Любите сильнее любой боли, которую вы когда-нибудь чувствовали.
Следующие три дня будто слились в один длинный, печальный и напряженный. Прощание с Алпагу-ханом показалось Туткун бесконечным. Оно началось ранним утром с церемонии на дворцовой площади, с плотных рядов беков и воинов, пения шаманки и плакальщиков, ударов бубна и вторившего ему лязга мечей о щиты… Продолжилось медленной, утопающей среди склоненных горожан процессией через весь город – и закончилось еще одной церемонией на курганах Небесного ханства, отражением утренней. И там, и тут за своим ушедшим из этого мира ханом следовала длинная череда людей, среди которых из всех возможных не присутствовали лишь ябгу и одна невестка. Зато были искренне бившаяся в истерике Великая Эдже, молчаливая Кырчичек и бледная Гюнсели, которая отказалась остаться во дворце, несмотря на все уговоры… Были злорадствующие и в то же время растерянные Чолпан-хан и Аккыз… И были три тегина, конечно. Опустошенный и вместе с тем сосредоточенный – мыслями уже явно не здесь – Кая, крепко державший жену под руку. Грустный отстраненный Темур, стоявший точно напротив Туткун. С трудом сдерживавший слезы Батуга, занявший впервые в жизни, наверно, сторону под горными знаменами – Чолпан-хан всеми силами пыталась уговорить неожиданно вернувшегося в ее жизнь любимого племянника покинуть Небесный дворец сразу после собрания беков. Решил ли тегин этому совету последовать, Туткун пока не знала, но мысленно была с Чолпан согласна. Права на трон калека не имел, а оставаться во дворце возле такого человека, как Великая Эдже, было для Батуги смертельно опасно. О том, насколько это же было опасно для нее самой, Туткун старалась не думать, однако выходило плохо. Темур не стал скрывать от нее ни подозрений Каи, ни собственных опасений и строго-настрого приказал не пить и не есть ничего, что не было бы подано с общего стола или приготовлено под надзором Чалаира. Туткун не спорила, но и вслух того, о чем думала, не говорила – а думала она о том, что, если Улу Эдже не будут судить, она вряд ли проживет во дворце долго даже со всеми предосторожностями… А что Улу Эдже судить не будут, стало ясно на следующий же день, когда, придя в себя после вечерней тризны, беки вернулись к вопросам, касающимся пока живых, а не мертвых. Туткун на этих собраниях, проходивших за закрытыми дверями, конечно, не присутствовала, однако по тому, чем с ней делились Чолпан и Темур, картину восстанавливала без труда. Дни Баламира были сочтены: в его предательстве ни у кого не осталось сомнений. Беки, заодно стараясь показать себя перед наследниками, одному из которых в скором времени предстояло стать ханом, наперебой вспоминали, как ябгу подговаривал их усадить его на трон при живом еще кагане… как в его лагере были обнаружены похищенные дети-мусульмане… как недавно уже в ставке Баламир уговаривал всех не отправлять на помощь пленным тегинам своих людей… Звучали вдогонку и слова принцессы Юйлань, опознавшей в Варгы-беке того, кто торговался с Обаром золотом и землями за смерть Темура, и слова двух воинов, сопровождавших Варгы в той поездке. И, как будто всего этого было недостаточно, окончательным обвинением прогремели откровения рыдавшей Кырчичек – дочь ябгу поведала бекам все подробности планов своего отца по захвату трона, в том числе с использованием фальшивого Когтя… Чолпан, рассказывая об этом Туткун, с презрительной ухмылкой обвиняла бике в спасении собственной шкуры вперед защиты родного отца. Темур, с отвращением отставляя от себя кумыс, говорил иначе: признание Кырчичек было не чем иным, как признанием самого Баламира, которое он, гордый сверх меры, не хотел и не собирался делать прилюдно. Зато, прекрасно понимая, к чему уже все идет, предпочел приказать дочери обвинить его в содеянном в обмен на ее жизнь и помилование, обещанные словом обоих тегинов. И тем не менее, даже несмотря на тяжесть вины ябгу, среди беков звучали порой слова сожаления. В отношении кого таких слов не прозвучало ни одного, так это Мей Джин. Ограничиваясь в том, что касалось дяди, довольно сухими фразами, Темур с не скрываемым наслаждением в красках пересказывал Туткун, как беки вываливали принцессу в грязи по сумме всех ее преступлений, начиная от намерения совершить военный переворот и заканчивая двумя попытками отравить саму Туткун. Тегина при этом совершенно не смущало то, что заодно с обвинениями предательницы степенные и уважаемые мужи Небесного ханства, будто бабы на речке, полоскали и все двенадцать лет его жизни. Если было бы уместно, он и сам с удовольствием поучаствовал бы в этих обсуждениях, однако Кая был непреклонен, и Темуру приходилось довольствоваться краткими выступлениями по существу и созерцанием униженной и опозоренной китаянки. В этой чехарде вопрос преступлений Великой Эдже был поднят лишь единожды и, как и ожидалось, совершенно безрезультатно. Беки, повздыхав и высказав Чолпан-хан и Батуге всяческие сочувствия, повторять ошибку своего почившего хана и рубить голову сидевшей у трона матери наследников не спешили. Руководствуясь традициями, они говорили, что слово Чолпан основывалось только на словах Баламира-ябгу, чьей целью очевидно был захват власти, а кроме этого у Горного хана против Улу Эдже ханства Небесного не было ничего. Кая, защищая мать, действовал аккуратно, но точно и скорее уводил рассуждения в сторону, чем открыто врал. Темур же, стиснув зубы, молчал. Он, запертый меж двух братьев, собственной чести и страха, что, скажи он хоть слово, и мать ужом извернется, но дотянется-таки до Туткун, на все попытки беков заставить его выступить упрямо твердил одно: «На все воля Небесного Тенгри». Это почему-то очень веселило Чолпан, что, в свою очередь, не на шутку ужасало Туткун. Она давно не видела хана в таком настроении, и то, что та не упорствовала в своих обвинениях, только усиливало дурное предчувствие. Как, впрочем, и взгляды, которые Великая Эдже бросала на нее за обедами, на которых Туткун по-прежнему была вынуждена сидеть рядом с Гюнсели. О ее беременности все еще не знал никто, кроме братьев и Туткун: Кая опасался за здоровье жены, пока рядом находилась Чолпан-хан, во всю подогревавшая гулявшие по дворцу слухи о скорой свадьбе старшего тегина с ее воспитанницей. И в конечном счете ко дню главного собрания беков воздух над их головами был плотным настолько, что всем было очевидно – гроза неминуема… Однако, судя по ошеломленным лицам, никто не ожидал подобного. Того, что один из Небесных наследников встанет на колено перед другим еще прежде, чем состоится голосование. Все оставшееся, что следовало за словами Темура, отзвучавшими в звенящей тишине, было лишь данью традициям и не больше. И в такой же тишине медленно, отсчитывая каждую ступень, Кая восходил на Небесный трон. – Да здравствует наш хан!! Да правит он долго!! Да здравствует наш хан!! Туткун вторила громогласным голосам беков, не отрывая взгляда от Чолпан. Она, с воодушевлением наблюдая за новым Небесным каганом, улыбалась так довольно, что Туткун становилось страшно. Очень страшно, и потому хотелось, чтобы не заканчивались восхваления и пожелания долгих лет правителю, чтобы не выступал вперед Даныш-ата, чтобы не открывал витиеватыми словами собрание, должное знаменовать окончание обсуждений последних дней и начало ханского суда… Чтобы не двигалась со своего места Чолпан-хан. – Ты хочешь что-то сказать, Чолпан-хатун? – не мог проигнорировать ее Даныш-ата. – Все, что я хотела сказать, сказано давно, советник. Сейчас же я не говорю – я требую. Я требую суда над убийцей моей сестры! – Убийца твоей сестры мертв, Чолпан-хатун, – Кая, что бы ни думал про себя, говорил спокойно. – Похоронен два дня назад. Чолпан покачала головой. – Тот, кто замыслил и направил удар, виноват не менее чем тот, кто его нанес. Алпагу-хан пронзил сердце Тылсым своим мечом, но ее жизнь была обречена еще прежде лживым языком этой женщины! – она кивком указала на Великую Эдже, пока по-прежнему восседавшую слева от трона и совершенно непоколебимо взиравшую на своего врага со снисходительной ухмылкой. – И я требую наказания виновной! – Ты уже требовала этого у курултая недавно, не так ли, Чолпан-хатун? И наши уважаемые беки сказали свое слово: суда над Улу Эдже не будет, так как нет никаких доказательств кроме обвинений Баламира-ябгу. А как он умеет и любит лгать, нам всем теперь известно. – Когда твой отец убивал мою сестру, ему не понадобилось решение беков. Кая улыбнулся скупо. – Я – не мой отец. Чолпан усмехнулась. – Что же, достойно, что ты, заняв этот трон, решил следовать нашим традициям вернее, чем это делал твой предшественник. Может ли тогда твой народ надеяться, что ты не отвернешься от традиций и впредь? Темур напрягся, Туткун закусила губу, и улыбка Каи стала холоднее. Все без исключения присутствующие чувствовали нечто, скрытое в этом вопросе… Однако дать иной ответ, нежели тот, которого все ожидали, новый хан, конечно, не мог. Поэтому его голос прозвучал твердо: – Может. – Но в суде над Улу Эдже ты отказываешь? – Отказываю. Чолпан, вопреки смутному ожиданию Туткун, на это ничуть не разозлилась. Напротив, улыбнулась, расправила плечи. Сделала еще один шаг вперед. И произнесла медленно, веское выделяя каждое слово: – В таком случае, согласно нашим традициям, я требую суда у того, чья власть выше власти Небесного хана. Я требую суда у Небесного Тенгри! Тишина, рухнувшая на зал, была такой, что стали слышны шаги ходивших снаружи по оконному карнизу голубей. Туткун, ощущая себя будто в дурном сне, ошалело перевела взгляд с победно вскинувшей голову Чолпан на остолбеневшую Улу Эдже, потом на побледневшего Каю, застывшего от удивления Батугу и, наконец, на Темура. Тегин смотрел прямо перед собой и, единственный из всех, кажется, воспринял услышанное почти спокойно, обозначив свое отношение только приподнятым уголком губ. Молчание затягивалось, и в нем слишком очевидным становилось, что новый хан просто не находил, что сказать. Чолпан его не торопила, упиваясь происходящим: она, только что заставившая Каю признать верховенство традиций, знала то, что остальные еще только начинали понимать. Что Небесный хан не сможет отказать ей в том, что она просила у Небесного бога. В конце концов тишину прервал Даныш-ата. – Чолпан-хатун, как тебе известно, подобными словами не бросаются. И, как тебе также известно, суд Небесного Тенгри всегда справедлив. Это означает, что наказан будет и тот, кто посмел требовать такого суда, если у него на то не было права. Ты – правитель Горного ханства и отвечаешь за жизни своего народа. Подумай еще раз до того, как наш хан даст тебе ответ. Ведь, если ты обвиняешь невиновного, ты пострадаешь сама. Советник говорил медленно, очень медленно, недвусмысленно давая своему молодому кагану время собраться с мыслями. Чолпан же покачала головой. – Как ты и сказал, Даныш-ата, я все это знаю. Как знаю и то, что правда на моей стороне. Но, даже будь иначе, я – хан, и я сказала свое слово. А ханы от своих слов не отказываются. Сидевший все это время с прямой спиной Кая дернул щекой от столь явного намека, обернулся было к матери… но встретить ее взгляд так и не решился. И произнес наконец совершенно безжизненно, глядя в пустоту поверх голов: – Под этим Небом нет власти выше власти Небесного Тенгри и нет выше его справедливости. И право требовать этой справедливости – право, данное нам самим Тенгри и не подвластное больше никому… Поэтому пусть будет так, как ты требуешь, Чолпан-хатун. Суд состоится завтра утром.***
Кая плакал. Не рыдал взахлеб, не бился в припадке – плакал тихо и безысходно, уткнувшись в его плечо и вздрагивая всем телом. Темур молчал, долго, и нарушил это молчание лишь тогда, когда всхлипы стали тише. – Почему ты ей не отказал? Он думал, Кая не ответит. Или разозлится. Или соврет. Но брат сказал просто: – Потому что теперь я хан. Темур покосился на корону, тяжелым венцом лежавшую на столике. В отблесках пламени металл отливал красным, напоминая кровь. – Гюнсели за дверью? – Да. Позвать? – Когда будешь уходить. – Намекаешь, что мне пора? Кая вытащил из-за пояса платок, вытер нос и вместо ответа спросил невпопад: – Думаешь, так правильно? – Суд Тенгри? – тегин тяжело вздохнул. – Кая, мы оба знаем, что наша мать – чудовище и что она заслужила самое суровое наказание из всех возможных. Как сын и хан ты сделал все, что мог, чтобы ее защитить. – Ты бы не сделал того же? Темур задумался на пару мгновений. Потом признался: – Нет. Но, как бы то ни было, ты сегодня сказал верно: под этим Небом есть власть и справедливость выше наших. Пусть то, что не можем решить мы, решит Небесный Тенгри, и нашу совесть его решение не затронет. А тебе и без того будет чем заняться. – Это верно… Они посидели еще немного, глядя в огонь и думая каждый о своем. Потом Темур поднялся. – Кая, я хотел попросить тебя кое о чем. – Проси, – с нервным смешком отозвался тот. – Как брата будешь просить или как хана? Темур хмыкнул. – Это ты сам реши. Но моя просьба простая – придумай, как мне и Туткун уехать из дворца, когда все закончится. Я больше не желаю здесь оставаться… по крайней мере пока. Кая обозначил грустную улыбку, но не стал спрашивать причины или отговаривать, просто кивнул. – Нашел что просить… Это, считай, уже решено. – Разве? – Дядя. Темуру понадобилось непростительно много времени, проведенного под чуть насмешливым взглядом покрасневших глаз, чтобы понять. – О… – на более пристойный ответ воображения не хватило. Поэтому вместо слов он приложил к груди сжатый кулак. – Спокойной ночи, мой хан. – Спокойной ночи, ябгу. Издергавшаяся снаружи Гюнсели впорхнула в комнату, как только перед ней открылись двери, и он проводил ее улыбкой. Что ж, по крайней мере хоть до утра Кая забудет о том, что было сегодня и будет завтра… Сам Темур чувствовал себя на удивление умиротворенно. Он сказал брату правду: он не винил Каю в том, что тот защищал мать, но сам не разделял ни этого желания, ни страха перед завтрашним утром, когда должна была свершиться высшая справедливость. Ее исход Темур предвидел заранее и был с ним так же заранее согласен. Пожалуй, Небесный Тенгри и без того запоздал с наказанием той, что превратила в кошмар столько жизней… А может, то было именно волей Тенгри, что Великая Эдже прежде увидела и смерть хана, из больной любви к которому совершила все злодеяния, и восшествие на трон одного из сыновей?.. – Темур. Тегин остановился, выныривая из неспешных мыслей. – Сбежала от брата, или он сам тебя из комнаты выпустил? Туткун вышла из теней арки, поправляя юбку. – Скорее перестал следить. Кажется, он уже смирился. – Хорошо бы. Не хочется вместо торжественного выкупа невесты у старшего мужчины похищать ее. – Когда невеста согласна, это уже не похищение, – Туткун усмехнулась, но тут же стерла усмешку с лица. Подошла ближе и коснулась его ладоней. – Как ты, мой Темур? Он пожал плечами. – В порядке. – В порядке?.. Улыбнувшись, Темур привлек ее к себе, прижимаясь щекой к пушистым волосам. – Туткун, моя Туткун… Я знаю, о чем ты думаешь, и скажу сразу – не смей. Не смей ничего говорить Чолпан-хатун и тем более вступаться за Улу Эдже. Не надо. Туткун закрыла глаза. Привычная вслушиваться в чужие слова, она уже давно заметила кое-что за тегином… – «Улу Эдже»… Ты, как вернулся, ни разу не назвал ее матерью. – Правда? – Темур задумался. А он и не замечал… – Наверно. Эта женщина родила меня, но я с трудом могу вспомнить, была ли она моей матерью когда-то. Разве что в далеком детстве. Но прежде у меня не хватало причин перестать называть ее так… Теперь хватает. По крайней мере теперь я могу быть честен с собой и в этом. – Говоря о чести… Я не знала, что задумала Чолпан-хан. Если бы знала… – Что? Пыталась бы переубедить? Туткун уткнулась лбом в его плечо. Это был слишком сложный вопрос, на который она не знала ответ. Раньше она думала, что Великая Эдже – женщина безусловно властная и жесткая, но все же искренне любившая мужа и сыновей и не столь подлая. И Чолпан-хан была того же мнения, и Батуга, уж на что «безумный» тегин был проницателен! Даже ему не могло прийти в голову, что за всем, что случилось с его матерью, стояла варяжская княжна, не справившаяся со своей ревностью и обидой… Теперь же Туткун чувствовала к Улу Эдже лишь ненависть и отвращение. Однако… – Пыталась бы, если бы ты попросил. Темур вздохнул, безошибочно уловив отчаянную неуверенность в ее тоне. – И я прошу – не делай ничего и не бери на свою совесть то, что не взял даже хан, Туткун. Пусть будет так, как рассудит Небесный Тенгри. Завтра все получат то, что заслужили, – он отстранился слегка, убрал волосы с ее лица, не отказывая себе в маленькой прихоти очертить кончиками пальцев линию скул. – Уже поздно, ступай. А не то твой брат будет злиться, и одним поединком между Небом и Горами завтра дело не закончится. Туткун шутке, если это можно было считать шуткой, не улыбнулась, коснулась легким поцелуем его щеки и растворилась среди теней, которые в этой части дворца казались особенно густыми. Темур потер глаза, добрел до комнаты и, с трудом заставив себя переодеться, рухнул на кровать. Надо было хотя бы попытаться выспаться.*
Они снова стояли на площадке перед дворцом – месте праздников, казней, проводов в последний путь и свершения справедливости. Сегодня и сейчас, кажется, должно было состояться все одновременно, если смотреть на это с разных сторон. С одной стороны были Горный хан и ее люди. Хмурые, сосредоточенные, и среди них только сама Чолпан выглядела воплощением уверенности и победы. С другой стороны, куда как более многолюдной, были беки. Они, заранее не зная, на чью чашу весов Небесный Тенгри положит камень и как примут это наиболее причастные, говорили меньше и тише обычного. Темур стоял на верхней ступени на полшага позади Каи и чувствовал себя в происходящем лишним. Поэтому, чтобы заняться хоть чем-то и не отвлекаться на стоявшую подле своего хана Туткун, приглядывал за Гюнсели. Та, к удивлению многих, наотрез отказалась пропускать и сегодняшнее действо, и Темур начинал думать, что беременность, обычно делавшая женщин мягче и чувствительнее, неожиданно сделала невестку более кровожадной, чем она обычно была. А перед всеми ними, источая приторный запах трав и окропляя камни водой и кровью, снова кружили свой танец шаманы. Их молитвам, казалось, не было конца, и в какой-то момент Темур отчетливо различил, как им шепотом вторил Кая… Улу Эдже, напротив, ни слова молитвы не проронила. Она, застыв за другим плечом только вчера выбранного хана, переводила взгляд с Чолпан на сына, и ненависти для них двоих было в ее глазах поровну. Когда шаманка наконец остановила круговорот бессвязного пения, и над площадкой осело эхо последнего барабанного удара, вперед выступил Даныш-ата. – О Небесный Тенгри, наш создатель и наш защитник! Сегодня мы приносим тебе эти жертвы и эти молитвы и просим явить свою справедливость!.. Мой хан, беки, уважаемые мужчины и женщины нашего народа! Сегодня мы стоим здесь, чтобы стать свидетелями суда Небесного Тенгри. Та, кто его просила – Горный хан Чолпан, дочь Тойгара… Скажи нам, кого и в чем ты обвиняешь, Чолпан-хатун? Следуя жесту советника, Чолпан вышла вперед и прищурила глаза. – Я обвиняю Веру-хатун, дочь варяжского князя и первую жену покойного Алпагу-хана в том, что по ее злому умыслу и при ее содействии были оклеветаны и невинно убиты мой отец, Горный хан Тойгар, и моя сестра Тылсым, жена Алпагу-хана и мать наследника. Я обвиняю ее и в том, что по ее наущению Алпагу-хан принял решение убить своего сына, моего племянника Батугу. Темур покосился на младшего брата, вновь занявшего место среди горных, и подумал, что, знай Чолпан-хатун о том, кто стал причиной искалеченной жизни Батуги с рождения, не довела бы дело даже до суда. Однако эту тайну тегин предпочел похоронить в своей памяти навечно, скрыв даже от Туткун. Правда уже ничего бы не изменила, кроме и без того тяжелых отношений Батуги и его тети с ни в чем не виноватым Каей, на чьи плечи и так лег ужасный груз. – И ты требуешь суда Небесного Тенгри? – Требую. Даныш-ата кивнул спокойно, и Темуру вспомнилось, как так же спокойно пятнадцать лет назад советник говорил своему кагану, что его сын, несчастный ребенок-калека, может стать опасен и его надо убить… – Вера-хатун! Ты слышала сказанное Чолпан-хатун. Ты признаешь себя виновной в преступлениях, в которых она тебя обвиняет? Улу Эдже покачала головой. – Нет. – В таком случае соглашаешься ли ты доказать свою невиновность перед Небесным Тенгри? – Да. На ее лице при этом ни дрогнула ни одна черта, и Темур не выдержал. Произнес негромко, по-прежнему глядя перед собой и зная, что порывы ветра не донесут его слова ни до кого, кроме нее и брата: – Скажи мне, Великая Эдже, – хотя бы перед смертью скажи: неужели это все того стоило? Ты сделала одного своего ребенка подельником в своих преступлениях, а второго продала Китаю только лишь затем, чтобы лишить другого ребенка матери и жизни. Неужели ты верила, что отец после этого вернется к тебе, спустя столько-то лет? Неужели власть и трон оказались для тебя настолько дороже счастья мужа и сыновей? – Счастье быстро умирает, Темур. А Небесное ханство должно жить вечно. Я поклялась, что буду защищать его во что бы то ни стало, и я сдержала свое обещание. – Тогда и я поклянусь тебе, Великая Эдже, – он все-таки обернулся к ней. В ее горящем взоре не было ни капли сожаления или раскаяния. – Я клянусь, что не позволю тебе лежать в кургане рядом с нашим отцом. Пусть хоть в мире Эрлик-хана он будет избавлен от тебя. Кая дернулся от его слов, но даже повернуть голову себе не позволил, и на несколько ударов сердца Темур будто остался наедине с Улу Эдже. Он надеялся, она промолчит. Но этого, как всегда, не случилось. Ей, как всегда, было что сказать. – Когда я убью Горного хана, придет очередь горной девки. Темур поморщился и впервые в жизни пожалел, что ни разу не спросил у отца, за что, собственно, тот сделал варяжскую рабыню своей первой женой? В то, что к этой женщине можно было испытывать любовь, тегин уже не верил. – Если ты убьешь Чолпан-хатун, я убью тебя прежде, чем ты сделаешь шаг к Туткун… А теперь иди. «И не возвращайся». С высоты ступеней дворца происходящее походило на яркий, но нереальный сон – две венценосные женщины в дорогих одеждах друг напротив друга, каждая со своим шаманом за спиной, и замершие вокруг в безмолвии люди… Темур, хоть и считался лучшим воином ханства по праву, едва не пропустил первый удар. Чолпан, словно ураган, нанесла его тотчас, как Даныш-ата сделал жест к началу поединка, и на очень долгий миг, пока тяжелый клинок летел к своей цели, тегин даже поверил, что на этом все и закончится. Не закончилось – выросшая при своем отце, варяжская княжна управляться с оружием умела достойно. Но до полной ненависти и решимости Чолпан ей было немыслимо далеко – ровно настолько, насколько была далека от правды ее многолетняя ложь. Они кружили в ослепительном вихре яростных, но аккуратных выпадов, и Темур насчитал шестнадцать раз, когда мечи сошлись с глухим лязгом. А потом все произошло мгновенно: обманный шаг Улу Эдже за спину Чолпан, стремительный разворот, перехваченная рука… И клинок, увенчанный на рукояти оленьими рогами, вошел в грудь жены Алпагу-хана так же, как когда-то клинок самого хана вошел в грудь Тылсым-бике. В зале трона, куда они вереницей молчаливых фигур перебрались с площади, было сумрачно и заметно, что все без исключения пришедшие хотели бы закончить с необходимым побыстрее. Поэтому опального ябгу привели едва ли не раньше, чем все заняли свои места. Представ перед троном, Баламир оглядел хана, тегинов, Чолпан и пустое место Великой Эдже и усмехнулся. – Всегда говорил вашему отцу, что варяжская жена до добра не доведет. Кая поморщился больше устало, чем зло. – Это все, что ты хочешь сказать напоследок, дядя? – Пожалуй, кроме этого, мне и правда больше нечего сказать, племянник. Осталось только выслушать тебя. – Тогда слушай: за попытки незаконно захватить трон, убить Алпагу-хана, меня и моего брата Темура, а также за сговор с итбараками курултай, выслушав всех свидетелей, вынес тебе свой приговор. И я, как Небесный хан, с этим приговором согласен. Поэтому вот мое слово, Баламир-бек, – ты лишен титула ябгу Западного Небесного ханства и будешь казнен завтра на рассвете. У тебя есть один день и одна ночь на молитву и прощание с дочерью. Она после твоей смерти останется в этом дворце как моя сестра, и я даю слово, что позабочусь о ней. Также я даю слово, что любой, кто попытается помочь тебе бежать либо умереть прежде казни, будет казнен вместе с тобой. Тебе есть что еще сказать или о чем просить? Баламир молча помотал головой и, поколебавшись, все-таки приложил к груди кулак, знаменуя принятие ханской воли. Кая, проводив его взглядом до самых дверей, не удержался и коснулся пальцами виска, но тут же отдернул руку. Повернулся к Темуру, обратившись, впрочем, отнюдь не к нему. – Даныш-ата, посылка готова? – Да, мой хан. Темур приподнял брови, безмолвно спрашивая, о чем шла речь, и Кая сделал едва уловимый жест: «Успокойся». Бросил застывшему у дверей Кузубеку: – Приведите принцессу. Хрупкая и бледная, едва державшая маску бесстрастности, явившаяся в зал принцесса Юйлань шла меж рядов беков мелкими шажками и остановилась задолго до того, когда это можно было бы сделать. Ее заметно трясло от страха. – Принцесса, – голос Каи, напротив, был вполне дружелюбен, – я буду краток – ты свободна. Перестав трястись, Юйлань уставилась на хана неверяще, а затем быстро, словно боясь, что он передумает, упала на одно колено. – Великий хан, я благодарю вас за вашу милость… Пусть Тао дарует вам долгие годы… Кая поднял ладонь, прерывая ее лепетание. – Завтра утром ты покинешь этот дворец в сопровождении наших воинов. Они доставят тебя к твоему отцу. Кроме этого, вместе с тобой они доставят ему и мои послания, – он указал на шкатулку в руках Даныш-аты. – В этой шкатулке два документа. Первый – список всех доказанных преступлений, которые за пятнадцать лет совершили в нашем ханстве монах Тайзу, принцесса Мей Джин и их люди и решение наших уважаемых беков касательно судеб виновных. Это решение – смертный приговор для всех, и он уже приведен в исполнение для большинства, включая монаха Тайзу. Его тело, как доказательство, будет доставлено императору вместе с этой шкатулкой. Темур оскалил зубы в хищной усмешке. Он видел, что осталось от Тайзу – изувеченное тело в цепях и лохмотьях, с разорванной щекой и ожогами на лице. Тегину было искренне жаль, что такое развлечение с китайцем прошло без его участия. – А… второй документ, о Великий хан? – продираясь сквозь комок в горле, прошептала Юйлань. – Второй документ – это новый договор о мире между Небесным ханством и Китайской империей. Он уже подписан мной, и я ожидаю, что император вернет его со своей печатью как можно скорее. Потому что сегодня утром принцесса Мей Джин переведена в темницу на хлеб и воду и будет отпущена только тогда, когда я увижу императорскую печать рядом со своей. – А если… император не подпишет этот договор? Кая улыбнулся, и доброты в его улыбке не осталось уже ни крупицы. – Если император не подпишет или вздумает торговаться за более выгодные условия, я прикажу исполнить решение курултая и желание моего брата и отправить китайскому дракону его змею со снятой шкурой и по кускам. Когда принцесса, путаясь в подоле своего платья, покинула зал вместе с назначенным ее сторожить и сопровождать Кузубеком, Кая был вынужден снова вернуться к тому, с чего начался этот длинный день. – Чолпан-хатун… – Хан. Чолпан вышла вперед, представая перед троном, и Темур моргнул, пытаясь избавиться от видения того, как эта женщина уже стояла на этом месте, но говорила с другим ханом… Что вышло из того разговора, он помнил очень хорошо. Теперь должно быть иначе. Должно быть… Страх, что получивший власть брат не сдержит своей части уговора, прошил тегина, словно укол ледяной иглы. Этому страху не было никаких причин: Кая не любил Туткун, без сомнений называл ее в их разговорах «твоя» и в общем-то ни словом, ни делом не давал понять, что не собирался сдерживать обещание. И до этого мгновения Темур даже не задумывался о подобном… Так ему казалось. Однако подленькое сомнение, оказывается, все же точило его изнутри. Темур сжал рукоять меча и встретил обеспокоенный взгляд Туткун. «Все будет хорошо», – улыбнулся он успокаивающе, и она улыбнулась в ответ, вызвав недовольный вздох стоявшего рядом брата. – Твое требование было исполнено, Чолпан-хатун, суд Небесного Тенгри свершился. Надеюсь, ты довольна? Кая задал этот вопрос без насмешки, и, несмотря на высокомерное выражение, Чолпан кивнула в ответ весьма даже уважительно. – Я благодарю Небесного хана за то, что он позволил свершиться справедливости. Теперь души моих сестры и отца будут спокойны. – Раз уж зашла речь о справедливости, Чолпан-хатун, давай доведем это дело сейчас до конца. Не так давно мой отец заключил с тобой мир до следующей зимы, вернув Горному ханству на это время то, что было забрано пятнадцать лет назад. Теперь же, – Кая снова протянул руку в сторону Даныш-аты, и советник, будто фокусник, извлек откуда-то длинный свиток, – я предлагаю тебе заключить мир, какой был между нашими ханствами до гибели хана Тойгара. Твоим людям будут вновь открыты наш город, наши рынки и наши пастбища, ты будешь уважаемым членом курултая, и твои воины снова будут стоять под знаменами Небесного ханства, если на то будет необходимость. С каждым ханским словом шепотки беков становились все громче и все заметнее было удивление на лице Чолпан. Поэтому, когда Кая закончил, она молчала очень долго. Затем наконец произнесла: – Признаюсь, прежде я сомневалась, но теперь вижу: ты был прав, хан, когда сказал, что ты – не твой отец… как и не твоя мать. Не знаю, каким будет конец твоего правления, но начинаешь ты достойно… А потому я с уважением и благодарностью принимаю твое предложение. Пусть между нашими ханствами наконец настанет мир! Подписание договора, точной копии того, что был когда-то, прошло, несмотря на торжественность момента, быстро. А может, так показалось уже изведшемуся от нетерпения Темуру? Однако, когда и с этим делом было покончено, тегин, уже не скрываясь, вперил в брата прямой вопрошающий взгляд. Кая усмехнулся, опускаясь на трон вальяжно, будто специально оттягивал момент, чтобы его позлить. – Что ж, прекрасно, уверен, это решение пойдет на пользу нашим народам. И раз мы все им довольны, думаю, нет смысла омрачать столь радостное событие чем-то печальным. Не так ли, Чолпан-хатун? Чолпан сузила глаза, не понимая, о чем шла речь, и потому отозвалась ровно: – Без сомнений, мой хан. – Я рад, что ты согласна. В таком случае вот мое последнее слово: поскольку мир между нашими ханствами восстановлен этим договором, я более не вижу смысла в свадьбе между мной и твоей воспитанницей Туткун-хатун. Кто-то из беков удивленно охнул, задохнулась от возмущения и неожиданности Чолпан, и Гюнсели, все это время просидевшая ровно и бесстрастно, обернулась к мужу так стремительно, что чуть не слетела со своей подушки. Темур, не выдержав, закрыл глаза, ощущая в душе настоящее буйство эмоций, а когда открыл снова, углядел, как Туткун вцепилась в руку Тугана и дышала тяжело и часто. «Закончилось. Закончилось! Закончилось!» – беззвучно шептала она, чувствуя, что еще немного, и просто осядет на пол, разом растеряв все силы… Кая между тем продолжал. – Решение об этой свадьбе было принято моим отцом поспешно и под давлением в условиях, о которых тебе, Чолпан-хатун, прекрасно известно, и которые не делают тебе чести. Кроме этого, за прошедшее время я успел понять, что ни я, ни Туткун-хатун не желаем этого союза по множеству причин. Поэтому как хан я расторгаю нашу помолвку. Отныне и я, и Туткун-хатун свободны от всех обязательств. Калым, отданный за невесту, я позволяю оставить. На этом все. И, поднявшись с трона, тем самым знаменуя окончание собрания, Кая остановил открывшую было рот Чолпан. Когда все покинули зал, Темур дернул брата за локоть. – Это, знаешь ли, не совсем то, о чем мы договаривались. – Этого пока довольно, – Кая выдернул руку, поморщившись то ли оттого, что Темур сжал слишком сильно, то ли оттого, как стучало в виски. – Оглянись вокруг, Темур, – сейчас неудачное время для свадеб. Сначала должен пройти траур по отцу, сначала все должны успокоиться… в том числе Чолпан. Поэтому не было никакого смысла говорить заранее о том, что не случится в ближайшие дни. Помолвку я расторг, а дальше дело за тобой. Когда придет время, я выполню свою часть уговора до конца. Но не сейчас. В конце концов, мне, как старшему брату, придется сватать Туткун тебе у Чолпан, а говорить с этой женщиной сейчас я хочу меньше всего на свете. Темур фыркнул. Кая, конечно, был во многом прав, а играть свадьбу завтра тегин вовсе и не собирался… наверно. – Ладно, прости, погорячился, – он вздохнул и, покосившись на источавшую радостное непонимание Гюнсели, усмехнулся. – Тебе и правда сейчас лучше поговорить с другой женщиной, а то невестка лопнет от любопытства. Он оставил их наедине, а самого ноги понесли к знакомой комнате. Уже на подходе Темур услышал голоса внутри.***
Туткун толком и не запомнила, как дошла до покоев. Когда покидала зал, она чувствовала на себе заинтересованные, а порой даже сочувствующие взгляды беков – виданое ли дело, чтобы молодой мужчина, тем более хан, расторгал помолвку с такой же молодой, да еще столь красивой девушкой! Туткун была уверена, что вечером за парой чашек кумыса эти мужчины не упустят возможности посудачить о случившемся… Однако именно сейчас она со всей ясностью поняла, что имел в виду Темур, когда говорил на подобные сплетни: «Ну и пусть». И правда, пусть говорят. Пусть обсуждают, пусть даже подозревают в чем-то – Туткун было все равно. Потому что она наконец была свободна! В комнате она все-таки рухнула обессилено на кровать, завалилась на спину, раскинув руки в стороны, и засмеялась. Наконец, спустя столько времени и страданий, все закончилось! Да при том наилучшим образом! – О Небесный Тенгри, спасибо, – прошептала она, прижимая ладони к щекам. – Спасибо, что не оставил нас, я благодарю тебя! – Тебя послушать, так ты просто в восторге. Дверь гулко хлопнула вслед за голосом, полным такого же глухого недовольства, и Туткун села ровно. Конечно, было бы глупо надеяться, что Чолпан-хан не захочет узнать, что случилось, что заставило хана принять такое решение… – Отчего же мне печалиться, мой хан? Все виновные в смерти Тылсым-бике наказаны, и Горному ханству возвращено все, что было отнято незаслуженно. Разве это не все, чего мы желали? – Ты смеешь шутить надо мной, девочка? – Чолпан, ни мгновения не разделяя ее радости, подошла ближе и, схватив за локоть, заставила подняться на ноги. – Кая расторг помолвку! – Верно, однако… – Туткун попыталась аккуратно высвободить руку. – Вы желали, чтобы я стала его женой и родила ребенка, дабы отомстить Алпагу-хану тем, что он увидит, как сын горной девушки станет наследником Небесного трона. Но Алпагу-хан оказался игрушкой интриг Улу Эдже, и оба они уже мертвы… – И ты решила, что это что-то меняет?.. – Разве нет? В нашей с ханом свадьбе более нет никакого смысла… – Какая была бы разница, есть смысл или нет, если бы он захотел сделать тебя своей женой?! Но ведь он не захотел! Почему, Туткун, а? – Чолпан-хан сжала пальцы так, что Туткун охнула от боли, и встряхнула ее. – Я разве не научила тебя всему необходимому? Я разве не сказала тебе влюбить Каю в себя? Я разве не сделала тебя его невестой? Ты столько времени провела во дворце, а какой толк?! Кая вышвырнул тебя, как будто тебя и не было! Скажи мне, девочка, почему так вышло? Почему ты не справилась с тем, на что с легкостью способна?! Туткун все-таки, воспользовавшись тем, что Чолпан чересчур увлеклась, вывернулась из ее хватки, но отходить не стала. Сделала глубокий вдох и – ответила честно. – Я не справилась, потому что не пыталась! Потому что поняла, что вашими приказами двигали не желание мести и справедливости, а жажда власти! Потому что вы, уверяя нас о своей заботе, без колебаний принесли и меня, и Тунай в жертву дважды: сначала пленив тегинов сами, а потом решив слушать Баламира в ставке! Что было бы, если бы хан не согласился на ваши условия? Что было бы, если итбараки убили тегинов, вы подумали? Улу Эдже не оставила бы в живых ни одного горного в этом дворце и за его пределами! Лицо пораженной ее резким тоном Чолпан искривила нервная злобная усмешка. – И что же, ты поэтому предала меня? Потому что испугалась за свою жизнь? – Нет. Нет, я… – Туткун опустила глаза на мгновение, но только на мгновение. – Я не хотела вас предавать, мой хан, никогда не хотела. Однако, когда случилось то, что случилось, я не смогла поступить иначе. Я даже ради вас не смогла предать ни саму себя, ни любимого мужчину. На краткий миг Чолпан опешила от таких слов. Потом, опомнившись, сделала шаг ближе, сжала кулаки… – Даже думать не смей об этом, Чолпан-хатун, – прозвучал вдруг от дверей голос, опасно низкий и угрожающий, и Туткун обернулась. Темур стоял, наклонив голову, и смотрел на Чолпан, как на самого большого своего врага. – Даже думать не смей поднять на Туткун руку. Иначе я тебе ее оторву. На этот раз Чолпан потребовалось куда больше времени, чтобы прийти в себя, и за это время Темур успел сделать главное – дойти от двери до кровати и встать перед Горным ханом, ненавязчиво оттирая Туткун за себя. Туткун, оказавшись позади, выдохнула, с трудом сдерживая желание обхватить тегина руками и уткнуться в его широкую спину. Чего таить, было страшно восставать против Чолпан, говорить ей в лицо правду, зная, как хан была вспыльчива и мстительна. И оттого чувство защищенности, которое всегда приходило с присутствием Темура, было необходимо Туткун сейчас как никогда. Чолпан же, наконец справившись и с этим удивлением, оглядела тегина с головы до ног и стиснула зубы. В ее голове, кажется, начинала складываться полная мозаика: и бездействие Туткун, и ее нынешнее признание, и чувства второго наследника к горной рабыне, о которых столько болтали во дворце, и расторгнутая Каей помолвка, и добровольный отказ Темура от трона в пользу старшего брата… – Ты… ты все придумала еще давно, не так ли, Туткун? Провернула все за моей спиной… Задыхаясь от злости, Чолпан снова попыталась подступить ближе, но натолкнулась, словно на стену, на непоколебимого Темура, и теперь ей оставалось только буравить полным ненависти взглядом девушку, которая была вне досягаемости. Туткун тяжело вздохнула. – Да, придумала. Да, провернула. Однако, поверите вы мне сейчас или нет, мой хан, я, даже делая что-то вопреки вашим приказам, никогда не предавала наш народ. И никогда не предам. – Верно, не предашь, – процедила Чолпан. – Потому что я больше не дам тебе такого шанса! Ты что же, тегин, решил, что, раз твой брат отказался от нее, теперь ты возьмешь в жены? Не будет такого! Слышишь меня, Туткун? Пока я жива, ты женой этого человека не станешь! Как только вернемся в Горное ханство – найду тебе мужа! Темур качнулся вперед, и Туткун сама удивилась тому, что успела положить ладонь поверх его руки, уже начавшей вытаскивать меч. – Не найдешь, – спокойно ответила она, взглядом прося тегина убрать оружие. – Ты не найдешь мне мужа, Чолпан-хан, потому что, хоть ты и жива, я уже стала женщиной наследника Темура. И либо ты позволишь нашу свадьбу и сделаешь все согласно традициям, либо я объявлю об этом при всех, и ты, как воспитавшая меня, будешь опозорена вместе со мной и вынуждена устроить наш брак, чтобы этот позор смыть. На этом, похоже, предел удивления Чолпан-хан оказался исчерпан. Она посмотрела на Туткун, посмотрела на Темура и, молча развернувшись, вышла прочь.*
Они уезжали вечером: Чолпан отказалась ждать утра. Туткун стояла на ветру, наблюдая за тем, как слуги замывали кровь умершей здесь сегодня Великой Эдже, грузили на лошадей вещи и запрягали деревянную повозку – Батуга все же принял решение покинуть Небесный дворец вместе с ними. Рядом возникла тонкая тень. – Ты уже уезжаешь? Туткун улыбнулась. – Уезжаю, Гюнсели. Впрочем, я надеюсь, ненадолго, так что не радуйся слишком сильно. – Скажешь тоже. Туткун, я… – девушка потупила взгляд. – Я очень прошу у тебя прощения. Кая мне все рассказал. Если бы я с самого начала знала, что ты любишь наследника Темура, я бы не стала тебя травить! И не была бы с тобой так груба… Мне сейчас очень стыдно. – О чем ты говоришь, какой стыд? – Туткун протянула к ней руки. – Ты ведь ничего не знала. Конечно, пытаться меня убить было необязательно… Но в остальном ты ни в чем не виновата. Я прошу тебя, не говори больше таких глупостей. И не обижайся на Каю, он хранил все в тайне от тебя, потому что хотел защитить. Гюнсели кивнула, неожиданно всхлипнула и, к совсем уж неожиданности Туткун, крепко ее обняла. – Прости меня, я была так с тобой несправедлива! А ты ведь посоветовала мне пойти к Кюн-ате, и Кая сказал, ты им помогала очень… Я, по правде сказать, и без того успела к тебе привязаться немного, даже думала, что смогу смириться с тем, что ты станешь его женой… А теперь, когда ты уедешь, мне тебя будет очень не хватать! – Ладно, Гюнсели, ладно, я ведь сказала, что скоро вернусь… Туткун похлопала девушку по спине, чувствуя, что еще немного, и та ее задушит от нахлынувших чувств. Гюнсели отстранилась. – Да, вернешься, конечно, но ведь ненадолго. – Как это ненадолго? – Ох… а наследник Темур тебе не сказал? – Не сказал что? Туткун прищурила глаза, и Гюнсели улыбнулась. – Что он станет новым ябгу Западного Небесного ханства. Так что после свадьбы вы уедете отсюда. – И все-то тебе надо рассказать вперед других, а, невестка? – Темур, вышедший к ним из-за спин сновавших туда-сюда слуг, добродушно хмыкнул. – Ничего мне не оставила. Туткун засмеялась его притворному недовольству. – Темур, это правда? Ты станешь ябгу? – Правда, стану. Если только не случится что-то еще, и небо не рухнет на землю, завтра Кая объявит об этом. – Как жаль, что я не увижу… – Не жалей. А ты, невестка, передай моему брату, что, если он сделает из этого объявления очередную церемонию с очередными шаманами, я его ударю. Сильно. Гюнсели так же притворно цокнула языком, будто бы обиженная за мужа, и тактично отошла в сторону. Туткун улыбнулась. Темур коснулся ее руки. – Траур по отцу продлится сорок дней. За это время, даст Небесный Тенгри, мы наведем порядок в Западном ханстве, а Чолпан успокоится, и я приеду за тобой. – А если не наведете, а она не успокоится? – Все равно, что бы ни случилось, я приеду за тобой, моя Туткун. Только бы эти сорок дней пережить… Темур опустил взгляд на их руки, и Туткун, освободив одну ладонь, коснулась его щеки. – Переживем. Мы пережили уже больше, Темур, переживем и это. И я обещаю, это будут последние дни в твоей жизни, когда меня не будет рядом. – Честно говоря, тегин, будь я на твоем месте, я бы воспринял это как угрозу. Туткун, вздрогнув от неожиданности, показала подкравшемуся к ним брату кулак. – И давно ты там стоишь и подслушиваешь, Туган? – Давненько. – Это неприлично! – Пожалуй, – брат, перестав таиться, подошел и оглядел их очень внимательно. – Зато теперь понимаю, что имела в виду Тунай, говоря, что вы вместе выглядите и ведете себя, как двое блаженных. Правда, похоже. Темур засмеялся, пытаясь скрыть неловкость, и Туткун смущенно отвела глаза. Туган засмеялся тоже. – Ладно, тегин, твоя взяла… Только тебе все же придется очень хорошо попросить, чтобы я отдал свою такую красивую и умную сестру. Я стребую у вас большой калым. – Ты только не слишком увлекайся, Туган, не слишком. Иначе не выдержу и украду невесту безо всякого выкупа. Но кстати о просьбах, – посерьезнел Темур. – Я у тебя попросить кое-что хотел. Сборы были почти окончены, слуг стало меньше, и они с Туганом отошли в сторону: Темур не желал, чтобы их разговор услышала Туткун. – Ну, тегин, говори, что хотел? – Хотел попросить тебя внимательно приглядывать за Туткун в вашем стойбище. Туган фыркнул. – И это все? Мои сестры и без того всегда под моей защитой. – Но сейчас не как всегда, брат, – Темур покачал головой. Ему было не до такого легкомыслия. – Чолпан-хатун очень зла на Туткун, и я знаю, что ее гнев так быстро не утихнет. Нашей свадьбе она помешать не сможет, в этом деле у вашего хана… выбора нет, скажем так. Но остальное, что будет до того, как я приеду, в ее власти. Поэтому прошу, смотри за Туткун особенно и не давай в обиду. Чолпан будет ее задевать, будет пытаться довести, может, ударить даже…. – Ударить, говоришь? – Туган помрачнел. – Уже?.. Темур поспешил его успокоить, видя, что настроение горного стремительно ухудшалось. – Нет, нет. Но то при мне. Я – Небесный тегин и ей не подчиняюсь. А вот ты – ее воин, и Туткун пока ее воспитанница и не моя невеста. И я боюсь, потому Чолпан решит, что она вольна делать все, что вздумается… Не позволяй. Считай это и моей просьбой, и моим приказом, но не позволяй ей этого. Если она хоть что-то сделает Туткун, если хоть до слез ее доведет, я узнаю. Я спрошу не только с нее, но и с тебя. Ты понял? Туган не стал ничего говорить в ответ. Просто приложил кулак к груди, впервые со дня их знакомства склоняя голову глубоко и искренне. Остальное прощание вышло коротким: явившаяся наконец Чолпан двигалась стремительно, и никому времени на изъявление чувств не дала. Темур и Гюнсели по очереди обняли напоследок Батугу, Аккыз простилась с тегином кивком, и он не стал приближаться к Туткун, чтобы не давать Чолпан лишний повод для злости на девушку в пути. Так и остался стоять, любуясь ею, и она, так же не отрываясь, смотрела на него до тех пор, пока не пришла пора отправляться. Когда ворота закрылись за их спинами, Туткун вздохнула, зная, что точно так же сейчас вздыхал во дворце Темур. Им оставалось отсчитать последние сорок дней порознь – чтобы потом не пришлось считать никогда.