Кинцуги

      Оказалось, что Тия жила совсем неподалеку: можно было пройтись пятнадцать минут пешком или проехать три остановки на автобусе. Акане стоял на пороге ее квартиры, вцепившись в коробку с онигири, как в чудом спасшегося при пожаре младенца.       «Твои рисовые шарики очень вкусные, — говорил ему отец, и мальчик верил его словам: это блюдо сложно испортить. — Возьми их с собой, твоим приятелям будет интересно попробовать японскую кухню».       — С гостинцами? — улыбнулась Тия, не поднимая глаз. Даже в домашнем велюровом костюме она была похожа на модель — особенно в том месте, где из-под лиловой ткани выглядывала подвздошная кость.       — Да. Подержи, пожалуйста — я сниму обувь.       — Не вздумай! — расхохоталась она, уходя из коридора, и Акане отчетливо слышал ее мысли вслух о том, что он странный.       Акане прошел за ней в просторную гостиную с искусственным камином, разноцветными персидскими коврами и хрустальной люстрой с лампочками в виде свечей. На диване их уже ждала, водя пальцами по золотым завиткам на спинке, Рашель. При виде ее по-детски нахмурившихся бровей Акане сразу же перестал горбиться.       Заметив его, девушка вскочила, чтобы обменяться поцелуями в щеку.       — Ты вовремя! Вот-вот привезут пиццу, — потянулась она к нему.       — Рашер*, давай повременим, — выглянула вдруг Тия. — Дай ему время привыкнуть к нашим обычаям, а потом уже лезь целоваться. Он и так чуть не оставил туфли в коридоре.       От нехватки воздуха Акане чуть не согнулся пополам, когда кланялся.       В комнате появился последний гость; Акане вспомнил, что уже видел его в классе. Веснушчатый, с высокими бровями (хотя взгляд его не выглядел удивленным, скорее наоборот), с немного вьющимися каштановыми волосами. Обходя кругом блестящий от лака стол с пустыми тарелками и стаканами, он не сводил глаз со своего нового одноклассника.       — А это Сириль, — представила его Рашель, — Главный редактор нашей школьной газеты.       — Не рассказывай ему ничего, пока вы не подружитесь, — улыбнулась Тия снисходительно, — Каждое твое слово может быть использовано против тебя! И не обманывайся тем, что он сейчас может быть не очень разговорчив.       Рассмеявшись так, как обычно люди не смеются, когда слышат нелестные слова о себе, Сириль крепко пожал Акане руку, не переставая рассматривать его лицо. Мальчику показалось невежливым прервать зрительный контакт напрямую, и он постарался сосредоточиться на пустой точке перед собой.       — Так и окосеть можно, — отметил Сириль с ухмылкой.       Спрятался под «пеперони» и чипсами рисунок на фарфоровых тарелках; онигири же исчезли из коробки для бенто еще до того, как вечеринка началась «официально». В центре стола вместо букета выросли несколько банок пива и бутылки с крепким алкоголем. Акане в жизни не пробовал ничего из этого, но боялся признаться в этом компании, которая, вроде как, готова была посчитать его за «своего».       — Чего бы тебе хотелось? — по-хозяйски обратилась к нему Тия. — Есть очень вкусный коньяк. Рашель не нравится, а мне кажется, что он пахнет цветами.       — Я очень люблю коньяк, давай, — согласился Акане, подумав про маленькие пакетики желе, которые он брал время от времени в школьном автомате**. Сириль с Рашель взяли себе пива, поэтому Тия достала только два бокала на низкой ножке. Они сидели друг напротив друга, и стол был достаточно широким, чтобы можно было вообразить, если постараться, что в комнате они только вдвоем.       — За здоровье!!!       Подождав Тию несколько секунд, Акане повторил за ней маленький глоток и последовавший за ним восхищенный вздох. Сперва он чуть не испугался за свои связки — так сильно обожгло горло, — но послевкусие было таким необычным, что он выпил бокал до конца. Аромат коньяка напоминал ему запах французских духов, то есть то, что он всегда себе представлял, когда кто-то называл бренды «Dior» или «Lancôme» — запах парижанки с почтовых открыток. За столом говорила в основном Рашель: спрашивала про учебный план, рассказывала про встречи с одноклассниками на каникулах, осторожно выпытывала у Акане о Японии, и он отвечал ей односложно, что роллы и суши — это не одно и то же. Выпив достаточно, оживились и Тия с Сирилем. Только Акане алкоголь не помогал: не зная, как вклиниться в разговор сверстников, не проглотив от нервов ни кусочка, он наливал себе снова и снова. Он знал, что Тия следит за ним: глядит на него из-под сцепленных у рта пальцев и время от времени спрашивает его о чем-нибудь, как старшая сестра. А если к нему слишком близко нагибалась повеселевшая Рашель, вставала со своего места и обнимала ее за плечо. То ли от смущения, то ли от коньяка теплели щеки, хотелось расстегнуть невидимый воротник. Миновав стадию опьянения, в которой хочется рассказать историю своей жизни первому встречному, он был готов обниматься со всеми и трогать их за руки.       — Надо еще составить план мероприятий от студсовета на первое полугодие… — вздыхала Рашель, и Сириль кивал ее словам, надеясь заполучить эксклюзивный материал. — Может, песенный конкурс…?       — Кстати об этом, — Тия хлопнула в ладоши и замерла: было видно, что еще немного, и она совсем опьянеет. — Пока ждала вас, отыскала в кладовой древнее караоке. Давайте споем? Тем более, что среди нас есть профессионал.       Увидев, как она подмигнула ему, Акане попытался сделать глоток из пустого бокала.       — Можно я первая? Я уже знаю, что буду петь!       Рашель вскочила со своего места и закружилась по комнате, изображая пируэты и не замечая, как поднимается ее шифоновая юбочка в цветочек. Девушка взяла Акане за руки и повела за собой в пляс; впервые за вечер он искренно засмеялся. Тия только покачала головой.       — Что за песня?       — Называется «Cette Image». Ты не знаешь ее, Акане?       — Нет…       — Чувствую, это будет забавно, — обратилась она к Сирилю, с улыбкой наблюдающим за всеми из-под жестянки пива. — Помогите мне.       Вместе они смогли подключить караоке-систему к телевизору. Пока Рашель искала нужную ей композицию, Тия предупредила Акане о том, что здесь есть треки только на французском и английском. Кровь упала в ноги: он судорожно пытался вспомнить песню, у которой он хорошо знал текст и которую он смог бы чисто спеть без подготовки.       Заранее извинившись за свое пение, поправив одежду и расчесавшись пальцами, Рашель включила музыку.       — Я храню образ девчонки-пепельницы, словно сигаретные ожоги на груди. Я написал стихотворение о ее мире, проверяя нашу дружбу. Когда-то поздними ночами она наблюдала, как я, стоя на четвереньках, целовал пол... Что не так с этой картинкой? Что не так с этой картинкой?       Рашель была права: хотя с речитативом в начале она справилась, пела она не очень хорошо — зато слышно было, что это точно ее любимая песня. Какой-то чужой, не его собственный, голос застрял у Акане в связках: захотелось найти эту песню и слушать эти стихи снова и снова, до тех пор, пока не впишется в них давно гложущее его чувство. Он уставился на свои ладони, словно в каждой лежало по половине сердца, разрезанного пополам, и легкая дрожь пролетела между его пальцами.       — Ты не узнал мелодию? — спросила его Тия.       — К сожалению, я впервые ее слышу, — ответил он ей, ненадолго забывшись, и сжал кулаки.       — Давайте послушаем оригинал! Пожалуйста! — умоляла Рашель, подбегая к каждому и каждого обнимая за плечи. — Включите клип!       Заговорщически хмыкнув (разве что заговор у нее был лишь с самой собой), Тия открыла YouTube. На экране появился молодой полуголый мужчина на мятой постели. Одной рукой он курил, сложив два пальца в пепельницу на левой стороне груди, второй держал над головой фотографию какой-то женщины. Вскоре она появилась в кадре собственной персоной: забрав у мужчины окурок, она написала им на его груди и животе последние строки интро: «Quel est le problème avec cette image?» Мужчина, стянув красные волосы в «мальвинку», вышел на сцену с другими участниками группы.       — Прощай, девчонка-пепельница, запретная снежинка! Остерегайся этого беспокойного мира! Берегись землетрясений!       — Это… отец? — ляпнул Акане вслух, не подумав.       — Крутой он у тебя, правда? — закивала Тия.       Акане ничего не мог ей ответить. Он не мог не спрашивать себя: что, если эта песня про его маму? И он не мог не открещиваться от этой мысли: в этой музыке так много любви и тоски, которую точно не может испытывать человек, стерший бывшую из своей жизни, отгородившийся от нее восьмью часовыми поясами.       — Кас — твой папа?! — завопила Рашель. Она села ему в ноги, надеясь хоть так стать ближе к своему кумиру, но Акане не заметил ее мокрых глаз. Тия стояла поодаль, ожидая момента, чтобы поднять драматичную подругу на ноги. Сириль, пользуясь тем, что про него все забыли, печатал в телефоне заметки.       — Мы знаем, что скучаем по ней, скучаем по её образу... Иногда он тускнеет, распадается на части, боясь постареть…       Акане налил себе еще коньяка. Он теперь не казался ему приятным: мальчик уже не разбирал ни вкуса, ни запаха и чувствовал только, что у него внутри булькает спирт. Он так задумался, что чуть не проглядел прямо перед своим носом выход Тии.       — Песня посвящается всем стеснительным любителям Depeche Mode. Это «Shake the disease».       Стало ясно, что Тия не из тех, кто позволит другим видеть, как она падает в грязь лицом: песню она выбрала несложную, но эффектную. Акане немного оживился: ему хотелось верить, что через «вестников моды» они с Тией смогут общаться лучше, чем просто по-французски. Вера эта была слаба — ровно так же, как и его желудок. Сложно сосредоточиться на высоком, когда пытаешься высчитать подходящий момент, чтобы сесть на колени у унитаза.       И все-таки он смог на время забыть про тошноту и спеть. В начале вечера он подумал о том, чтобы спеть Кейт Буш, но сейчас он сомневался в себе. Все решилось, когда Тия, сцепив руки за спиной, сказала ему с мягкой от коньяка улыбкой:       — Я люблю эту песню.       Он пел, думая о том, как летом он поднимался по холму с велосипедом в руках, и потому почти не соскакивал с нот. Девушки, встав по обе стороны от него, в шутку пытались повторить танцевальные движения из клипа.                     Приличия ради он дождался, пока допоет Бритни Спирс Сириль, и только потом решил отыскать ванную комнату: очень хотелось умыться. Отвернувшись от телевизора к столу, Акане обнаружил, что девочки куда-то исчезли. Пришлось искать нужную дверь наобум.       Каждое движение отдавалось желчью во рту. Ему казалось, что его сдавило, как гнома, что его прижимает к земле потолок. Он вышел в коридор; не сумев отыскать выключателя, он плелся в черноте, держась за стену, точно раненый. Дверь одной из комнат была приоткрыта, слышны были голоса:       — Перестань, побаловалась — и хватит!       — Rachel… Rachere… Ma chère…       Акане понял по акустике, что это была ванная. Он все-таки нащупал у порога язычок выключателя, и свет вспыхнул над девичьими головами: Тия прижала Рашель к душевой кабине и целовала ее в шею, разводя руками мурашки под ее футболкой.       — Акане!       Он знал, что должен был что-то сказать, но боялся, что если откроет рот, то из него полезут не только слова. Это была бы очень двусмысленная реакция. Кишки стянулись поясом под диафрагмой: ему не хотелось больше здесь оставаться. Он провел ладонью по холодному лбу, поклонился и вышел.                     Бредя по расчеловеченным улицам, Акане уверял себя, что подумает о случившемся утром, когда будет трезвый. Только вот ожившая картинка из юри-манги все равно не выходила у него из головы. Он был уже почти дома, когда его организм не выдержал и его вывернуло прямо на тротуар. На ресницы безболезненно выпали слезы.