашки, когда я ещё раз всё себе представляю.       Кайл не дает мне больше ничего добавить — практически вскакивает с места и заключает меня в объятья. Щенок непонимающе ворчит, почувствовав давление с двух сторон, но Кайл целует меня, сначала нежно и невесомо, а затем и более настойчиво, почувствовав неизбежное возбуждение, что сопровождает нас, кажется, всегда. И щенок не может остаться в стороне. Он, возмущенно взвизгнув, вклинивает свою рыжую мордочку между нами и принимается облизывать то меня, то Кайла. В конце концов мы сдаемся, позволив этому трогательному существу занять место первой скрипки в нашей компании.       Мне страшно думать про нас семья, потому что у нас всё ещё впереди.       — А как мы его назовем? — вытирает лицо тыльной стороной ладони Кайл. — Мне кажется, что ты должен сам дать ему имя, ведь я подарил его тебе.       — Его будут звать Пират, — я не даю ему даже договорить.       Кайл на секунду замирает, а затем начинает смеяться, да так заразительно, что я практически сразу присоединяюсь к нему. Щенок обиженно взвизгивает, имитируя лай, которому ещё не обучился в должной мере.       — Почему именно Пират? — выдыхает Кайл.       Его лицо так близко ко мне.       — А почему бы и не Пират? — шепотом отвечаю я, боясь вдохнуть и спугнуть то, что сейчас происходит между нами. — Тебе не нравится? — я растворяюсь в серьезной зелени глаз напротив.       — Мне очень нравится, — так же шепотом отвечает Кайл, наши носы соприкасаются, и я чувствую, как изнутри меня ломает невыносимо сладкая судорога. — Мне вообще нравится всё, что связано с тобой… чувак.       Кайл, не изменяя своим диким лисьим привычкам, резко подается назад ровно на один шаг и оставляет меня с таким чувством полного облома, что мне остается только застыть с раскрытым в возмущении ртом. Кайл смеется, и щенок у меня на руках беспокойно ерзает, желая присоединиться к веселью своего второго «папочки».       — Я тебе это ещё припомню, — в шутку угрожаю я, удобнее перехватывая щенка. — Вперед, Пират! Залижем этого негодяя до смерти! Ты будешь просить пощады!       Проходящая мимо мама, прежде чем подняться на второй этаж, тихо вздохнула и снисходительно покачала головой, заметив, что мы снова устроили.       — Мальчишки всегда дольше взрослеют, — тихо говорит она, не скрывая улыбки.       В конце недели в школьном спортивном зале проходит ежегодная вечеринка по случаю завершения учебного года. Обычно это довольно унылое мероприятие, потому что проходит под строгим контролем учителей и директора, но в этом году это первая вечеринка в старшей школе, и Кайл заранее уговорил меня пойти. Кроме того, Венди вызвалась организовать развлекательную программу, и я точно уже никак не мог оправдаться и не прийти.       Вспоминая то время, когда я только учился работать в команде, вынужденный участвовать в театральной постановке, не могу забыть, как же много она для меня сделала. С каким настроением я появился первый раз в актовом зале, как с недоверием и ожиданием худшего смотрел на людей, окружающих меня, как они смотрели на меня с подозрением и неверием — и как я стал неотъемлемой частью чего-то по-настоящему сильного. Сильного настолько, чтобы вытянуть целый спектакль, несмотря на все трудности и интриги. Я благодарен каждому, с кем меня тогда столкнула судьба.       И сегодня, заходя в пока ещё пустой зал, украшением которого занимался вчера со своими друзьями (многочисленными, скажу я не без гордости), я ещё раз вспоминаю все те уроки, что получил тогда. И особенно — самый последний. При мысли о нем я неосознанно дотрагиваюсь до небольшого шрама на лбу, полностью скрытого отросшей челкой.       Поднимаюсь на маленькую круглую сцену, временно установленную в самом дальнем углу. Ещё раз после вчерашнего проверяю аппаратуру, подключения, а затем и звук. Когда всё законченно, понимаю, что времени ещё достаточно, но вместо того, чтобы выйти на улицу или позвонить Кайлу, ещё раз осматриваю пока пустой празднично украшенный зал. Пластиковые цветы, сложенные в роскошные арки, в которых будут фотографироваться девчонки. Длинные столы двумя линиями у противоположных стен, стройные ряды разноцветных одноразовых стаканчиков уже стоят на них, ожидая начала вечера. Скоро в хрустальные чаши разольют пунш, который непременно проверит директор, но всё равно кто-то из учеников умудрится уже после этого влить туда кое-что, что проносить на вечеринку нельзя. Разноцветные фонарики, подвешенные под потолком на разной высоте, уже мерцают, но по-настоящему сыграют свою роль и раскроют свою магию только после того, как верхний свет выключат, а помещение наполнит музыка…       И именно о музыке я сейчас думаю.       После того, как гипс сняли, и мне пришлось ходить на физиотерапию, я столкнулся с тем, что уже не мог так же играть на гитаре, как раньше. Я никогда не задумывался, что что-то однажды может мне помешать играть на ней, и столкнувшись с этим, испытал замешательство. Вроде бы я держал в руках всю ту же гитару, и руки были моими, но они уже не так слушались меня. И если раньше я откладывал занятия музыкой, потому что не считал это действительно важным занятием, да и вообще, гитара бы от меня никуда не убежала, то столкнувшись с препятствием, я испугался. Испугался так, как если бы внезапно стал немым. И именно страх никогда больше не иметь возможности играть заставил меня тогда с несвойственным мне упрямством буквально освоить гитару с начала. И эти занятия не только пробудили во мне утихший когда-то интерес к инструменту, но и помогли мышцам быстрее восстановиться после травмы.       А ещё мне впервые в жизни захотелось творить что-то своё.       Мне не нужно было далеко идти, чтобы помочь разобраться в том, что я чувствую. Я подошел к отцу и, скрывая смущение, попросил помощи. Если раньше я только воспроизводил, сейчас мне хотелось творить. Не пересказывать то, что кто-то уже сказал до меня, а говорить самостоятельно. И пусть впереди у меня ещё долгий путь, но кое-что у меня уже есть.       Сейчас, находясь в пустом зале, я представляю, что он полон людей, знакомых мне, и совершенно посторонних, но собравшихся здесь, чтобы услышать то, что я хочу рассказать им. Рассказать о том, от чего у меня рвется сердце и горит душа, о чем мне хочется кричать, а о чем только еле слышно шептать, боясь спугнуть.       Я представляю, как нахожу в толпе тот единственный взгляд, что не просто обращен ко мне с восхищением или даже осуждением, к которому я готов. Я ищу взгляд, полный гордости и любви.       Мне хочется, чтобы Кайл гордился мной.       До конца не понимая, что же на самом делаю, я опускаюсь на корточки перед пультом, чтобы включить одну из гитар. Соло. Регулирую звук, чтобы не привлечь незваных посетителей, а затем сажусь прямо на пол, посреди крохотной сцены. В такой позе играть не очень удобно, но зато так я особенно остро чувствую свою уязвимость. Свою надломленность. Свою окрыленность чувствами к Кайлу…       Конечно же, моя первая песня будет посвящена Кайлу. Как и множество других.       Я играю вступление, только один раз сбившись и начав сначала. На ходу исправляю себя, корректируя ноты, оценивая, как они растекаются по помещению с хорошей акустикой. Легкое, почти невесомое вступление переходит в более уверенный, но немного агрессивный первый куплет, заканчивающийся на истеричной, обрывающейся ноте, но уже второе вступление цельным сильным потоком выводит новое русло поверх всего того, что было разрушено ранее. Мне страшно, потому что я перестаю думать нотами, смешивая музыку и свои видения с вполне реальными воспоминаниями. И как часто это бывает со мной, с трудом могу сдержать рвущиеся наружу эмоции.       — Черт! — кричу я сам себе, отложенная в сторону гитара отзывается глубоким резонирующим в усилителях звуком, она словно повторяет моё ругательство, но на своём языке.       Прячу лицо в ладонях, и уже в следующую секунду начинаю остервенело тереть себе лицо, ерошить волосы, дергать себя за одежду. Мне кажется, что ноты покрывают меня полностью, и я не могу вынести того, что они хотят от меня, что я ожидаю от них…       — А по-моему, очень даже неплохо, — знакомый голос заставляет меня не то, что вздрогнуть — вскочить на ноги.       — Кенни? — я буквально заставляю себя снова дышать.       — Да, это я, — разводит он руками. — А кого ты ожидал увидеть?       Маккормик стоит так близко к сцене. Невозможно, чтобы я его не заметил до этого. Что за чертовщина?       Впрочем, мне удается быстро успокоить свою паранойю. В конце концов, Кенни должен был помочь перетащить стулья из подсобного помещения и расставить колонки по залу. Мы с ним вместе вызвались ещё раз проверить аппаратуру.       — Прости, — вздыхаю я, отключая гитару, и снова регулируя мощность усилителей. — Что-то я совсем…       — Совсем что? — Кенни как всегда не отстает, пока не докопается до истины. — Снова тревожные мысли?       Он ловко запрыгивает на сцену и помогает мне с проводами. На нем сегодня узкие брюки безумного ярко-оранжевого цвета и широкая гавайская рубашка с короткими рукавами с каким-то трудно воспринимаемым глазу принтом — вроде пальмы, а вроде и что-то неприличное. Светлые волосы по обыкновению растрепаны. Голубые глаза лезут в душу.       Не сразу понимаю смысл его вопроса, а когда понимаю, мотаю головой.       — Нет! Просто… Это так сложно, — сам я в белой футболке, накинутой поверх неё незастегнутой простой голубой рубашке, которую уже успел измять, и простых черных джинсах — я и не думал одеваться более празднично. — Не думаю, что смогу объяснить. Я вижу музыку. И это… невыносимо.       Кенни серьезно задумывается, прикусив себя за указательный палец правой руки — снова он неосознанно пытается прикрыться хотя бы рукой, когда чувствует себя психически уязвимым.       — Мне кажется, я понимаю тебя, — Маккормик пару раз хлопает меня по плечу, а потом с силой сжимает, это всегда приводило меня в чувства. — Но не думаю, что ты не выдержишь. То, что ты пытаешься выплеснуть эмоции через музыку, намного лучше, чем держать их в себе и задыхаться в очередном приступе бессилия. То, что рождено внутри тебя, не должно тебя уничтожать. В твоих силах справиться со всем, в том числе с самим собой, пусть и таким способом.       Знаю, что Кенни прав, но до полного принятия мне ещё очень далеко. Я слишком растерян, чтобы полностью управлять своими эмоциями. Но всё же я повторяю жест Кенни и тоже сжимаю его плечо. Он ободряюще улыбается мне, и мне действительно становится немного легче.       Как я и предполагал, несмотря на все усилия, предпринятые директором и несколькими ответственными учителями, в пунш проник алкоголь, и все об этом знали. Сам я старался не влезать в этот омут с алкоголем, всё ещё помня чудовищные последствия, что повлекло моё безответственное поведение в прошлый раз, но всё равно принял стакан, что подал мне Крэйг, когда мы стояли небольшой группой под трибунами.       Второй стаканчик Крэйг протянул Твику, который весь дёрнулся, принимая его.       — Аргх! Я так не могу, Крэйг! — Твик с сомнением заглянул внутрь зеленого пластикового стаканчика, понюхал ягодный пунш, щедро сдобренный бурбоном. — Ты же знаешь, что я…       — Тише, детка, — Крэйгу достаточно пары слов, чтобы разнервничавшийся Твик успокоился и перестал так подрагивать. — Я отопью половину, если тебе так будет спокойнее.       Я всё равно считаю, что у Крэйга ангельское терпение или просто непрошибаемые нервы. Хотя… Может быть всё дело просто в том, насколько ты любишь человека, чтобы не замечать его недостатков?       Сравнивая себя и Кайла с парой Крэйга и Твика, я неизменно прихожу к выводу, что мы совершенно, безнадежно разные. Но в чем же тогда секрет? Почему такие разные люди создают настолько крепкие пары? И есть ли одна, универсальная мера любви? Заключается ли она во влечении или в чувстве глубокого уважения? Может быть секрет в том, насколько пожароопасные искры выбивает столкновение двух людей? Но в конечном счете я прихожу к единственному выводу: у каждого своя история любви, и глупо лезть в неё со своими советами или нелепыми сравнениями.       Я тоже заглядываю в зеленый стаканчик, ещё раз взвешивая все «за» и «против». Поднимаю глаза и вижу в зале бегающую в делах фигурку Венди. Её темные волосы взметаются, когда она резко оборачивается на голос зовущей её Бебе. На ней сегодня голубое невесомое платье, полупрозрачный подол призрачной дымкой окутывает стройные ноги, а более насыщенный по цвету лиф, собранный в складки под грудью, обтягивает по-мальчишечьи подтянутое тело. Трогательные линии открытых ключиц, беззащитно открытая шея… И глаза — серые, бархатные глаза, через завесу деловитой занятости в которых можно различить лишь тень необъяснимой грусти.       — А я говорю, что ты пойдешь нахуй!       — Только после тебя, жидяра ты ужимистая!       Меня возвращают в реальность два голоса, что знакомы мне с детства, и с которыми связаны, пожалуй, все мои детские и школьные воспоминания.       — Хватит сыпать песком из вагины! — Картман упирается в стойку, преграждая путь более высокому Кайлу. — Я всё равно это сделаю! Вот хочу и сделаю!       — Так ведь это не принесет тебе никакой выгоды, — снисходительно кривит губы Кайл, складывая руки на груди. — Зачем ей вообще с тобой танцевать? Забыл, как она однажды отделала тебя на игровой площадке?       — Ну знаешь ли… — Эрик даже задохнулся возмущением. — Может хватит сравнивать меня из прошлого со мной настоящим?       — Давай подождем тебя из будущего, чтобы рассмотреть все варианты? — перебивает его Кайл, и я чувствую восхищение и гордость за него, потому что он заставил Картмана замолчать. Кайл делает успехи на пути укрощения собственных эмоций и попутно учится доводить самого Эрика.       С некоторой грустью я вспоминаю тот день, когда заметил, что беседа с GoneForever стала недоступна. Контакт был удален владельцем и, кажется, на этот раз навсегда. Столько лет я не придавал значения, что мой загадочный, но верный друг может однажды исчезнуть навсегда, и теперь столкнулся с обескураживающей реальностью. Эрик был вот тут, рядом, живой и во плоти, но я скучал по разговорам с ним там, в сети. Мой мозг никак не хотел принимать того факта, что это был один и тот же человек.       А ещё Эрик… Он так и не рассказал, что на самом деле чувствовал тогда, когда оказался единственным, кто знал, что я задумал покончить жизнь самоубийством. Спустя время, необходимое мне для принятия собственных проблем, я ощущаю в себе силы, чтобы поговорить об этом. Но Эрик не хочет говорить со мной об этом. И я думаю, никогда не заговорит.       — А ты что смотришь? — Картман ожидаемо переключается на меня, понимая, что от Кайла уже ничего не добьется. — Успокой уже своего дружка, долбаный хиппи! Ты дурно на него влияешь!       Эрик, особенно нелепо смотрящийся в бледно-розовой рубашке и серебристом галстуке, похожий на пресловутого «поросеночка», как любит называть его мать, совсем не вызывает у меня негативных эмоций. Я знаю, что за всеми этими грубыми и уничижительными словами стоит нечто другое, что Эрик так тщательно старается скрыть. Как и его любимая кошка Пушинка, прячущаяся за дурным характером и драчливыми повадками, он по-прежнему остается тонкой ранимой душой, которой особенно нравится, когда ей почесывают за ушком.       — Я тоже люблю тебя, чувак, — улыбаюсь Эрику, я вообще стараюсь теперь каждый раз так отвечать ему на его задиристое поведение.       Лицо Эрика дергается, и он не знает, улыбаться ему или скривиться.       — Да пошел ты, Каел, да пошел ты, Стен, — он коверкает наши имена, что тоже вполне ожидаемо. — И ты пошел, Крейг, чего вылупился?! Хэй, Кенни, Баттерс! Вот кто всегда меня поймет!       Эрик показывает нам всем средние пальцы на обеих руках и уходит, пятясь бочком. Крэйг отвечает ему таким же жестом, но совершенно не тратясь на эмоции. Твику же произошедшее придает уверенности, и он двумя жадными глотками отпивает из стаканчика.       Почему-то мне кажется, что я знаю, как эти двое проведут оставшийся вечер, а может быть и ночь. Где-нибудь вдвоем. Встретят ли они утро в объятьях друг друга?       Кайл вздыхает и уже более спокойный подходит ко мне ближе. Неуверенно опускает руки мне на бедра. Его прикосновения такие невесомые, призрачные, что я даже не знаю, реальны ли они, или же мне просто мерещится то, о чем я мечтаю. Всегда очень сухой и даже холодный при посторонних, сейчас Кайл удивляет меня. Я запрокидываю голову назад и упираюсь ему в плечо. Он дышит мне под ухо, бормоча что-то нежное, но неразборчивое.       — Может выйдем на улицу? — наконец шепчет он.       Мне очень хочется принять его предложение, но у меня всё ещё есть долг. Ещё раз посмотрев в зеленый пластиковый стаканчик, я залпом осушаю его. Кайл уже не так ласково смотрит на меня, но молчит.       — Обещай, что дождешься меня здесь, — я сминаю стаканчик в кулаке, теперь мне кажется, что я могу свернуть горы. — У меня есть для тебя сюрприз. Только сначала Венди.       Прошлый Кайл непременно вспылил бы, услышав такое, но сейчас он только сухо кивает. Его серо-зеленые глаза напрягаются, но он молчит.       Я нахожу Вен там же, где и предполагал — у самой сцены. Она пытается докричаться до приглашенных артистов. Мне хватает лишь одного прикосновения к её обнаженным плечам, чтобы она вздрогнула и успокоилась.       — Стэн? — она смущенно улыбается, поправляя выбившуюся из прически прядь, от неё восхитительно пахнет. — Ты… Хорошо выглядишь.       — Не так хорошо, как ты, — театрально приседаю я и протягиваю ей руку. — Можно пригласить Вас на танец?       — Ты не забыл? — улыбка Венди становится ещё мягче, а её глаза ещё более печальными, впрочем, она тут же отгоняет от себя какую-то тень грусти и заливается звонким заразительным смехом. — Конечно можно!       Музыканты оставляют сцену, и кто-то ставит запись. Это что-то невероятно нежное. Я провожаю Венди в середину зала, даже не замечая, как постепенно почти все вокруг так же разбиваются на парочки. Передо мной одна из самых близких подруг, которая, я уверен в этом, заслуживает быть счастливой. Вздорная, непрошибаемая, способная влезть в любое дело без приглашения. Чувствительная, преданная, с развитым чувством справедливости. Венди может быть разной. И может быть даже в чем-то эгоистичной. Когда-то она насильно подстроила всё так, что мы стали встречаться. Но что я в итоге получил? Отрицательный опыт? Не думаю. Мне было нужно, чтобы кто-то обратил на меня внимание, и мне невероятно повезло, что это была Венди. Она была и остается моим другом.       И теперь, осторожно сжимая её тонкую, обманчиво хрупкую фигурку в своих руках, я чувствую, что вокруг всё именно так, как должно быть. Она внушает мне уверенность, что я всё делаю правильно.       Мелодия смолкает, и мне кажется, что слишком быстро. Ещё несколько секунд я смотрю на девушку перед собой. На блеск её глаз, на линию губ, которые когда-то целовал…       — Спасибо, — Венди прикрывает глаза, не переставая улыбаться. — Засмущал, так засмущал.       — Я не хотел, — хрипло возражаю я.       — Знаю, — она легко отталкивает меня, словно выталкивает готового к самостоятельной жизни птенца из гнезда. — Иди, я договорилась с артистами об окне, как ты и просил.       Пока играет вторая запись, я поднимаюсь на сцену, чувствуя, как холодеют от волнения руки. Краем глаза я замечаю, что Венди уже не одна. Картман всё-таки решил пригласить её на танец, и ему крупно повезло, что я оставил её в хорошем настроении.       Как это обычно бывает, я волнуюсь ровно до того момента, пока не посмотрю в зал. До того, как осознаю, что дороги назад уже нет. Прыгая в пропасть, я никогда уже не ощущаю ни сомнений, ни сожаления. И когда нанятые артисты занимают свои места, а вторая запись смолкает, на сцену обращаются множество взглядов. Каким они видят меня сейчас? Каким они меня запомнят? Неудачником? Посмешищем? Или будут вспоминать с восхищением?       Мне плевать.       Единственное, что мне сейчас хочется — рассказать свою историю. Сыграть свою роль. Я могу быть кем угодно.       — Хэй! — искаженный, мой голос заполняет собой зал, пробуждает интерес, и я не вижу ни одного взгляда осуждения вокруг. — Я бы хотел пожелать хорошего вечера всем, — поправляю ремень гитары на плече. — А ещё мне бы хотелось рассказать, как сильно я люблю одного человека.       Первые несколько секунд тишина кажется мне пугающе вязкой, но я быстро справляюсь с призраками прошлого. С первыми звуками, с которыми откликается гитара на мои почти ласковые прикосновения, мне становится значительно легче. 'Cause every time we touch, I get this feeling And every time we kiss, I swear I could fly Can't you feel my heart beat fast? I want this to last Need you by my side 'Cause every time we touch, I feel the static And every time we kiss, I reach for the sky Can't you hear my heart beat so? I can't let you go Want you in my life       Я до последнего не знаю, как отреагирует не любящий публичности Кайл. Но ведь… Если он настаивает на том, чтобы я не забрасывал музыку, он должен понимать, что я не смогу прятаться вечно. Мне хочется кричать о том, что я чувствую!       Только тогда, когда я замолкаю, а музыканты позади меня подхватывают мелодию, чтобы плавно перевести на следующий номер, я позволяю себе посмотреть в зал. Старательно избегая чужих взглядов, я ищу глаза единственного человека, чье мнение меня сейчас волнует.       Кайл стоит один, спрятав руки в карманы светлого пиджака. Он ничего мне не говорил и никак этого не показывал, но я знаю, что именно он ждет от меня. Он хочет, чтобы мы вышли на улицу.       Кайл идет на один шаг впереди меня, я даже не знаю, что на самом деле он чувствует. Как и тогда, когда я впервые столкнулся с его скрытностью после долгого перерыва в общении. Он проходит по склону за школьной аллеей и поднимается на небольшую возвышенность. Немного помявшись, садится прямо так, как есть, на голую траву, скрещивает ноги и поднимает бледное, практически лишенное веснушек лицо вверх, подставляет лунному свету, призрачным потоком заливающему всё вокруг. Я понимаю, что теряю последнее ощущение реальности.       Не ожидая приглашения, сажусь рядом с ним, достаточно близко, чтобы соприкоснуться разведенными в сторону коленями.       — Ты не боишься, что нас могут тут увидеть? — осторожно начинаю я.       — Мне всё равно, увидят нас или нет, — пожимает Кайл плечами, его лицо расслаблено, а веки прикрыты, он выглядит умиротворенным.       — Тебе не понравилось? — собственный голос кажется мне чужим.       Между нами повисает звенящая тишина, нарушаемая только стрекотом ночных насекомых и далекими звуками музыки, обрывающейся веселыми криками. Кайл продолжает молчать, и я готов к самому худшему, но не к тому, что его рука ложится мне на бедро. Бледная в лунном свете кисть поднимается выше и замирает на полпути к самому чувствительному месту на моем теле.       — Мне очень понравилось, — тихо отвечает Кайл, заставив меня зайтись жаром. — Как и всё, что ты делаешь.       — Даже то, что я сделал это на публику? — уточняю я.       На этот раз пальцы Кайла напрягаются на моем бедре, а затем снова расслабляются.       — Иногда мне страшно говорить тебе правду, — неожиданно признается он.       — Но ты же помнишь, к чему это может привести в итоге? — возражаю я, и не сразу понимаю, что глаза Кайла открыты и смотрят прямо на меня.       — Я понимаю, — вздыхает он. — Но мне так хочется тебя защитить. Ты такой нерациональный, Стэн. Иногда мне трудно тебя понять. И в то же время я не знаю, не могу представить себе человека более родного и желанного.       Мне так хочется возразить Кайлу, объяснить, что одно только различие в характерах не может стать причиной нашего гипотетического расставания. А мне почему-то кажется, что Кайл завел этот разговор именно потому, что хочет сейчас со мной порвать.       Но рой сомнений, что поднялся во мне, так и не находит выхода.       Кайл подается ко мне, повалив на спину, ограничив для меня весь мир своими наряженными руками. Я вижу только его серо-зеленые глаза, чуть подернутые поволокой нежности и готового вот-вот вырваться из-под контроля желания. Чувствую исходящий от Кайла жар, что моментально передается мне и заставляет покрыться нетерпеливой испариной. Мы обжигаем друг друга. Мы играем на телах друг друга даже толком не прикасаясь.       — Я тебя люблю, — шепчет Кайл, заставляя меня нетерпеливо застонать, он не дает поцеловать себя, вместо этого он поднимает голову и кричит так, чтобы все его услышали. — Стэнли Марш, я тебя люблю! — он не оставляет мне выбора.       Вывернувшись, обхватив его руками и ногами, я вынуждаю его опуститься на меня и затыкаю поцелуем так, что его глаза удивленно округляются. Но уже через пару мгновений напряженные мышцы Кайла под моими руками становятся более мягкими — он сдается.       Ему всё равно, увидят нас или нет.       Когда-нибудь, я допишу ту, особенную песню и посвящу её Кайлу. А потом и множество других песен. Даже если он будет моим единственным слушателем, я буду счастлив. У нас всё ещё впереди, нам некуда торопится.       Несмотря на то, что в жизни не всегда всё бывает гладко, я смотрю на мир с оптимизмом.       Меня зовут Стэнли Марш, и я чувствую себя самым счастливым человеком на свете.