Кинцуги

      Эта квартира знала его давно. Она помнила его еще восемнадцатилетним ребенком, прилетевшим в Париж с одним рюкзаком и гитарой; помнила, как он завтракал на подоконнике (стулья на кухню они купили не сразу), курил через форточку, выдыхая дым в Одиннадцатый округ, и думал: вот это жизнь! Студенты, пьяницы и мигранты, не сползающие с улиц до раннего утра, мельтешащие под окнами, точно чаинки в френч-прессе — вот это он называл жизнью? Или, может, соседей из-за картонных стен, которые не давали ни разогреться перед репетицией, ни потрахаться? Крохотную спальню с серыми стенами, где едва можно было протиснуться между кроватью и рабочим столом? Полумертвую газовую плиту и протекающий душ?       Эта квартира отрезвляла его. В каком бы отеле он не ночевал, с кем бы из больших продюсерских шишек не пил — он возвращался сюда и вспоминал, с чего начиналась его карьера. Полторы комнаты, которую они уже четвертый год снимали за гроши, были последним кусочком его прошлого без лейбла и солдаутных концертов — последним пазлом, неподходящим нынешней яркой картинке.       Хотя приезжал он сюда далеко не каждый день. Его уже не спрашивали, где он пропадает.       Проверив ключом хлипкую дверь, он прошел за порог. Разделся и повесил на крючок куртку с шарфом. Постучал ботинками друг об друга, чтобы стряхнуть снег. Взгляд его был удивительно ясным, и это даже пугало его: то ли он так быстро отошел от вчерашней вечеринки, то ли он настолько обдолбался, что вот-вот отбросит коньки. Он видел каждую пылинку, перелетающую из одного угла в другой, понимал каждую тень, слышал все квартирные запахи: стиральный порошок, женский дезодорант, спичечная сера, какао.       Из запертой кухни доносились голоса.       — Нет, просто ты вообще будто отовсюду пропала…       — Я тебе говорю, у нас все хорошо. Выгляжу хреново, да, просто на учебе завал. Сама понимаешь, последний курс.       Но стоило ему открыть дверь, как разговор неожиданно оборвался.       — Извини, мне пора.       — Стой..!       Девушка отключила телефон и с грохотом положила его на подоконник экраном вниз. Как она и говорила подруге, она правда казалась нездоровой: лицо бескровное, под ресничными строчками прорезались фиолетовые синяки.       — Розалия? — спросил он.       — Угу-м, — кивнула она, не поднимая глаз.       — Жаль, что сбросила. Я бы привет передал, — ухмыльнулся он.       Тяжело вздохнув, она запустила пальцы в черные волосы и отвела их к лицу.       — В другой раз.       Он подошел к ней ближе и отхлебнул какао из надтреснутой у края кружки; девушка нервно одернула к ключицам полу кардигана. И неудивительно: кофта болталась на ней, точно на вешалке. То же можно было сказать и про маечку на бретельках. Может быть, так модно — откуда ему было знать?       — Это оверсайз? — поинтересовался он у нее.       Задумавшись над ответом, она сцепила руки в замок на животе, и он заметил, как причудливо просвечивают вены из-под розоватой от домашних дел кожи.       — Это XS, — промямлила она наконец.       — Не забывай есть, пока я на работе, ладно?       — Ужинать будешь, кстати? — опомнилась она и распахнула ладони, словно между ними у нее лежал платочек-самобранка.       Чем внимательнее он рассматривал ее заострившиеся черты лица, чем дольше всматривался в поры и морщинки на суховатой коже, тем больше нежности ему хотелось ей отдать: она выдраила кухню, залила кипятком заварочник — она ждала его. Он мягко обнял ее за плечо — и чуть не обжегся, когда она вздрогнула под его рукой.       — Ты замерзла?       Помолчав немного, девушка сказала нетвердо:       — Совсем чуть-чуть.       И хотя он крепче прижал ее к себе, она продолжала легонько трястись.       За окном раздалась очередь хлопков; встретив шум и конфетти радостными криками, люди запели «Vive le vent».       — Не готовь ничего. Может, мы еще успеем заказать эту твою курицу из KFC…       Он вдруг вспомнил, что грызть крылья из картонного ведра в Сочельник — ее традиция из детства.       — И вообще, почему это в праздник у нас даже маленького рождественского деревца нет?! — возмутился он шутливо, не сразу заметив, как она уставилась в пол, широко раскрыв глаза.       — Я н-не з-знала, придешь ли т-ты, — залепетала она, через раз путая «л» и «р», — а одной мне ничего такого не нужно…       — Не переживай ты так, Кукла, — подмигнул он в ответ. — Ну и хрен с ней. Сейчас я позвоню в доставку. Ты же не умираешь пока от голода?       Усмехнувшись одним уголком губ, она покачала головой.       — Наконец-то я вижу, как ты смеешься.                     Вытянув ноги на кровати, они смотрели «Дневник Бриджит Джонс». Пока он искал фильм в коробке с дисками и чертыхался, она умоляла его бросить эту затею, а теперь вроде бы успокоилась и даже хихикала время от времени.       — Хитоми Хираги? Отказывается в Рождество смотреть похождения Бриджит?! Не верю.       И все-таки с ней было что-то не то. Они сидели в обнимку, точнее, он обнимал ее, а она словно боялась лишний раз почесаться; она совсем не комментировала происходящее на экране, хотя раньше ее было не заткнуть. Когда полуголая Бриджит Джонс выбежала на улицу в поисках Дарси, она совсем обмякла. Он развернул ее к себе и обнаружил в ее взгляде, что мысленно она уже не здесь.       — Ну что ты? — спросил он осторожно.       — Да так, — кротко улыбнулась она себе под нос, — вспомнила наше первое Рождество, наш первый поцелуй.       Он тут же представил, как много лет назад они вышли со школьной вечеринки на крышу без курток и промерзли до костей: он попросил ее закрыть глаза, чтобы самому надеть ей на шею подарок, какую-то посеребренную безделушку; пальцы не слушались его, когда он пытался застегнуть карабин на цепочке, язык онемел, стоило ему попросить ее обернуться и нагнуться к ней для поцелуя. В самом натопленном уголке его памяти все еще стоял свежий аромат ее цветочных духов, смешанный с запахом сигарет с его пальцев.       — Это был один из счастливейших дней моей жизни, — уверил он ее.       — И мой, — кивнула она в сторону. — Не помню, когда еще я была так счастлива…       Бриджит с Дарси наконец поцеловались, а она все еще не потянулась к нему, подражая любимой комедийной героине. Тогда он сам взял ее за руки, погладил угловатые костяшки и прислонился губами к холодной коже.       — Что ты..? — удивилась она, тихо смеясь.       Одну ладонь он приложил к своей щеке, другую поместил себе на грудь. Вместе они услышали, как часто бьется его сердце.       — Я благодарен Судьбе за каждый день, проведенный с тобой. Ты — лучшее, что случалось со мной в жизни. Я люблю тебя.       Сказав это, он нащупал в кармане джинсов небольшую серую коробочку с золотистым Сатурном на крышке и положил ей на колени.       — Одна на Рождество, другая на день рождения. Знаю, ты давно хотела что-нибудь от этой панкухи. Я же исполнил твою маленькую мечту, да?       Ее хрупкие плечи задрожали, точно бабочкины крылышки; сдержав слезу — она всегда так делала — она опустила глаза и зажмурилась.       — Почему ты так говоришь? После всего… — прошептала она, погладив большим пальцем его по щеке, точно непослушного ребенка.       И он стал целовать ее в лоб и веки, обняв ладонями разгоряченное лицо. Крепко сжав ее талию, он почти ничего не почувствовал — так она похудела за последние месяцы. Мурашки разбежались по ее затылку, когда он запустил пальцы в ее волосы, но прошло несколько минут, и в его руках она стала податливее глины. Не глядя нащупав пульт, он выключил телевизор.       — Музыку?       — Да. И не надо света.       Тейлор Момсен, альбом Light Me Up. Пусть они с группой давно отошли от подобного звука, альтернатива тех времен так или иначе повлияла на его нынешнее творчество: это была музыка, на которой он вырос. Winged Skull с подобными да Хитоми — вот то, что сделало его таким, какой он есть, и подарило ему все, что он сейчас имеет.       Не видя ее рук из-за одеяла, он все же чувствовал ее везде: она гладила и царапала его спину, прижималась к груди, влажно дышала ему в ухо. Словно она хотела спрятаться, уместиться в нем целиком. Впервые за много недель ему не было холодно, хоть старое окно и посвистывало в невидимых щелях.       Заиграла Make Me Wanna Die. Его девушка — почти жена, если задуматься, сколько они уже вместе — искала губами кислород, точно больная. Назло ей он целовал ее на каждом ее вздохе, и каждый раз они смеялись друг другу в плечо.       — Every time I look inside your eyes you make me wanna die… — напевал он, сбиваясь с ритма вокалистки.       — Нет, не то.       Силы были уже на пределе.       И все-таки она вытянулась на мгновение, чтобы переключить трек.       — Ты как? Продолжаем? — убедился он, от усталости проглатывая слоги.       — Да, да, — так же ответила она.       Как же странно ему было закончить под нежную акустику, которую она выбрала.       — And I want you in my eyes… And I need you in my eyes… — прошептала она чуть дыша.       — Там не так поется, Кукла, — прыснул он, смахивая капельки пота с ее висков. — Want you in my life.       — Почти одно и то же, — усмехнулась она.       Долго они лежали в темноте, ничего не говоря — пытаясь найти правильные строчки в своем отражении в зрачках напротив.       — Почему ты плачешь..?              

***

      Хотя Кастиэль промучался полночи, переживая то из-за прошлого, то из-за настоящего, он все-таки смог поспать. Вскочив с кровати в девять утра, он обнаружил Акане на диване в гостиной: уткнувшись в угловые подушки, мальчик с кем-то бормотал во сне.       — Даже не раздевшись…       Не зная, огорчаться ли подступающему похмелью Акане — первому в его школьной жизни! — или радоваться, Кастиэль рассеянно вздохнул и открыл окна: дышать в одной комнате с выпившим Акане было тяжеловато. На цыпочках подкравшись к сыну, он стянул с него помявшийся берет; подумав еще немного, он робко, одними подушечками пальцев, погладил его черные волосы.       «Хотя бы за ту ночь меня уже должны отправить в ад, — задумался он. — И все-таки, может, она сможет меня когда-нибудь простить? А этот — полюбить…»