Наши отношения должны были случиться. Это то, что написано звездами в нашей судьбе.
Когда воины оттащили мертвую девушку с площадки, Темур кивком отпустил ясаула и стражу. Поднялся на верхнюю ступеньку, вдохнул воздух, сплетенный из ночной прохлады, гари факелов и запаха крови. Сжал и разжал кулаки. Злость и напряжение постепенно растворялись, оставляя место усталости и глухому раздражению, но идти спать все равно не хотелось. Вернее, очень хотелось: когда в последний раз спал от заката до восхода, Темур уже не мог вспомнить – почти все ночи он проводил у постели отца. Но возвращаться в свои покои Небесному тегину было тошно. Ему не хотелось оставлять раненого. И еще меньше хотелось слушать все, что найдет сказать Мей Джин. А китаянка всегда находила – и всегда не то, что Темур хотел бы слышать. Вот и в последние дни она только и говорила, что о троне да о том, что он напрасно сидит у изголовья хана. Чем дальше, тем больше тегину казалось, что Мей Джин ожидала от него по меньшей мере собственноручного убийства полуживого родителя и живого брата – на благо этой страны, его самого и ее отца-императора, конечно. Темур потер глаза, машинально проводя большим пальцем по шраму. Небесный Тенгри свидетель, если бы не затея матери с жертвоприношением завтрашним утром, он бы все-таки уехал сегодня ночью прочь, в степь – может, даже навстречу воинам, ведшим пленных из Горного ханства. Все было бы лучше, чем метаться по пустым коридорам дворца… Однако не явиться на молитву Тенгри нельзя, пусть даже Темур не слишком верил чудаковатой шаманке. Впрочем, хуже от нее тоже не станет – просто уже некуда. Тегин запрокинул голову к небу. Черный полог манил и давил одновременно, напоминая о проведенных в походах месяцах и неизбывном долге, державшем наследника во дворце крепче цепи. Темур отыскал мерцавшую над далекими горами родную Стрелу. Когда-то они с Салтуком шли за ее острыми наконечником, мечом расширяя границы ханства. Хотел бы он, чтобы и теперь все оставалось так же просто… Вздохнув, Темур в последний раз окинул взглядом массивные ворота. Скоро в них войдут шаманка, Чолпан-хан и пленницы. Но кто из них отсюда выйдет?..***
Огромная луна висела на небе так близко, что казалось – встань в полный рост, и можно будет дотянуться, коснуться белого диска, напоминавшего лед на лужах поздней осенью. Ее бледный свет падал едва видимыми нитями на землю и воду там, где за кругом факелов и костров, зажженных воинами Небесного ханства, лежали разоренное горное стойбище и утраченная свобода. – Это особенная ночь, – Тунай придвинулась ближе, стараясь сохранить остатки тепла между ними на холодном ветру. – Ты так думаешь? – Не смейся, сестра, я говорю вовсе не о том, где мы сейчас. Я говорю о том, где мы будем. Тунай подняла голову. Туткун усмехнулась. Она любила звезды за их красоту, а сестра за то, что они якобы говорили ей. Туткун в это не верила. Звезды могли подсказать путнику дорогу или время суток, но судьбу? Какая глупость. Их судьба была определена вовсе не яркими точками на иссиня-черном небосводе… – Проходи, Туткун, садись, – Чолпан-хан коротким жестом указывает на место подле себя. – Как ты? Вы в порядке? – В порядке, мой хан, – Туткун опускается на скамью, смотрит снизу вверх. Хан выглядит уставшей, но довольной, и грудь стягивает непонятным холодком предчувствия чего-то. – Ты позвала меня. Я слушаю. – Позвала… Она замолкает, окидывает задумчивым взором убранство юрты. Туткун и сейчас, спустя почти десять лет, помнит, насколько богаче выглядело жилище Горного вождя когда-то. До убийства Тойгар-хана и Тылсым-бике. – Мне так жаль Турана, – Чолпан будто отмирает, возвращая все внимание к девушке. – Он был достойным воином. Туткун стискивает кулаки, опускает взгляд, пряча слезы. С того утра, как тело брата опустили в курган, не прошло и дюжины дней, и сердце все еще остро колет при любом воспоминании. Она знает, что постепенно это ощущение притупится от времени и забот, и замечает, что с каждым разом хоронить близких все тяжелее. – Благодарю тебя, мой хан, – Туткун говорит осторожно, подбирая слова. Она знает, как Чолпан дорожит каждым из горных, и оттого еще удивительнее то спокойствие, с каким та встречает новость о каждой смерти на Шелковом пути. – Но ты позвала не выразить нам сочувствие еще раз, не так ли? – Нет. Нет, я решила, что пора кое-что тебе рассказать, Туткун. Я долго думала, долго решалась… Из памяти к своим матери и отцу сомневалась, стоит ли тебя в это вмешивать. Но теперь поняла, что стоит. Потому что видела тебя у кургана Турана, и потому что мне не осуществить задуманное без твоей помощи. Туткун качает головой. Она не понимает. – О чем ты говоришь, мой хан? – О мести, девочка… Чолпан улыбается, и взгляд ее строгих подведенных глаз устремляется за спину Туткун. Она едва успевает обернуться, когда он выходит из тени – высокий, закутанный в плащ, с полностью седыми волосами и приметным шрамом. Выходит и улыбается точно так же, как дочь Тойгар-хана. – Я говорю о мести. – И что же тебе говорят звезды, сестра? Туткун, по правде сказать, больше хотелось спать, а еще чтобы наконец перестала плакать Сырма. Не потому что ей не было жаль девушку – конечно, было, хотя они никогда не водились близко. Но Туткун знала, что Яман пережил бой, и не сомневалась, что Кюн-ата поставит его на ноги. Однако пытаться рассказать это Сырме сейчас было бесполезно: крикливая и заполошная, она не стала бы слушать даже самого Ямана, окажись он перед ней. Тунай же не было дела до этого. Она, обхватив колени, всматривалась в небо. – Сегодня лучше всех видны два созвездия: Стрела и Чаша. – И что они означают? – Стрела ярче всего светит воинам перед битвой. А Чаша – созвездие лекарей. Кюн-ата говорит, что, когда оно начинает гаснуть, пора собирать редкие травы. Туткун тоже посмотрела наверх. Россыпь звезд была похожа на камни, которыми расшивают ткани в приданое невест. – Но мы не воины и не лекари, Тунай. Сестра наморщила нос. Слышать, как за стенками юрты идет бой, тошно и страшно. Тунай отворачивается, стараясь не смотреть на напряженную Чолпан, Туткун глядит в землю. Думать, что стойбище сдастся небесным воинам без боя, было бы глупо, и, хотя сомнений в слове Салтук-бека ни у кого нет, Туткун знает то же, что знает хан – сегодня кто-то из горных умрет. – Как хорошо, что Туган уехал, правда? – шепчет ей на ухо Тунай. Туткун молча кивает. Да, хорошо, что брат уехал. Но что будет, когда вернется? Что сделает, не найдя дома тех единственных, кто у него остался, за кого был в ответе?.. Когда шум и лязг снаружи начинают стихать, когда двери юрты распахиваются и кулак Салтука гулко бьет в доспех у сердца, Туткун кажется, что она слышит барабанный бой, призывающий то ли на битву, то ли на смерть. – Вы готовы стать пленницами? – Ради Горного ханства мы готовы даже умереть, – Туткун отвечает за них обеих. И тут же ловит быстрый взгляд ясаула. – Ты все еще уверена, Чолпан? На троне двух каганов не будет, а к трону ближе наследник Кая… Но хан улыбается, и улыбка эта напоминает оскал. – Сегодня да, а завтра?.. Я не собираюсь рисковать, Салтук. У Алпагу есть два здоровых сына: старший Кая и младший Темур. У меня есть две сестры: старшая Туткун и младшая Тунай. И пусть будет так. – Смотри, смотри! Туткун вздрогнула, когда сестра потрясла ее за плечо. – Тунай, ты с ума сошла? Она почти заснула, и нате вам… Но Тунай вместо ответа ткнула связанными руками вверх. – Туткун, смотри! Утренняя звезда! Желтая звезда и правда горела на небе, уступая луне только размером, и притягивала взгляд своим теплым светом, напоминавшим кошачий глаз. Туткун потерла лицо, осмотрелась. Лагерь спал за исключением стражников и, кажется, Аккыз. – Но еще не утро. – Ты права, еще нет, – Тунай покачала головой. – Но звезда уже сейчас очень яркая. Это что-то значит, сестра. Туткун вздохнула, прислонилась к дереву поудобнее. И, снова проваливаясь в зыбкий сон, услышала: – Знаешь, я вспомнила, что еще означает Чаша. Она означает яд и обман.