Сказка о пастухе и виле

      — Чего вы просите у Церкви Божией?       — Благодати Христовой…       Лука поморщился, окидывая взглядом церковь. Народу набилось много, не протолкнёшься, потому как в деревне любое событие — уже развлечение. Яркие лучи солнца через окно слепили глаза, не давая разглядеть лица. Зато хорошо можно было расслышать приглушенные разговоры. Шептались, в основном, о деревенских делах: о ценах на зерно, о волках, что объявились за перевалом, о предстоящей ярмарке в Задаре, да и будет ли она вовсе, ибо (вы же слышали, что сказывал старый Юрай, что надысь возвернулся из Стариграда?) неверные достроили-таки тот форт возле Петриньи, и быть, думается, новой войне, о том, что служка Матео влюбился в вертихвостку Николину, а лучше бы в её кузину Изабель.       Затем все дружно запели молитву, славящую чадолюбивую Матерь Божию. Ярко горели свечи. Потиры и крест на алтаре блестели серебром. Сладковатый запах ладана кружил головы. Всё было празднично и прекрасно, как и подобает в этот день.       Так почему, почему же Луке было так тяжко, хоть караул кричи? Всю последнюю седмицу его что-то терзало, мучило, выводило из равновесия. Всю седмицу с того самого дня, когда Ведран заглянул к ним на огонёк и сказал, что крестины наметили на воскресенье.       Старуха Даворка сидела поодаль и сверлила его глазами, видно, силилась понять, зачем он пришёл один. Он выдавил вымученную улыбку и повернулся к Ване Боснич, что держала на руках младенца в белой, как Свет Христов, крестильной распашонке.       У отца Славена, несмотря на мешки под глазами, был величавый вид, и голос его звучал торжественно:       — Принимаете ли вы на себя обязанность воспитывать чадо в христианской вере, учить его любить Бога и ближних?       — Да!       Рядом у каменной резной купели стояли и родители — Ведран и Франка — гордые, разрумянившиеся от волнения. Франка округлилась, похорошела, налилась соком, как будто и не было бессонных ночей. Косы её, спадающие из-под праздничного убора, чуть растрепались, по щекам бежали дорожки из слез. Ведран смущенно глядел в пол, пряча улыбку.       Взгляд Луки снова остановился на Ване. Девушка негромко напевала ребёнку на ушко:

Кто тут будет куп-куп, По водичке — хлюп-хлюп?

      От неё исходило столько тепла и доброты, что у Луки заныло в груди. И глядя, как Ваня воркует над младенцем, он подумал невольно, что из неё вышла бы прекрасная мать. И словно молния ударила в голову. Он понял, что ему не давало покоя: а вот он-то никогда, никогда не сможет стать отцом.       Лицо жёнушки (не Ивана) всплыло перед глазами. Всю неделю на губах Иванки играла довольная мягкая улыбка. Временами она принималась напевать незатейливые песенки, временами замирала, словно прислушивалась к себе. На расспросы отвечала уклончиво, или отшучивалась, а Лука, стыдясь показаться навязчивым, избегал настаивать. Пару раз он заметил, что в ее глазах мелькает какой-то непонятный мечтательный блеск, но в целом все шло по-прежнему: на столе его всегда ждал горячий ужин, а в постели — Иван, расхристанный, горячий, с опухшими губами и взлохмаченными волосами. Привычно шевельнулось в штанах. Лука отогнал срамные помыслы — в церкви всё же, а не абы где! — тяжело вздохнул. Ничего не поделаешь! То, что присуждают Суденицы, никакая сила не может изменить. Видно, накрепко спутали они нити их судеб во единую. Да шибко люб ему Иван, и жизнь без него не мила. И всё же, и всё же…       — Я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — отец Славен наложил большим пальцем знак креста на лоб дитяти. — После меня и вы, родители и восприемники, запечатлейте на сем чаде знак Иисуса Христа, нашего Спасителя.       Младенец зашёлся криком, когда Лука осторожно взял крохотное тельце на руки, бережно прижал к своей груди и сквозь выступившие слёзы прошептал то ли себе, то ли ребёнку:       — Ну, что ты! Только не плачь. Ведь ничего не случилось! Всё будет хорошо!