Momentary Weakness 2.0

— Рю дю Эльдер*, рю дю Эльдер… Данте, черт тебя возьми, не мог понятнее дорогу объяснить?       Отводишь негодующий взгляд от наспех нацарапанного на клочке бумаги адреса и, наконец заприметив в свете фонарей крупную вывеску с нужным названием, облегченно вздыхаешь. Тащиться посреди ночи в отель Шушу, затерянный непонятно где — последнее, что хочется делать, когда тело просит только залить в него чашку чая с мёдом и устроиться в спасительном коконе из накрахмаленных простыней. Но когда этот рыжий надоеда Данте свесился с карниза и принялся истерически долбиться в твоё окно, чтобы потом, захлебываясь от беспокойства, рассказать, что к Ванитасу вернулись панические атаки, ты не раздумывала. Пусть это и бывший сосед по квартире, просто так бросать его совесть не позволяла. Не чужие ведь.       Когда ты оповещаешь о своем приходе обстукиванием болота с каблуков на коврике в прихожей, в коридоре уже витает аромат индийского чая, мёда и ромашки — верный признак того, что тебя поджидали. Найти нужную дверь — дело пары минут: полоска бледного света стелется по дощатому полу последнего этажа, то и дело перебиваемая крепко сбитым силуэтом. Богемные привычки вроде любви к ночёвке под самой крышей все еще при Ванитасе, и это заставляет невольно улыбнуться. Кое-что никогда не меняется.       Ной Архивист — кажется, Данте назвал нового соседа твоего приятеля именно так — с виноватым видом топчется на пороге крохотной комнатушки, боязливо косясь на вертящуюся под одеялом человеческую фигуру и разметавшуюся по подушке прядь иссиня-черных волос. Его расхристанный вид только подогревает твое недовольство: это по каким же местам надо было Ванитаса протаскать, чтобы он впал в беспамятство? — О, мадемуазель (Твое имя), надо полагать? Наконец-то! Данте уже ввел вас в курс дела? Я очень благодарен, что вы все-таки пришли, — тараторит он, едва ты успеваешь холодно кивнуть ему в знак приветствия. — Он весь вечер словно в падучей: просыпается, в бреду слова три молвит и засыпает снова. Потом ему снится кошмар — и все опять начинается сначала. — А ты сам его успокоить не мог? — озвучиваешь ты давно мучивший вопрос.       Вины в смуглой мордашке напротив мгновенно становится больше, однако в этот раз к ней примешивается неприкрытое сожаление. — Он меня к себе не подпускает. Наверно… — Ной запинается, словно прикидывая, посвящать тебя или нет, — он боится, что я воспользуюсь его слабостью и его укушу. Только поэтому я хотел позвать вас. Больше Ванитас никого не послушает; Данте сказал, что пока он квартировал с вами, приступы случались реже… — Только поэтому я и здесь. Ради тебя никуда не пошла бы, — да, свою заслугу ты признаешь, ничто её не пошатнет. — Нужен очень крепкий сладкий чай и перечная мята.       Ной, с облегчением передавая бразды правления более опытному «успокоительному», бешено кивает и выбегает за дверь, оглашая коридор протяжным: «Мадемуазель Амелия, будьте добры, помогите мне!». Ты же, пользуясь тем, что вас с Ванитасом оставили наедине, бесшумно пересекаешь комнату и насколько возможно, аккуратно присаживаешься на краешек кровати приятеля. Кладешь ладонь на судорожно дрожащую спину и немного сжимаешь: достаточно, чтобы чувствовалось, но не так, чтобы причиняло боль. Не поглаживаешь — сейчас борющемуся с собственными и чужими демонами юноше нужна в первую очередь твердая опора, а не обманчивая надежда. — Ванитас. Ванита-ас… Будь осторожен, радость моя, мы же не хотим, чтобы ты задохнулся. Ну же, высунь хотя бы нос, тебе надо дышать.       А вот воркование с ним в таком беспомощном состоянии почему-то проходит на «ура». Ласковые слова, произнесенные тихим уверенным голосом, на Ванитаса действуют лучше хмельного напитка из лесного дягиля: из-под одеяла показывается тонкая рука, оставляя «лазейку» для воздуха, и ты сразу же ловишь чужие пальцы в свои. — Умница мой. Я в тебе не сомневалась. Ne pleure pas, mon petit*. Давай лучше попьём чайку, и ты попробуешь заснуть ещё раз. А я буду рядом: что бы тебе не привиделось, я развею его раньше, чем ты успеешь испугаться. Вот так, мой хороший.       На самом деле ты быстро поняла, что твой сосед цепляется за всё, что ты говоришь, исключительно потому, что никогда раньше не слышал столько искренней похвалы в свой адрес. И понятия не имеет, что с таким отношением делать. Но у его растерянности всегда есть и другая сторона: когда он чего-то не понимает, то очень быстро злится и начинает язвить. Так, что захочется отрезать ему его острый язык и забрать назад все успокаивающие слова, которыми так щедро поливала его израненное сердце по ночам. Защитная реакция на любую слабость… Интересно, смекнул ли уже это Ной?       В душе шевелится отвратительный червячок зависти и уязвленного самолюбия: и зачем Ванитасу понадобилось съезжать от тебя, если этот холёный и явно пустоголовый широкоплечий лоб понятия не имеет, как нужно успокаивать соседа, когда старые раны не то, что ноют, а рискуют открыться? Иначе зачем бы Ной тебя звал! Нет, никто не утихомирит отчаяния Ванитаса лучше тебя!       Приглушенное истерическое бормотание под влажной тканью тем временем затихает, спина прекращает дрожать. Теперь он скулит, как слепой щенок, придвигается ближе к тому месту, где расположилась ты. Головы из-под одеяла не высовывает, ориентируется только на тепло чужого тела и такой манящий голос. Он привык к тебе, радостно стучится во внутренние стены черепной коробки. Пусть так всё и остается.       Чувствуешь, как растрепанная голова укладывается на твои колени, а талию обвивают руки — даже во сне перчаток не снимает. Осторожно, чтобы не ослепить друга светом свечи, отворачиваешь кромку одеяла, высвобождая на свет залитое потом и слезами лицо. — Ты в безопасности, Ванитас. — (Т-твое имя)? — Шш-ш-ш, милый, все в порядке. Тебе ничто не угрожает. — Останься, — хрипит он, ткнувшись носом в твой живот, и будь ты проклята, если сейчас уйдешь. — Я уйду только если ты скажешь, — обнимаешь его за плечи, немного подтягиваешь бессильно обмякшее тело на уровень своей груди и едва ощутимо покачиваешься, баюкая. — Я рядом, Ванитас. Больше ни о чем не думай.       Даже хорошо, что он почти ничего не соображает, иначе на следующий день утопит любого, кто видел его уязвимость, в эксклюзивном словесном яде собственного производства. Но её никто не увидит, мстительно думаешь ты. Его минутные слабости принадлежат только тебе одной, и делиться ими ты не подумаешь ни с кем. — Ты ведь любишь мёд, да? Я добавлю тебе две ложки.       Краем уха уловив, как бухают по шаткой лестнице шаги Ноя, балансирующего подносом с чашками и чайником, ты обещаешь себе ни в коем случае не делиться с ним способами помощи Ванитасу. У тебя тоже есть свои слабости.