Настоящие истории любви никогда не заканчиваются.
Несмотря на то, что весна и утро были еще ранними, солнце уже припекало. Темур поднял голову к небу, прикрыл глаза, подставляя лицо приятному теплу, которому не мешал холодный ветер, и ослабил поводья, позволяя коню идти свободно. Мерный шаг слегка убаюкивал, отдаваясь глухими ударами копыт в сухую землю, и им вторили фырканье лошадей позади и шелест травы. – Нам осталось миновать лес, не так ли, мой ябгу? Голос Илчина, старшего слуги Западного Небесного ханства, сменившего на этом посту прежде служившего Баламиру человека, приблизился слева, и Темур кивнул, не открывая глаз. – Да. Доедем к полудню или чуть позже. – Быть может, нам стоило бы ехать быстрее? – Зачем? – Нас ждут в Небесном дворце, и заезжать сюда было вовсе не обязательно. До окончания траура по покойному Алпагу-хану еще четыре дня. Кроме того, согласно традициям… – Согласно традициям, девушку просит старший мужчина семьи. Знаю, знаю, знаю… – Темур потянулся в седле и наконец обернулся. – Я не выжил из ума, Илчин, не собираюсь идти против традиций и лишать праздника ни себя, ни Туткун, ни ханство. Но разве не должно известить семью девушки, что скоро к ним приедут свататься? Слуга вздохнул. Седовласый и грузный, он смотрел на своего ябгу с легким опасением человека, который не желал получить наказание от хана за причуды его брата, однако и не имел возможности переубедить. – Это мог бы сделать посланник, а не вы сами… – Нам было по пути. Илчин вздохнул снова, и Темур усмехнулся. Конечно, им было совсем не по пути и пришлось сделать немалый крюк, отклоняясь от прямой дороги, чтобы завернуть в Горное ханство. Но слуга был прав в одном: до окончания скорби по почившему кагану оставалось время, и до тех пор, пока это время не выйдет, Кая не сделает из дворца ни шага. Не говоря уже о том, что прежде было необходимо дождаться приезда всех беков, а Темур сомневался, что хоть кто-то из них выехал сильно заранее. Опять представив всю традиционную муторную чехарду, неизбежно сопутствующую свадьбе одного из членов ханской семьи, Темур подстегнул лошадь. Ох и будет у них с Каей опять спор, когда он доедет до дворца… Они в переписке уже и так не единожды повздорить умудрились. «Сорок дней… – помотал Темур головой почти что одновременно со своим конем. – Да ни за что. Лучше и правда украду». Как и ожидалось, лес они миновали вскоре после полудня, и с холма перед всадниками раскинулись юрты Горного ханства. Оно за прошедшее короткое время, кажется, успело разрастись. Чолпан-хатун, проглотив «оскорбление» в виде отказа в свадьбе, все остальные ханские дары принялась использовать сразу и полностью, так сосредоточившись на этом, что на Туткун ее внимания уже не оставалось. По словам Тугана, исправно писавшего Темуру каждую неделю, по возвращении домой Чолпан вздумала было наказать «предательницу» на своей земле, но не вышло. Когда на защиту Туткун, помимо брата и сестры, встали и Батуга, и Кюн-ата, и даже Аккыз, хану осталось только умыть руки. Поэтому она решила ограничиться тем, что перестала замечать Туткун вовсе, проходя мимо нее, как мимо пустого места… Но постепенно и это сошло на нет. Шило в мешке не утаить, и Чалаир ли на радостях во дворце разболтал, а ветер донес до Гор, или сам Туган умно воспользовался ситуацией (Темур ставил на это, но на прямой вопрос в письме воин от ответа уклонился), однако слухи о том, что воспитанница Чолпан обвела вокруг пальца китайцев, сдружилась с каганом и вскоре станет женой ябгу, обидчивость Горного хана сильно поумерили. Она, похоже, решила, что, раз уж прибрать к рукам все ханство не вышло, оставалось довольствоваться имеющимся, и сделалась с Туткун приветлива почти как раньше. На взгляд Темура, этого уже было довольно для того, чтобы свадьба прошла мирно. А большего им и не надо. – Добро пожаловать, мой ябгу. Темур спрыгнул с коня и осмотрел склонившего голову Салтука. Бек стоял ровно, уже полностью оправившись от полученных ран, но вот глаз поднимать не смел: знал, с чьей подачи потерял место ясаула, отданное теперь пусть и менее опытному, но куда более преданному Кузубеку. Злорадствовать, впрочем, ябгу не собирался. – И тебе здравствуй, Салтук-бек. Я вижу, ты в Горном ханстве обжился, уже как родной… Чолпан-хатун здесь? – Да. Я сообщу ей, что вы приехали. Темур хмыкнул, пробормотал под нос «ну сообщи» и огляделся. Выцепил из собравшейся толпы знакомое лицо и, передав поводья воину сопровождения, направился навстречу широкой ухмылке. – Никак уже за сестрой приехал, ябгу? – Туган сложил руки на груди. – Не рановато ли? – Пока только за словом вашего хана. Но не волнуйся, скоро и Туткун заберу, тебе не оставлю. Где она? – В юрте. – Прячешь от меня? – А есть смысл? – Туган поморщился. – Просто не хочу, чтобы она тебе на шею при всех кинулась. Темур отвернулся, скрывая улыбку. Резон горного он понимал, но желания увидеть Туткун это не уменьшало. Ладно, после разговора с Чолпан зайдет… Даже если надо будет подвинуть Тугана с прохода силой. Однако по пути до Горного хана пришлось сделать еще одну остановку. – Темур… – Брат, – Темур обнял Батугу, чувствуя и радость одновременно, и грусть. – Как ты тут? – Милостью Небесного Тенгри. Он дал мне дожить до твоих счастливых дней. Если честно, я и не надеялся. – Что я буду когда-нибудь счастлив? Или что ты до этого доживешь? Батуга неловко пожал плечом, не став давать очевидных ответов, и поправил заткнутый за пояс деревянный меч. Темур потрепал его по спине. Он, опять-таки от Тугана, знал, что что-то зрело между Батугой и Аккыз, и это «что-то» подогревала сама Чолпан. Ябгу о причине ее одобрения этой связи догадывался: наследника у Горного хана не было и неизвестно еще, будет ли, а калеку, пусть даже внука Тойгара, на трон с оленьими рогами никто не посадит. Чолпан хотела обезопасить будущее своего народа… Понимал ли это Батуга или нет, Темур спрашивать не собирался. Брат не маленький, сам как-нибудь со своими женщинами разберется. В главной юрте стойбища, куда он поднялся наконец с Илчином, Чолпан ждала их, конечно, не одна: верная ей Тильбе, не менее верный Салтук и единственный, кого ябгу был искренне рад видеть – Кюн-ата. Лекарь смотрел на него с доброй улыбкой. – Приветствую, Чолпан-хатун, – Темур слегка склонил голову, не поднимая кулака к груди. Он был готов выказать ей необходимое уважение, но не больше. – В твоем стойбище снова кипит жизнь. Радостно это видеть. – Здравствуй, Темур-тегин. Вернее, – Чолпан усмехнулась, не слишком пытаясь сделать вид, что допустила ошибку в обращении нечаянно, – Темур-ябгу. Мне не выпал шанс поздравить тебя с назначением раньше, позволь поздравить теперь. Пусть Небесный Тенгри даст тебе сил управлять Западным Небесным ханством достойно. – Благодарю. Наш хан доверил мне это дело, и я сделаю все, чтобы его не подвести. – Все ли спокойно в твоих землях? – Вполне. Все сообщники Баламира найдены и наказаны, из юрт выкурили дух мятежей и вымели сор предательства. Теперь осталось лишь зажечь очаги, чтобы продолжалась спокойная жизнь… Вот только я свой очаг зажечь пока не могу. Потому и приехал сюда, – Темур сделал еще один шаг вперед. Сердце, несмотря на то что все вроде было давно решено, колотилось как сумасшедшее, и ему стоило невероятных усилий оставаться спокойным хотя бы внешне. – Приехал, чтобы сказать, что сегодня я уеду, а в скором времени вернусь с братом и беками просить мне в жены Туткун. Знай это и готовься к гостям, Чолпан-хатун. Губы Чолпан скривились в усмешке, в которой было мало радости, а больше сдержанного раздражения. Нельзя было не заметить, что он, против обычаев вежливости и уважения к женской стороне, не спрашивал ее позволения даже на сватовство – а значит, не собирался спрашивать и позволения на брак. – Горное ханство всегда радо гостям, Темур-ябгу, тем более таким и тем более по такому поводу, – наконец совладала она с собой. – Надеюсь, моего воина Тугана ты тоже предупредил? Ведь, хоть я и хан, он – старший брат Туткун и даже прежде меня за нее в ответе. Темур, не сдержавшись, тихо фыркнул. Чолпан, прекрасно понимая, что это все равно ничего не изменит, пыталась хоть напоследок уколоть, дать понять, что способна превратить по меньшей мере один день для ябгу в сущий кошмар, стоило только рассказать Тугану о случившемся между его сестрой и тем, кто ей еще даже женихом не был. За себя, случись такое, Темур не боялся: за каждый свой поступок и каждое слово он был готов ответить, тем более ничего против воли Туткун он не сделал… Но стоило представить, как Туган набросится на сестру, и тут же хотелось удавить Чолпан. Поэтому, прежде чем ответить, Темур помедлил. Он с недавних пор пришел к мнению, что иногда лучше позволить тишине затянуться, чем подвести и себя, и других собственной несдержанностью. – Не волнуйся, Чолпан-хатун. С Туганом у меня проблем нет. А теперь, с твоего позволения, мы поедем. – И не останешься на ночь? Усмешка Чолпан стала совсем уж неприятной, и Темур подумал было, что зря решил оставаться вежливым… Но раньше, чем он успел сказать какую-нибудь глупость, в разговор вмешался Кюн-ата. – Думаю, нашего ябгу уже заждались в Небесном дворце, мой хан. Не будем его задерживать. Лекарь продолжал улыбаться, но теперь за этой улыбкой Темур видел предостережение и вспыльчивому ему, и мстительной Чолпан. Может, поэтому больше ничего говорить она не стала. Снаружи юрты Кюн-ата положил ладонь на его плечо, и Темур жестом отправил Илчина к лошадям. Оставшись наедине, спросил у лекаря прямо: – Ты знаешь, на что Чолпан-хатун намекала там, не так ли? Она тебе рассказала? Или Туткун? Кюн-ата, покачав головой, мягко подтолкнул его вниз по ступеням. – Знаю, наследник, знаю. Но мне никто не рассказывал. Я, по-твоему, недостаточно стар и умен, чтобы такое понять сам? – Ну что ты, я разве это имел в виду… – замялся Темур. Он ожидал, что лекарь будет его отчитывать, но тот, похоже, не собирался. Только похлопал еще раз по плечу со вздохом и вдруг спросил: – Скажи мне, ябгу, кто будет проводить церемонию? Я слышал, шаманку, которая служила вашей матери, казнили. Темур кивнул. Эта новость застала его уже в Западном Небесном ханстве, и что случилось, он толком не знал. Слышал только, как и все, что брат приказал снять голову с той женщины. – Так и есть. А ты почему спрашиваешь? Или… ты на нашей свадьбе Тенгри за нас просить желаешь? – Желаю, – не стал отпираться Кюн-ата. – Если ты и твой хан не будете против. – Я буду рад, – честно признался Темур. – И Кая, уверен, против не будет. Он тебе за здоровье Гюнсели и ребенка, которого она носит, очень благодарен. Лекарь проводил его до юрты, возле которой по-прежнему сторожил Туган, и попрощался. Темур кивнул на дверь. – Позволишь? Туган кивнул и, к удивлению, даже не вошел за ним следом. В юрте свежо пахло похлебкой и цветами. Они, аккуратно разложенные на ковре, мгновенно превратились в яркий вихрь, стоило Туткун подорваться с места при виде него. Темур не успел сделать ни шага, только распахнуть руки – и она влетела в его объятия теплой искрой, разжигающей в нем дремавшее все эти дни пламя. – Темур! – Туткун… – он держал ее так крепко и близко, как только хотел и мог. – Моя Туткун, я так по тебе соскучился. – Я тоже, я тоже очень скучала по тебе, мой Темур! Она заглянула в его лицо, провела ладонью по щеке, и Темур закрыл глаза. Безумно хотелось прижаться губами к ее губам и забыть обо всем… Однако он сдерживался. Не из приличий или опасений, а только из-за понимания, что, стоит позволить себе поцеловать Туткун, и он не сможет остановиться. Никак не сможет… Поэтому вместо губ Темур коснулся быстрым поцелуем ее лба и сделал шаг назад. Туткун на это лишь слегка улыбнулась, не протестуя. Она слишком хорошо сейчас его понимала. Она слишком много ночей, засыпая, мечтала о нем. – Я думала, ты приедешь только со всеми. – Я тоже так думал. Но дорога сама привела к тебе, Туткун. Я бы не смог с нее сойти. – Ты уже говорил с Чолпан-хан? Надеюсь, она тебе ничего неприятного не сказала? – Ну что ты, твоя хан была сама вежливость. Уже, поди, считает, как рассадить гостей и какой брать калым. Туткун засмеялась, беря его за руки. – А ты уже решил, что отдашь? – Когда бы я решал, я бы отдал за тебя весь мир, моя Туткун. К сожалению, мой хан будет поскромнее. Однако сейчас важнее не это. – А что?.. – Важнее убедить Каю не устраивать попойку на сорок дней, как он собрался. – Ты что же, хочешь лишить людей праздника? Как тебе не стыдно, мой тегин! – притворно нахмурилась она. Темур так же притворно сделал вид, что задумался на пару мгновений, а затем покачал головой. – Нет, моя Туткун, мне совершенно не стыдно. Я еще столько времени не вытерплю, а ты меня знаешь, – когда у меня заканчивается терпение, я делаю что-нибудь глупое. Так что пусть народ гуляет хоть два раза по сорок дней, но после нашей свадьбы. – Ты, дай волю, и помолвку, и свадьбу бы в тот же день провел… – А ты скажи, хатун, что согласна ждать еще сорок дней, и тогда обещаю, я дам свое согласие Кае, – он потянул ее к себе и, когда Туткун приблизилась, наклонился и застыл так, что между их лицами почти не осталось пространства. – Ну так что, выдержишь? Туткун отчаянно замотала головой. Не выдержит. Она и этот месяц прожила без него с трудом, куда еще один-то?! – Нет. Но хан будет настаивать… – Переломится.*
– Беки уже болтают, что хан жадничает, что при отце даже помолвку калеки праздновали сорок дней… Темур подобрал поводья и добродушно усмехнулся. – Не ной, хан, настроение ты мне сегодня все равно не испортишь. Кая фыркнул и, убедившись, что все остальные давно готовы, полез в седло. Уровень его чрезмерно показательного недовольства можно было измерять в высоте гор, которые снежными шапками высились над стойбищем и раскинувшимся рядом ханским лагерем. Тем не менее ни малейшего угрызения совести за все, что стребовал с брата, Темур не испытывал. Да и много ли потребовал? Всего лишь вполовину сократить время празднеств… – Умоляю, Темур, перестать так улыбаться, – против строгих слов, голос Каи выдавал его истинные чувства. – А то Чолпан-хатун столько с нас на радостях стребует, что мы разоримся на этой свадьбе. – Что бы ни стребовала, это не будет дороже Туткун. Кая закатил глаза, но промолчал. Вспомнил, видимо, как сам когда-то хвостом ходил за отцом, выпрашивая достойный калым за Гюнсели. Дорожка от ханского лагеря, как мужской стороны, до стороны женской заняла едва ли один полет стрелы, и вот они уже развеселой процессией въезжали в Горное стойбище. Поглядеть на них высыпали все жители, и, когда спешившиеся беки степенно заняли первые ряды, места перед главной юртой осталось не так уж много. Как раз на четверых всадников, нескольких родственников, пару слуг и одного шамана. Темур придержал коня, позволяя скакуну Каи вынести того вперед, и улыбнулся Туткун, так же сидевшей в седле чуть позади своего хана. Туткун улыбнулась в ответ. Лошадь под ней переступала на месте, даже несмотря на то, что и всадница была опытной, и поводья держал брат. Конь Темура, привычный к сражениям, был более вышколен, а потому стоял смирно и настроение своего хозяина выдавал только нервным подергиванием ушей. – Чолпан-хатун, – Кая кивнул горной, – приветствую тебя. – И я приветствую тебя, хан. Добро пожаловать. Темур чуть прищурился на стоявшее высоко солнце. Судя по тону и лицу, Чолпан либо окончательно сменила гнев на милость, либо решила хорошо сыграть, но никто бы и не заподозрил сейчас, какие проклятья эта женщина прежде посылала на голову и будущей невесты, и будущего жениха. Тем временем в центр между ними вышел Кюн-ата, и сердце Туткун сделало очередной кувырок в груди. Без причины, просто так, просто нервы подводили ее в этом долгом ожидании… – Жених приходит, а невеста встречает. Небесный хан пришел к Горному хану просить руки нашей дочери своему брату. Скажи, Кая-хан, что ты готов отдать в калым за нашу дорогую девушку? – Я готов дать золото, блеск которого достоин ее улыбки. Он сделал жест слугам, и перед Чолпан поставили два наполненных золотыми монетами и украшениями сундука. Туткун закусила губу, чтобы не рассмеяться вслух от того, о чем подумала, и вопросительно приподняла брови, глядя на Темура. Ябгу беззвучно хохотнул в ответ, утвердительно кивая ее мыслям. Сундуки, которые Кая сейчас отдавал в качестве калыма за невесту брата, не так уж и давно Алпагу-хан отдавал Баламиру за Кырчичек. Их не перебирали даже – Темур, приехав в Западное ханство, отправил калым кузины обратно в Небесный дворец на следующий же день. «Хорошо, на той помолвке Чолпан-хатун не присутствовала, – весело подумал он. – А то бы и на это обиделась». – Еще дам двадцать тысяч овец и четыре тысячи лошадей, – добавил Кая. – Так ты согласна отдать Туткун-хатун замуж за моего брата Темура? Чолпан оглядела сундуки и их двоих и цокнула языком. – Твое предложение щедрое, хан. Но разве к моей дочери приехал не управитель Западного Небесного ханства, известного своими пастухами и рукодельницами? Раз он сватается, почему не отдает ничего из своего?.. Неужели ты так не ценишь девушку, которую выбрал, Темур-ябгу? Темур тронул бока коня пятками, заставляя поравняться с братом. – Всех сокровищ, которые есть под этим Небом, не хватит, чтобы измерить то, как я ценю эту девушку, Чолпан-хатун. Я всего лишь не посмел говорить вперед моего хана. Но раз ты спрашиваешь, теперь скажу: я сверх предложенного дам еще три сундука шелка, десять тысяч овец тебе и еще три тысячи – семье Туткун-хатун. В плотной толпе, по которой то и дело скакали смешки собравшихся, прошел шепоток. Не было ничего странного в том, что за сироту, пусть и при старшем брате, говорила воспитавшая ее хан, а потому не было ничего неправильного в том, что и калым за девушку получала она. Но что жених отдавал отдельный выкуп семье… Темур встретил удивленный взгляд Тугана, и воин благодарно склонил голову. Он, как и все, понимал, что сказанное сейчас ябгу слово Чолпан оспорить не сможет, а значит, на эти три тысячи овец из Западного Небесного ханства право будет только у брата Туткун. – Спасибо тебе, ябгу, – Чолпан степенно кивнула. – Ты даешь овец – мы сваляем из их шерсти новые юрты, в которых будут расти наши дети. Ты даешь шелк – наши девушки сошьют себе из него новые наряды. Только почему ты ничего не даешь нашим воинам? Они, хранившие в безопасности наше стойбище, в котором живет Туткун, разве не достойны? Кая с усмешкой обернулся к нему, одними губами повторяя «ну точно разоришься», и Темур украдкой показал ему кулак. – Твои воины смелые и достойные, Чолпан-хатун. Чтобы они и впредь хранили твой народ, я добавлю две тысячи лошадей… И еще одну. Он махнул Илчину, и слуга, ненадолго скрывшись из виду, вернулся, ведя в поводу коня. Тот был хорош, очень – статный, тонконогий, будто вырезанный из темного дерева и без единого пятнышка на блестящей коже, он дергал головой, отбрасывая черную гриву. Темур протянул руку и похлопал скакуна по холке, украдкой следя за Чолпан. Она, ценитель и отменная наездница, не спускала с коня глаз. – Как ты знаешь, в Западном Небесном ханстве лучшие лошади. Но Горному хану подобает сидеть в седле только самой лучшей, не так ли?.. Я посмел выбрать тебе в подарок этого красавца. Вырастивший его конюх дал мне слово, что быстрее коня в этом ханстве ты не найдешь. Илчин, повинуясь его жесту, подвел лошадь к Чолпан, и Кюн-ата, выждав, пока она оценит щедрый подарок, спросил: – Небесный хан и его брат сказали свое слово, Чолпан-хан. Теперь скажи ты – довольна ли ты на этот раз калымом за нашу дочку? Отдашь ли Туткун замуж за Темура-ябгу? Чолпан провела ладонью по густой гриве и все-таки улыбнулась. – Отдам. – Ты слышишь, Небесный хан, Чолпан-хан отдает тебе свою дочь. Ты берешь? Кая выпрямился в седле и, делая вид, что совершенно не замечал ни грозного взгляда Темура, ни прищуренных глаз Туткун, протянул с ленцой: – Я бы взял, да кажется мне, торг у нас выходит однобоким: мы столько отдали, чтобы получить девушку, а нам ничего не предложили, чтобы мы ее забрали. Разве справедливо? Кюн-ата кивнул, скрывая усмешку в седой бороде. – Ты верно говоришь – недостойно отправлять дочь в другую семью без приданого. Чолпан-хан, ты получила калым со стороны жениха – скажи теперь, что готова дать сторона невесты? «Невесту, и желательно поскорее», – ябгу воздел глаза к небу, опустил и посмотрел на Туткун. Она от нетерпения опять теребила повод, заставляя лошадь нервничать, и почти не вслушивалась в новые препирания двух ханов. Кажется, Чолпан-хан отдала сколько-то золота, их тяжелых вьючных лошадей, шерсти и чего-то еще… – Теперь скажи, Кая-хан, ты берешь нашу дочь в жены своему брату? Кюн-ата подвел черту под предложением Чолпан, Кая задумался, и Темур с трудом сдержался, чтобы не подъехать к нему и не дать пинка. Остановило только то, что не хотелось ронять ханское достоинство перед беками. – Теперь беру, – наконец решил Кая, срывая сразу два облегченных вздоха, и поднял руку, знаменуя окончание торга. – Теперь твоя дочь Туткун – невеста моего брата Темура и моя невестка! Так пусть начнется праздник в их честь и в честь их помолвки! Праздник на семь дней и ночей на стороне невесты – и семь дней и ночей на стороне жениха. Пусть в эти дни приносят жертвоприношения Небесному Тенгри за здравие нашего народа, единство нашего племени и единство вступающих в брак. Пусть начнется праздник! Туткун, не удержавшись, все-таки засмеялась, услышав эти слова. Семь дней в Горном ханстве и семь в Небесном – всего четырнадцать… Вместо сорока. «Сильно же ты упросил его, мой тегин, – она склонила голову, как и все, внимая ханской воле, но глядя из-под ресниц на улыбающегося Темура. – И хвала твоему дару убеждения».*
Когда капли крови опять брызнули на его лицо, Туткун прикрыла рот ладонью, чтобы скрыть смешок. Ябгу, оттерев грязь порядком замызганным наручем, посмотрел на нее исподлобья. – Тебе лишь бы посмеяться надо мной, хатун. Нет бы помогла умыться! – С чего это мне тебе помогать? Я разве виновата в том положении, в котором ты оказался? – она осторожно обошла его, чтобы не заляпать сапоги в густой красной жиже. – Сам пообещал – сам до конца дело и доводи. А я посмотрю. Темур вздохнул, тоскливо оглядывая медвежью тушу перед собой. Нет, он, конечно, вчера знатно перепил, раз заявил, что в одиночку управится с медведем и своими же руками снимет с него шкуру в подарок Горному хану. Но кто бы об этом вспомнил, когда все, включая Чолпан, были не трезвее него?! Почти все. Кроме Туткун. Она-то вспомнила, она-то и заставила Темура сегодня, когда проспавшиеся беки засобирались в лес, сдержать свое обещание. И если с охотой у ябгу сложностей не возникло, то разделывать туши Темур, хотя и умел, ненавидел всей душой. Не по его скудному терпению было такое занятие. Однако ведь сам сказал… – Ладно, не хмурься, немного осталось, – Туткун, выбрав место почище, присела рядом, окунула тряпицу в приготовленную воду и все-таки аккуратно стерла алые разводы с его щеки. – Скажи лучше, медведь тебя и правда не помял? – Не помял, не волнуйся: он с зимы еще не отъелся, так что немногим тяжелее меня. Туткун покачала головой, будто бы говоря «ну как же не волноваться», а Темур вернулся к прерванному занятию. С ним хотелось разделаться поскорее, но все равно провозился уйму времени… Отдав наконец Илчину снятую шкуру для чистки, Темур вылил на руки остатки воды, оглядел доспех и кафтан и взялся за тряпку. Туткун, терпеливо ожидавшая рядом, пока он закончит, в который раз поправила воротник платья. Его сшили как раз к помолвке из тех тканей, что подарила еще Улу Эдже, однако до дворцовых мастериц горным женщинам было далеко. Наряд вышел слегка непривычным и, по правде сказать, не очень удобным, и Туткун с нетерпением ждала, когда закончится эта часть празднеств и наступит следующая. К ней руками приехавших с ханским лагерем портних почти уже было готово второе платье, свадебное… – О чем задумалась? – поинтересовался Темур, оттерев самые заметные пятна, а заодно вдоволь налюбовавшись умиротворенным лицом Туткун. – Да так, о женском… Что теперь, пойдешь Чолпан-хан подарок нести? – Это, думаю, подождет. У меня на вечер были другие планы. Пойдем. Он протянул ей руку, и Туткун вложила свою ладонь в его. Что бы Темур ни планировал, он никуда не торопился, шел неспешно меж шатров, кивая в ответ на приветствия и поздравления. Лагерь гудел негромко, пахло жареным мясом, на душе было спокойно, и Туткун казалось, что нет ничего прекраснее на свете, чем эта прогулка, и вовсе неважно, куда они направлялись. Она даже не задумывалась над этим и тем более не спрашивала, просто следовала рядом с Темуром, взяв под локоть, и дышала. Постепенно ветер отнес запахи лагеря назад, оставляя аромат полевых цветов и наступающего вечера. Так они вышли к загону с лошадьми. – Ты собираешься прогуляться? – Если хочешь, – ябгу походя похлопал по крупу своего коня. – Но прежде мы здесь не за тем. – Нет? – она наклонила голову к плечу. – Тогда зачем? Темур улыбнулся и, обойдя других, подошел к стоявшей чуть отдельно от прочих лошади. Туткун приблизилась тоже, разглядывая животное. Эта лошадь была точно сестрой коня, что стал подарком Чолпан-хан: такая же темно-гнедая, однако мельче и с белой отметиной на левой передней ноге, она застыла недвижимо, будто правда была вырезана из дерева, и только черные умные глаза, следившие за людьми, выдавали в ней жизнь. Туткун, не удержавшись, провела ладонью по теплому боку. – Нравится? – спросил Темур, уже видя ответ. – Очень. Она прекрасна. – Она твоя. Туткун подняла глаза, удивленная и вместе с тем в самой глубине души уже знавшая, что он это скажет, и тут же опустила в землю. Прошептала: – Спасибо. Темур тихо засмеялся, глядя на ее смущение. Вот ведь, она не была застенчива, ни с ним наедине оставаясь, ни споря с ханами, а подарок – всего-то один! – вогнал ее в краску, заставляя неловко теребить волосы… Этот жест напомнил, что его план был выполнен пока только наполовину. – Туткун, я спрошу… Тебе на ту помолвку Улу Эдже дарила целую шкатулку драгоценностей. Почему ты не носишь ничего? Да и тогда почти не надевала… Туткун пожала плечами, в душе радуясь, что он быстро сменил тему. Она не привыкла к подаркам, тем более таким… можно было бы сказать «дорогим», но ценность этого скакуна измерялась вовсе не в золотых монетах. Лошадь наверняка была не менее быстрой и выносливой, чем отданная хану, но легче и тоньше, спокойнее и даже красивее… И именно оттого ценнее, что Темур явно выбирал ее с вниманием и любовью. Поэтому очень хорошо было, что он переменил тему, потому что Туткун кроме как «спасибо» никаких слов в благодарность и подобрать не могла. – Те драгоценности были подарками на помолвку с Каей. Зачем было надевать то, что я собиралась вернуть? – Но Кая потом позволил оставить все. Что ты сделала с украшениями? Неужели продала? Туткун покачала головой. – Нет. Кое-что отдала Тунай. Но в основном оставила на подарок Сырме к свадьбе. А то куда годится – невеста без приданого… Почему ты вообще спрашиваешь об этом? Темур замялся, не зная, как подступиться. Если с лошадью все было понятно заранее, то тут он всерьез боялся ошибиться. В жизни ведь ничего подобного не делал! Наконец нашел вроде бы подходящий вопрос: – Удивляюсь просто – разве не все девушки любят золото, украшения? – Любят, конечно, – засмеялась Туткун. – Но, как и сказала, те украшения были подарками на помолвку с Каей. И как к нему у меня никогда не лежало сердце, так и к тем драгоценностям. Темур украдкой выдохнул с облегчением и потянулся к сумке, загодя переброшенной через лошадиную спину. – А если ко мне сердце лежит, значит?.. Он не договорил: разум опаздывал за телом, и к моменту, когда темный платок развернулся в его руках, Темур так и не смог придумать продолжение. Когда края свертка, извлеченного из седельной сумки, разошлись в стороны, Туткун ахнула. Она, пожив во дворце и походив по городскому рынку, думала, что видела всю красоту, какую только могли создать мастера-ювелиры. Но ожерелье, лежавшее на ладони Темура, сейчас убеждало ее в обратном. Его золото в лучах заходящего солнца отливало алым в каждой мельчайшей детали, в каждом искусно выделанном листике, в которых, словно капли росы и крови, прятались жемчужины и гранаты… На сей раз у нее не хватило сил даже сказать «спасибо» – только, аккуратно отведя руку с подарком в сторону, обнять, стискивая в пальцах плотный кафтан и ощущая едкий запах медвежьей крови и ответное объятие. – Темур… это… – Нравится? Он почему-то усмехнулся с подначкой, хотя вовсе не собирался, и Туткун хлопнула его по плечу. – Не издевайся! – Я не издеваюсь, моя Туткун. Просто теперь знаю, чем буду просить прощения, если вдруг провинюсь. Туткун, чувствуя еще большее смущение, вывернулась из его рук и отвернулась, вглядываясь в даль. – Давай прогуляемся? – Давай. Лошади шли к горизонту спокойным шагом: им не хотелось никуда спешить, хотелось, наоборот, чтобы время замерло, чтобы остановилось падение рыжего солнца и этот вечер не заканчивался. Туткун раскинула руки в стороны, ощущая, как ладони легли на ветер, словно крылья. Казалось, стоит заставить лошадь пойти быстрее, и с этого разбега они взлетят, как птицы… Темур придержал своего коня, глядя на Туткун. Он всегда знал, что она – самая прекрасная девушка в этом мире, но даже не подозревал, что может быть еще прекраснее. Однако же могла – счастье, отраженное в каждом ее взгляде, в каждой улыбке, в каждом легком движении, делало ее еще красивее, а его самого – счастливее вдвойне. Это стоило всего, что было ими пережито. Когда лошадь ступила на пологий склон, Туткун обернулась. Темур сидел в седле, чуть наклонившись вперед, и смотрел на нее с улыбкой. Туткун в который раз подумала, что наследнику эта привычка – улыбаться – шла чрезвычайно, делая похожим на большого золотистого кота, следящего за ней с добродушным прищуром ласковых голубых глаз. И мысль о том, что источником его радости была она, грела сердце. Как и то, что завтра, слава Тенгри, они наконец отправлялись в Небесное ханство.*
На огромном поле, обычно безлюдном, теперь густо были раскиданы шатры, а под священным деревом накрытые столы ломились от угощений. Самая главная часть многодневного праздника нависала над собравшимися, как пышная крона листьев, мягко пропускавших солнечный свет, однако пока не звучало ни радостных криков, ни пожеланий, ни шуток. Над полем царило безмолвие. Темур стоял ровно, сцепив пальцы за спиной – по-другому у него не получалось сдерживать дрожь, а хвататься за оружие было бы слишком неуместно. Ему нестерпимо хотелось увидеть отражение своих чувств в глазах Туткун, но это было невозможно: за плотной алой фатой, покрывавшей девушку с головы почти до пояса, очертания ее лица только угадывались, хотя расстояние между ними было всего в две руки. – Уважаемые беки моего народа! – голос Каи, быстро привыкшего повелевать, был звучным и торжественным. – Достойные женщины моего племени! Мы сегодня пришли к дереву жизни, чтобы стать свидетелями бракосочетания сына Небесного ханства Темура с дочерью Горного ханства Туткун. Пусть этот день станет началом их долгого пути вместе и бесконечного счастья! Глядя, как Чалаир, радостный едва ли не больше, чем жених и невеста, приближался к хану и стоявшему рядом Кюн-ате с подносом, Туткун сделала медленный вдох. Еще утром, облачаясь в платье, она была спокойна, но теперь ее начинало трясти от волнения. Казалось бы – отчего? Все трудности были позади, и вот еще совсем немного – и она станет женой любимого мужчины… А в теле все равно засела такая слабость, что стало страшно: а как уронит что-то или рассыплет? Вот будет позорище… За этими мыслями она, по всей видимости, как раз и пропустила, когда Кюн-ата сделал им приглашающий жест, и вперед ее мягко подтолкнул бдевший за всем Туган. На подносе, как и положено, стояли три чаши и одна тарелка: вода, соль, кровь священных животных и хлеб. Темур отломил кусок, разделил на два, пока Туткун высыпала полную пригоршню белых кристаллов в глубокую чашу, и протянул ей одну половину. Улыбнулся подбадривающе, почувствовав, какие холодные у нее от волнения пальцы. Туткун улыбнулась в ответ, не сомневаясь, что даже если он не мог этого увидеть, то все равно знал. Голос Кюн-аты, не в пример ханскому, звучал как шелест летнего ветра: мягко и успокаивающе. – Дети, пусть этот день станет началом вашего долгого пути и бесконечного счастья… Туткун, скажи: берешь ли ты Темура в мужья? – Беру, – выдохнула Туткун. – Он мой муж до тех пор, пока не погаснет солнце. – Темур, берешь ли ты Туткун в жены? От нетерпения Темур кивнул раньше, чем Кюн-ата закончил вопрос, спохватился и ответил вслух: – Беру. Она моя жена до тех пор, пока небо не опустится на землю. Угощение хлебом Туткун постаралась проделать быстро, чтобы не задерживать руку у лица Темура тогда, когда хотелось оттереть с его губ капли воды… Он же, удачно скрытый в своем действии ее фатой, коснулся ее губ пальцами нарочно, хотя и достаточно быстро, чтобы никто не заметил… По крайней мере Темур на это надеялся, но, когда Кюн-ата, оставляя на его лбу кровавую полосу, больно дернул за волосы у виска, ябгу покаянно склонил голову под едва слышный смешок Туткун. Лекарь же как ни в чем не бывало коснулся такой же меткой невесты и простер руки вверх. – Пусть вместе с кровью священных животных вам будет послано благословение Небесного Тенгри! Он, наш единственный владыка, создает для каждого человека того, кто ему предназначен. Темур и Туткун были предназначены друг другу. Ваши судьбы были непростыми, но как на самых неприступных горных вершинах, стремясь к небу, растут самые прекрасные цветы, так среди всех тягостей и невзгод выросла ваша любовь. Туткун подумала, что сравнение вышло очень точным, помимо воли вспоминая все, что пришлось пережить. Об этом же, судя по рассеянному взгляду, вспоминал и Темур. Все от самого первого не дня даже – мгновения, которое остановило весь мир, сделав их миром друг для друга… – Любовь, родившаяся втайне, вышла наружу. Любви, чьим свидетелем был только Небесный Тенгри, стали свидетелями все. Однако достаточно ли одной любви, чтобы быть счастливыми? Наши предки говорят, что недостаточно. Как цветок, родившийся из семечка, выживает благодаря солнцу, воде и тени, так для счастливого брака, чьим семенем является любовь, нужны также смелость, мудрость, доверие и терпение… – Кюн-ата прервался, оглядывая их с невыразимой теплотой. – Тенгри не позволит мне солгать: я не видел еще за свою жизнь тех, кто имел бы смелости, мудрости, доверия и терпения больше, чем вы. В ваших сердцах горит огонь, освещающий ваш путь. Пусть вы не свернете с этого пути. Пусть ваши сердца, соединившиеся в этом мире, будут вместе в любом другом… Это мои слова. А теперь скажете вы. Пусть принесут щербет! Пусть будут принесены клятвы вступающих в брак! Чалаир снова подал поднос, и Темур аккуратно поднял полную чашу. Промелькнула дурацкая мысль «как бы не расплескать», а потом угасла. В горле стоял комок, но сглатывать Темур не стал: был уверен, что не поможет и голос все равно позорно подведет… Ну и пусть. Главное, Туткун его услышит. Главное, он скажет то, что хотел. – Я много лет жил под этим Небом, проклиная Тенгри за несчастную судьбу, которую он мне назначил. Теперь же я прошу у него прощения. Теперь я говорю: если бы знал, что все мои долгие годы отчаяния – это годы перед встречей с тобой, я бы благодарил Тенгри за каждый тот день. Туткун, ты – моя мечта, о которой я не подозревал, пока ты не пришла. Ты – ветер, раздувающий пламя в моей груди и гасящий его. И ты – единственная женщина, которая была, есть и будет в моем сердце и моей жизни. Я клянусь в этом перед тобой и Небесным Тенгри. Он умолк, над полем взлетел и опал разноголосый шепот, брови Чолпан полезли на лоб, и даже Кая не справился с удивлением. Среди мужчин ханской крови давно никто по своей воле не давал клятвы не брать вторую жену. Туткун до боли закусила губу. Она думала, сможет хоть немного успокоиться, сможет говорить твердо… Теперь было бесполезно. Теперь по щекам скатывались слезы. – Я шла в Небесный дворец, думая, что стану рабыней, но пришла – и стала свободной. Ты освободил меня, Темур, одним взглядом и одним прикосновением освободил меня от страха, ненависти и лжи, которые я носила в себе. Ты дал мне силу, которую я даже не представляла, и показал мне любовь, о которой я даже не мечтала. Ты – огонь, который согревает меня, и ты тот, кому я себя отдаю. Я перед Небесным Тенгри клянусь быть тебе и другом, и женой, и матерью твоих детей – женщиной, которая любит тебя и будет любить до последнего вздоха. Он все-таки расплескал щербет – чуть-чуть, но расплескал, потому что рука подрагивала в такт заходящемуся сердцу. Туткун, без сомнения заметив это, сама рисковать не стала и от него чашу приняла двумя руками сразу. – Теперь вы станете мужем и женой, создадите очаг, разожжете в нем огонь, продолжите свой род, – даже Кюн-ата, кажется, украдкой утер глаза. – Пусть у вас будет много славных детей, и вы состаритесь на одной подушке. Пусть Небесный Тенгри благословит ваш брак, а все мы будем ему свидетелями. Вы, собравшиеся здесь мужчины и женщины, свидетельствуете этой свадьбе?! – Да!!! Когда схлынула череда первых поздравлений от тех, кто находился к ним ближе всего, когда гости разошлись занимать места за праздничными столами и поднимать чаши за здоровье и счастье молодых супругов, Темур как-то незаметно для самого себя оказался под деревом, вертя в руках синюю ленту. Тихо подошедшая к нему Туткун оглядела десятки уже повязанных на ветки и, немного постояв, молча повязала свою. – Что ты загадала? – Разве можно говорить, Темур? Ведь не сбудется, – она посмотрела на него вопросительно. – Почему ты не повязываешь? – Не знаю, – пожал он плечами. – Что я желал, то уже исполнилось. Ты стала моей женой. – Даже если так, неужели у тебя нет ни одного нового желания? Темур задумался, вспомнил сказанное Кюн-атой и самой Туткун. Затем, поднапрягшись, под ее удивленным взглядом разорвал свою ленту на три почти ровные части и повязал на ветку одну, вторую… Туткун, враз догадавшись, что он задумал, со смехом перехватила его руку на третьем движении. – Ладно, мой Темур, ладно, не торопись так! Я разве не сказала «одно желание»?! – Одно – это мало, Туткун. Позволь хотя бы… два… Темур склонил голову к плечу, глядя до невозможности просительно, и Туткун не выдержала. Забрала оставшуюся ленту и – добавила к предыдущим двум. И не стала говорить, что и ее первая была повязана за то же желание, что и эти три. Большая комната была погружена в полумрак: в очаге горел огонь, и несколько свечей в изголовье постели освещали половину покоев. Когда Чалаир закрыл дверь за ее спиной, Туткун, приподняв тяжелый подол платья, поднялась к кровати и провела по мягкому бархату балдахина. Задумалась. Когда-то эти покои принадлежали Баламиру, потом были отданы гостившей во дворце Чолпан, а теперь, выходит, перешли к новому правителю Западного Небесного ханства… Ее мужу. Туткун улыбнулась этой мысли, ощущая внутри то необъяснимое, теплое, пьянящее, чему было только одно название – счастье. – Чему ты улыбаешься, моя Туткун? Она не услышала, как он вошел, как подошел настолько близко, но вопрос не заставил вздрогнуть. Вздрагивают от страха или неожиданности, а Туткун Темура не боялась и ждала. – Мое лицо до сих пор закрыто, с чего ты решил, что я улыбаюсь? – Я знаю, и для этого мне не нужно видеть твое лицо. Хотя… – Темур за локоть мягко развернул ее к себе. – Признаюсь, вру, мне твое лицо видеть нужно. Каждый день и каждый миг. С этими словами он взялся за плотную ткань и аккуратно поднял, убирая назад. Коснулся чуть покрасневших щек… И, не колеблясь уже ни мгновения, наклонился, припадая к губам поцелуем. Долгим, открытым, мучительно-необходимым… Туткун вцепилась в его плечи, чувствуя слабость в ногах. Темур был таким лихорадочно-горячим, что это ощущалось через одежду. Таким сильным и таким… просящим. В его жарком поцелуе не было требования – только просьба, скорее даже мольба. И этой мольбе Туткун сдавалась без сопротивления… Однако стоило только сильнее обнять его, как Темур разорвал поцелуй. – Замри, – выдохнул он. Туткун послушно подчинилась. Сначала Темур очень внимательно осмотрел ее с ног до головы. Затем поднял руку, вынул из волос одну державшую фату шпильку, вторую, обошел, встав точно за спиной, и вытащил третью. Снял наконец покрывало с ее головы, пропустил меж пальцев закрученные пряди и, собрав их вместе, перекинул вперед. Раскрыл застежку ожерелья, наклоняясь при этом к ее щеке, опаляя своим дыханием. – Оно тебе очень подошло, знаешь? – Разве твой подарок мог бы мне не подойти? – тихо ответила Туткун, сжимая кулаки. Ей нестерпимо хотелось, чтобы Темур действовал хоть немного быстрее, но даже двигаться она не смела, уже понимая, что за игру он затеял, и не желая оказаться в ней проигравшей. Темур между тем усмехнулся, аккуратно убрал украшение, и пальцы его скользнули с ее шеи ниже вдоль позвоночника, заставляя выгнуться в спине. Распущенный пояс, шелестя, упал на пол, вскоре за ним отправилось и платье, и Темур, все еще стоя за спиной Туткун, отодвинул по плечу ворот ее нижней рубашки и коснулся губами оголившейся кожи. – Темур… Туткун задохнулась стоном, подалась всем телом к нему, и Темур, не сдержавшись, тут же позабыв о начатой им самим игре, крепко вжал ее в себя. Напоминая тем самым, что он, по сравнению с ней, был все еще непростительно одет. Оружие ябгу снял сам, остальное, поддаваясь взору темных глаз, оставил ей. Наручи, кафтан, халат – Туткун снимала с него одежду медленно, как он делал с ней немногим раньше, как она делала тогда на караван-сарае… И, как тогда, Темур остановил ее руки, стоило коснуться пояса штанов. Однако на этот раз Туткун не собиралась подчиняться. – Ты тогда не позволил – ладно. Но почему не позволяешь сейчас? Темур стиснул зубы. – Потому что такое чувство, что, если позволю, будто сдамся тебе без боя окончательно. – Не желаешь? – В том и дело, что желаю… слишком. – Темур, ты, кажется, забыл – я теперь твоя жена. Нет никакого «слишком», – она покачала головой, а затем хмыкнула: – Только, если позволишь, не привыкай, не думай, что теперь все время так делать буду. Он против ее усмешки ответил совершенно серьезно: – Не думай, моя Туткун, не привыкну. Привычка – это смирение, а не желание. – Тогда что есть желание? – Необходимость. Туткун вгляделась в его глаза задумчиво, провела самыми кончиками пальцев над поясом и – пробралась под него одуряюще нежно и смело. Темур застонал, зажмуриваясь, вслепую нашел ее затылок ладонью и, чтобы она ни хотела сказать, заставил замолчать поцелуем. Туткун прошила сладкая дрожь. Вот теперь Темур не просил – теперь он требовал. И когда отшвыривал прочь ее рубашку; и когда, не разрывая поцелуя, падал на кровать, притягивая ее на свои колени; и когда стаскивал с нее штаны, касаясь пальцами там, где безумное желание Туткун было очевиднее всего, упиваясь ее короткими всхлипами… И даже когда она, опрокинув его на спину, отмечала губами каждую точку на его теле, превращая из способного еще связно мыслить мужчины в заходившегося низкими стонами сумасшедшего, – он и тогда до отчаяния требовал. Ее. Туткун казалось бы это невозможным – что может быть настолько хорошо, если бы это не было прямо сейчас и с ней. Темур целовал ее жадно: губы, шея, ключицы, грудь, живот и ниже, заставляя видеть белые вспышки под веками, сжимать горстями его растрепавшиеся волосы. Заставляя желать только одного – принадлежать ему… Отныне и навсегда. И она и не думала сопротивляться.*
Ее разбудили шелест дождя по войлочным стенкам и далекий гром. «Первая гроза в этом году», – подумала Туткун, прижимаясь к теплому боку и чувствуя, как ее повыше накрыло одеяло. – Ты не спишь?.. – Нет, – Темур крепче прижал жену к себе, опуская подбородок на ее макушку. – Выспался. А ты спи. – Не хочу. Он тихо засмеялся. – Хочешь, хочешь. Туткун потерлась щекой о его плечо и зевнула. – Ну разве что немно-ого. Темур улыбнулся, медленно ведя кончиками пальцев по ее спине вверх и вниз, рассеянно рассматривая в сумраке убранство юрты. Их новое жилище руками Туткун из почти походно-строгого быстро превратилось в красивое и уютное, однако чувствовалось, что это превращение было еще не закончено. День ото дня то тут, то там добавлялись всякие мелочи: вышитое покрывало, какой-то сундук (и откуда притащила, интересно?), столик для рукоделия… – О чем ты думаешь? – О доме. Туткун сонно улыбнулась, утыкаясь в Темура замерзшим носом. Когда они приехали в Западное Небесное ханство, он привел ее в эту юрту, сказал: «Делай тут, что хочешь» – и пропал на целый день, разбираясь с местными беками и проверяя какие-то дела. А вечером, когда вернулся, когда они ужинали у огня, внимательно осматривал то, что она успела изменить, и лицо у него было очень-очень задумчивым. В конце концов Туткун не выдержала: – Тебе не нравится? Темур покачал головой. – Нравится. Просто долго не мог понять, на что похоже. Теперь понял. – И на что? – На дом, в котором я хочу с тобой жить. – И что ты надумал? – Что надо сюда еще одну шкуру. А лучше две.