military boo, come here! [ редактируется ]

— Да, — выжала я из себя, сжимая руки в кулак. — Что «да»? — Переспрашивал он, не скрывая счастья от услышанного. А мне врезать ему хотелось за эту манерную точность. — Я поеду. На лето. Потом сама решу, чего хочу. — Ты не пожалеешь, — он положил руку мне на плечо и, клянусь всем святым, именно это стало последней каплей, выливающейся из чаши моего железобетонного терпения. И, видимо, не только моего. — Руки, — послышалось где-то за спиной. — От неё. Убрал. [ Несколькими часами раннее ] — И что ты предлагаешь? Я подтянула ноги к груди, опираясь лбом о колени. От наготы в своём самом естественном обличии спасало лишь тонкое покрывало, которым парень укрыл меня прохладной ночью. А сейчас он не мог даже взглянуть на меня. Ведь Лип, — конченный, блять, чепушила, — скорее всего всё ему рассказал. Яркий солнечный луч, еле-еле пробивающийся сквозь закрытые занавески, упал на спину Йена, обволакивая каждую веснушку. И в картину эту, смахивающую на творение каких-нибудь художников средневековья, никак не вписывались те разочарование и обида, которые переполняли его взгляд. — Я не хочу уезжать. — И причиной тому..? — Ты, — отрезаю я на автомате. — И всё? — Он оборачивается полностью, разглядывая мои взбаламошные волосы. — То есть, только я держу тебя от счастливой и богатой жизни? — Это не синонимы, — отвечаю я явно не на тот вопрос. — Так дело только во мне, — он улыбнулся. — Как здорово осознавать, что ты держишь девушку в заложниках. — Я взрослый человек, Йен, ты не можешь заставить меня остаться, если я сама того не захочу. — А ты хочешь? — Да! — Ты, блять, противоречишь себе! Если бы я жил на Манхэттене, рядом с твоими небоскребами, ты бы осталась здесь? Нет! Нет, блять, Лин, не осталась бы! Потому что место это — дыра, и если ты отсюда не свалишь, то прогоришь как Лип. И останешься с потенциалом и без денег, — голос его сел, и он говорил почти шепотом. — Со мной. И тремя детьми. В этом самом доме. И мы будем молиться по ночам, чтоб кто-нибудь отсюда уже съехал, ведь места катастрофически мало. Дверь скрипнула, и в комнате показалась ещё одна рыжая макушка. — Завтрак готов, — пролепетала Дебс, убежав впопыхах. — Думаешь, я такого тебе желаю? — Спустя минуту гробового молчания, вынес он вердикт вопросом. — Я сама ещё не решила, действительно ли деньги и большой город — это именно то, чего я хочу. Он хмыкнул. И во взгляде его промелькнуло едва разборчивое выражение: «Кого ты пытаешься обмануть, ребёнок?» — Ты давным давно всё прекрасно знаешь, — он встал с кровати и натянул на себя вчерашнюю футболку, — и уже сотню раз успела убедиться, что бедная жизнь — это не твоё. Это вообще ничьё. Но у кого-то не было выбора. Дверь снова отворилась, и Йен вышел из комнаты. _____ У порога меня встречала уж слишком счастливая мина МакКея. Он шаркал по карманам в поисках ключей, когда услышал быстрые шаги в свою сторону. Замерев на месте, тот упёрся руками в бока и словно ждал, когда же я озвучу своё заветное решение. Но мне вместо этого хотелось кого-нибудь в клочья разодрать, а Брайен младший подозрительно хорошо для этого подходил. — Ну? — Выдохнул он, словно сам пробежал только что несколько кварталов. — Как дела? — До вечера, — бросила я, открывая входную дверь и запираясь в своей комнате. В груди больно защемило. Хотелось бы сказать, что дело в той правде-матке, которую Йен выпалил мне полчаса назад, но тут скорее виновата неожиданная физическая нагрузка в виде бега, которой я себя уже недели две не обременяла. От слов Йена же щемило не только сердце, но и все тело. Словно миллионы мелких иголок пронзали насквозь тонкую бледную кожу, намереваясь повторить заход ещё не один раз. Я ничего не могла ему ответить. Все сказанное — правда чистой воды, и от неё бежать мне чуждо. Мы же за справедливость, честность и ясность. И плевать, что это все одно и тоже, и толку от этого одинаково мало. Раздался короткий оповещающий гудок. Й: «Я могу попрощаться с тобой по-человечески?» А: «Уезжаю сегодня в семь.» Й: «Не против, что при родителях?» А: «Не против.» На глазах навернулась мутная пелена, и сил сдерживать в себе то малое для кого-то, но такое непоколебимое для меня чувство утраты и пустоты, совсем не осталось. Я уткнулась носом в подушку, и литрами соленой воды из меня выходило то, что сдерживалось уже очень долгое время. ____ В гостиной стоял чемодан и пара дорожных сумок. За стеной, на кухне, переодически раздавался громкий смех то родителей, то собирающегося в отъезд парня. Спустя два часа тяжёлого сна, моё лицо было похоже на ужаленное огромной пчелой чучело. В глаза постоянно темнело, в голове трещало, и давать в таком состоянии повод для радости человеку, который мне сдал родителям, очень не хотелось. Ну прям вообще. Разве что в шутку, чтоб потом больнее было. Но увы, решение принято. И хотя мне до конца не верится что все заканчивается настолько драматично, время продолжает идти, и подкрадываясь к заветному часу моего вердикта. Я завернула за угол, представая во всей своей красе перед сидящей за столом семьей. Все тут же умолкли, разглядывая меня с двойственным сожалением: — Милая, ты в порядке? Да, блять, в полном! По мне не видно? — Я еду, — бросила я в чистовую, не желая создавать киношной интриги. — Пойду чемодан соберу. — Всё уже готово, — мама встала изо стола и заключила меня в непривычные для её характера объятия. — Мальчик тот написал МакКею часиков полтора назад. Сказал, что ты едешь, даже если сама так не считаешь. — Что ещё он сказал? — Пыталась докопаться до истины я, не удержав нотку злобы в своём тоне. — Больше ничего, — пробубнил Кей, не удосужившись повернуться ко мне лицом. — Вам пора, — поспешила перебить нарастающую к драке атмосферу мама, прекрасно понимая, что часа два в запасе у нас ещё есть и торопиться некуда. — Вы правы, миссис Фолтер. Лучше приехать заранее, чем опоздать на рейс. — Мы летим на частном самолёте, показушник. На него нельзя «опоздать». — Аделина! — Синхронно воскликнули родители, а я только носом повела. После изматывающей полуденной жары, солнце, наконец, клонилось к горизонту, смягчая свой яркий свет и удлиняя тени. Легкий ветер шевелил зеленые листья, со всех сторон перекликались птицы. Взрослые выходили со своими детьми в плавках и купальниках, направляясь к городскому бассейну. Женщины давали своим дочерям точные и жесткие наставления, объясняя, что делать можно, а чего нельзя, и что делать, если с тобой поступили так, как нельзя, чтобы не угодить в тюрьму. Чернокожие подростки кучками суетились у разных поворотов, но когда кто-то выходил с колонкой на улицу, все становились одной дружной семьей. До первой драки, ясное дело. Проходящие мимо них девушки получали кучу комплиментов в догонку, и кто-то им улыбался в ответ, а кто-то подрывался в бега. Вот такой чудной и неординарной мне запомнится южная часть Чикаго. Именно здесь я познала всю суть любви, ревности, предательства, дружбы и много ещё чего другого. Семья Галлагеров создавала такой сильный контраст с моей собственной, что иногда мне даже не верилось, что все их решения и действия происходят наяву. Что люди живут вот так. С долгами, ссорами, презрением, обожанием, семейностью, сплоченностью — и всё это в одном доме. И иногда зависть охватывала меня с головой. Но позже я пришла к более понятному для самой себя умозаключению — это, несомненно, очень ценное место и исключительное в плане взаимопонимания и готовности протянуть руку помощи любому человеку, но… Это не мое. Я выросла в других условиях. Я видела другую жизнь. И, может, меня бы не приняли радушно, если бы я залетела в шестнадцать, но оно мне ведь и не надо. Я мыслю по-другому, мечтаю об ином, и та жизнь, которой я здесь пропиталась насквозь — уникальна и бесценна, оттого и не для всех. — Ну так что? — Вырвал меня из размышлений своим подначиванием МакКей. — Да, — выжала я из себя, сжимая руки в кулак. — Что «да»? — Переспрашивал он, не скрывая счастья от услышанного. А мне врезать ему хотелось за эту манерную точность. — Я поеду. На лето. Потом сама решу, чего хочу. — Ты не пожалеешь, — он положил руку мне на плечо и, клянусь всем святым, именно это стало последней каплей, выливающейся из чаши моего железобетонного терпения. И, видимо, не только моего. — Руки, — послышалось где-то за спиной. — От неё. Убрал. На лицах родителей считывался испуг. Было видно, как их трясло от одной мысли о том, что рыжеволосый парень, подходящий все ближе и ближе к их дочери, в одно слово может перевернуть все сказанное мною ранее. Я потянула руки вверх, заранее готовясь к тёплым широкоплечим объятиям. Совсем не таким, как у мамы. Здесь была та тоска и любовь, которой мне порой так не хватает дома. Кольцо из его рук стало ещё плотнее, и я уже почти не чувствовала земли. Носом я уткнулась в шею, вдыхая новый одеколон, купленный, скорее всего, по большей части для меня. За его спиной надвигалась куча людей с какими-то вещами в руках, разглядеть которые на большом расстоянии у меня не получалось: — Это что? — Шепчу я ему на ухо, и наблюдаю, как весь он покрывается мурашками. — С тобой попрощаться захотели, — улыбаясь, ответил он, аккуратно опустив меня на землю. — Я не стал запрещать. Чем ближе подходили люди, тем лучше я разбирала их лица: Галлагеры, Ви с Кевом, несколько одноклассников и соседей надвигались прямо к моему крыльцу, держа в руках самодельные плакаты и шарики. Сквозь громкий смех и визги я протиснулась в самую кучу, обнимая на прощание каждого, кто решил прийти. Кто-то улыбался, кто-то плакал, а я совмещала в себе все вместе. — Если ты про нас совсем забудешь, я окончу школу и поступлю в Колумбийский, просто чтобы надрать тебе задницу за такое поведение, — пригрозила Фиона, после чего обхватила меня за шею. — Пусть лучше это сделает Лип, — сказала я ей так, чтобы никто другой не услышал. — Не давай ему забросить учебу. О другом я позабочусь. Она молча кивнула несколько раз, разглядывая меня глазами, полными слез. И отпустила дальше, чтобы каждый смог дать своё напутствие. После долгих удушающих обнимашек, из-за которых иногда начинало темнеть в глазах, я наконец дошла до первого, — не считая Фрэнка, — жителя этого города, с которым у меня завязалась самая крепкая дружба из всевозможных. Лип стоял в сторонке, куря сигарету и смахивая соленые дорожки на щеках. Когда я подошла вплотную, уже готовая заключить того в обволакивающий дружеский захват, он вытянул перед собой руку: — Я разревусь здесь нахуй. Давай лучше так, — он перевернул ладонь для пожатия. — Мы ведь не навсегда прощаемся. — Не навсегда, — твёрдо выцедила я, уже прикидывая, на каких каникулах могу приехать. И пожала ему руку. Все чемоданы были уложены в багажник, а водитель Кея уже пару раз бибикнул, намекая, что пилот нас ждёт. Я подошла к двери, махая руками на прощание, и, не успев дотянуться до ручки, оказалась плотно прижата спиной к дверному стеклу. Теплые родные губы с привкусом клубничной гигиенички накрыли меня в омут с головой. Жаркий прощальный поцелуй был словно самым разумным окончанием такого сумрачного вечера. Где-то там снова послышались крики с просьбой найти себе комнату, в перебой со смехом и хлопаньем, но на какую-то долю минуты весь мир снова оказалась там, позади, на заднем фоне. И существовали только мы вдвоём. — Пиши мне, — выдохнул Йен. — Я не прошу от тебя девственной верности, просто пиши мне. И звони почаще. — Обязательно, — обещаю я, скрепляя в доказательство наши мизинцы. Роковое третье бибиканье водителя вернуло меня в тяжелые реалии. Йен открыл мне дверь, не отрывая зрительный контакт. Вскоре она захлопнулась, и автомобиль тронулся. Прощай, родной, любимый, незаменимый и самый лучший Чикаго! Обещаю, мы встретимся с тобой ещё не раз.

С любовью, навсегда твоя Аделина Фолтер.