Сказка о пастухе и виле

      Следующее воскресенье было последним днём отдыха перед пастьбой. Лука проснулся на рассвете, но не спешил вставать, а позволил себе немножко поваляться. Ему хотелось заиметь сегодня хороший день, когда им с Иваном никто не будет докучать, и можно будет никуда не спешить.       Ивана в кровати привычно не оказалось. И Лука закатил глаза и цокнул языком. Конечно, он привык к тому, что тот обычно вставал до восхода солнца. Но всякий раз, ежели просыпаясь, не обнаруживал его подле, чувствовал, как в утробе расползался неприятный холодок.       Впрочем, стук ножа оповестил сей час, что беспокойство надуманно.       Иван — взлохмаченный, босиком, в одних портках — нарезал домашнюю лапшу. Лука тихонько подкрался сзади, сомкнул кольцом руки на ивановом животе, уложив подбородок ему на плечо. Славно! Он вчера заметил, что из-за разницы в росте эта поза чудесно подходила для того, чтобы зарываться носом в волосы, вдыхать цветочный аромат, горячо дышать в шею и чувствовать, как бьётся венка под губами. С нахлынувшей вдруг невероятной силой подмывало вновь забыться в крепких объятиях, просто прижаться и ощутить, как тепло растекается по всему телу. Уд дёрнулся сам собой, затвердел почти мгновенно, требуя внимания.       — Снились игрища непотребные? — Иван оглядел искоса смеющимися глазами и, как ни в чём не бывало, продолжил своё занятие.       — Ты мне снился, ладо мой. Беспрерывно, ночь напролёт.       Иван обернулся через плечо:       — И что же этакого я творил во сне, что ты так вырос?       — Могу показать, — Лука смущённо хихикнул, приобнял его за плечи и притянул поближе к себе.       Иван откинул голову назад и засмеялся:       — Пусти, заутрок готовить надо.       — Не хочу трапезничать. Тебя хочу…       Иван вывернулся, точно послушная кукла, которую дёрнули за верёвочки, и уткнулся лицом ему в плечо, выдохнул в ключицу:        — Лукица, ну и ненасытен же ты. Нет от тебя покоя.       — Хотя бы поцелуй меня. Всё едино не отстану.       — Это что же такое, а? — Иван невесомо коснулся губ и отстранился со смешком.       Почти безгрешное касание отозвалось бешеным стуком сердца. Лука рвано всхлипнул:       — Э, нет! По-настоящему…       — Ты же совсем целоваться не умеешь…       — Да иди ты! Уж как умею, так и целуюсь. И ещё ни одна девка не сказала мне, что плохо.       — А может, вообще не было никакой девки. Той, что могла бы сказать? — Иван сморщил нос, старательно пряча искорки смеха в глазах, после небольшой заминки провёл языком по его губам, заставив их приоткрыться, слегка куснул за нижнюю губу.       — Ну, так научи, ехидина, — Лука на поддёвку не обиделся, прижался ближе, задрожал от накатывающего горячего желания, тяжело задышав, поняв, как враз ослабели ноги, подогнувшись в коленях. Но ивановы руки, что вовремя переместились на поясницу, удержали на месте. Целовал Иван настойчиво, требовательно, жадно сминая губы, постанывая в рот, а ладони обжигали тело даже чрез исподнее. Вот он притиснул Луку к себе ещё плотнее, пальцы подцепили край рубахи, комкая, потянули вверх.       Лука поперхнулся собственным стоном. Всё внутри скрутилось в узел от предвкушения. Ему захотелось большего. Большего, чем чужие рука или рот на собственной плоти. Хотелось придавить Ивана к кровати, взять здесь и сейчас, войти по самые ягодицы. От этой мысли стало неловко. Щёки моментально запылали. Он отпрянул, сцепил трясущиеся руки.       Иван хмыкнул понимающе:       — Ты не делал этого ранее.       Это был не вопрос. Лука отвёл глаза. Голос его опустился до шёпота:       — Я делил постель с женщиной, но никогда не брал её сзади. Наверное, это больно. И грязно.       Пальцы Ивана ласково скользнули по щеке:       — У твоих губ вкус меда. А давай попробуем?       Это было безумием. Лука знал, что должен остановиться, но Иван, стащив торопливо штаны, решительно потянул его в сторону кровати…       Лука устроился между длиннющих разведённых ног Ивана, невольно залюбовался изящным изгибом чресел, бело-розовыми ягодицами, гладкостью атласной кожи, разметавшимися по подушке золотистыми волосами. И вдруг кое-что припомнил:       — Надо взять масло…       — Масло для чего? — тихо прошелестел мягкий голос с легкими дразнящими интонациями: Иван едва успел перехватить Луку за руку.       — Ну-у… Вылить на…       — Знаешь, в чём прелесть соития с чародейкой?! — Иван направил его руку между своих ягодиц, со стоном подался на пальцы. Там было скользко и жарко.       Пришлось до боли прикусить губу. Лука едва сдержался, чтобы сразу не сорваться и не войти на всю длину. И, всё-таки, сорвался, когда Иван посмотрел сквозь ресницы и едва слышно прошипел:       — Шевелись поживей. Я не красна девица!       Лука фыркнул — экой охальник, даже будучи снизу, умудряется коноводить — и вслед за этим немножечко умер. Тело стало полым и легким. Он словно глянул на мир из пустоты. А потом тьма развеялась, как дым. С глаз спала пелена. Наконец-то вернулись запахи, звуки и краски: собственное тяжелое дыхание и негромкий смешок Ивана, разноцветные лучи солнца, в которых танцевали крохотные пылинки, шелест листвы за окном, аромат августовского сада. И приметив всё это, он почуял, как отступает прочь тяжесть последних дней.