Обычай самураев

      Его счастье было похоже на лед. На тонкую корку, которой иногда покрывалась река. На которую было боязно твердо встать — она трещала под ногой. Конечно, для шиноби, умеющего ходить по воде, это не проблема…       Но вот с счастьем у шиноби дела обстоят куда сложнее, чем со льдом…              Какаши давно почувствовал, что Итачи стал напряженнее и тише обычного. Однако, несмотря на их близость, парнишка ничего не рассказывал. Пока накал не достиг своего пика. Когда обнаружилось, что друг детства Учихи покончил с собой. А самого Итачи, к ужасу его сослуживцев, собственный клан стал подозревать в убийстве. Неужто байки о сумасшествии Учих — настолько «не байки», что они и сами могут ожидать друг от друга подобных поступков?..       Но эти подозрения вызывали у Какаши лишь негодование и злость. Не нужно было никаких улик и убеждений: он знал, что товарищ невиновен, в обратное он бы не поверил никогда. И поддерживал Итачи как мог. Иногда — просто был с ним рядом, зная, насколько даже молчаливое присутствие близкого человека важно для израненной души.              Они сидели под деревом, укрываясь от слишком яркого солнца. Голова с утра раскалывалась, и Какаши старался не открывать глаз, чтоб не стало хуже от режущего света. Итачи растирал его пальцы — говорил, что так давление может нормализоваться. Да и в целом выходило это приятно, так что юноша не возражал. Тензо бродил где-то рядом, и остальные подчиненные тоже были на своих наблюдательных постах. Оставалось лишь надеяться, что до вступления в бой полегчает…       — Вам нужно нормально спать, — снова повторил Итачи, тихо, привычно ровно. — Принимайте лекарство, раз в этом есть необходимость.       — Не… Я не хочу опять на него подсаживаться, — юноша уже давно не пил свои снотворные капли и считал это положительным знаком.       — А лучше не спать всю ночь и потом помирать?       — М, какой ты строгий.       — Вам же нравится, когда на вас ругаются.       — Потому что я «мазохист», как ты говоришь?       — Ага, он и есть.       Но это нравилось ему и по другой причине: от понимания, что кому-то искренне есть дело до его состояния. Давно забытое чувство…       А Итачи прикоснулся к его подбородку. Какаши приоткрыл глаз, покосился, встретился со светящимися красным шаринганами.       Лицо приятно обдул ветер, заиграл в волосах. Пахнуло свежестью влажного утра. Небо затянуло серыми облаками, вдалеке, в лесу, громыхал гром. Итачи улыбнулся ему, поднялся на ноги. Какаши тоже встал, пошел следом. Спазм в голове, где-то в черепушке, в самом мозгу, наконец-то начал стихать. Парнишка же шел куда-то, вроде неспешно, а вроде целенаправленно.       Прокаркала ворона — громко и тоскливо. Какаши вздохнул, догнал друга, который притормозил на краю холма. Внизу виднелся всё такой же лес.       — Отсюда Первый Хокаге смотрел на будущую Коноху, — проговорил Итачи, не оборачиваясь.       — А, точно. Как на картинке со свитков, которые показывают в Академии…       — Да. И Гора Хокаге в ее первозданном виде. Хаширама тогда тоже стоял здесь с Учихой, — парнишка посмотрел на своего семпая. — И верил в лучшее будущее для всех, вне зависимости от клановой принадлежности. И, как показывает история, ошибся.       — Может, и нет, — пусть Какаши и не особо прельщали «чудеса позитивного настроя» (что часто проповедовал Гай), поддержать друга сейчас хотелось сильнее, чем говорить правду. — Рано делать выводы…       — Наверно, Учихи всегда должны были жить изолированно, — в негромком голосе слышалась подавляемая боль.       — Тогда войны бы не прекратились.       — Они и сейчас не прекращаются.       — Война будет всегда, пока есть люди.       — Мне так это не нравится… — Итачи вздохнул, совсем несдержанно, нервно, немного по-детски. Сел на траву. По небу прошелся новый раскат грома, отдавшись приятной вибрацией в груди. Какаши приземлился рядом.       — Знаю, Итачи-кун. Мне тоже. Как и моему сенсею…       — Такое чувство, будто всё напрасно. Все отданные жизни, все смерти во имя «лучшего будущего»… Потому что история повторяется снова и снова…       Такие нотки были нетипичны для этого парнишки, но Какаши хорошо его понимал. Поэтому обнял за плечи, притянув к себе. Прислонился подбородком к его голове, почувствовав, что здесь он сам оказался без маски.       — Я знаю, как тебе больно. Потерять близкого — худшее, что может случиться. Не так страшно даже пострадать самому… Но надежда еще не потеряна. И смысл в отданных жизнях… смысл в их жертвах всё равно есть. В нас. Мы выжили. И мы должны нести его дальше. Чтобы всё было не напрасно. Нельзя сдаваться. Нужно продолжать бороться за то, что было им дорого. Так они будут продолжать жить через нас. И их идеи тоже.       Итачи снова вздохнул. Таким напряженным он никогда не был. Так что Какаши притих, навострив всё свое существо, буквально ощущая, что ему вот-вот скажут что-то… что-то…       Но друг молчал. Как и молчал в последнее время. Делать было нечего: придется пойти на риск, даже если от этого станет больнее…       — За что он умер? Ты же знаешь причину?       — Из-за отчаяния, — слова разрезали воздух вместе с громом. Заморосил мелкий дождь, приятно холодящий. Какаши смотрел поверх головы Итачи на чернеющие тучи над Конохой — лесом, где однажды она появилась.       — Ты говорил с ним перед этим?       — Да. Я был там тогда… Но я не убивал его.       — Я знаю. Но ты это видел, да? Я просто… заметил это по твоим глазам. Ты видел то, чего никогда не хотел бы. И понимаю, что тебе не хочется об этом говорить…       — Вы хотите понимать, что происходит?       — Да. Что-то ведь происходит… Но еще я хочу, чтобы тебе стало легче.       Итачи поднял голову, посмотрел своими черными глазами, глубокими как ночь. Он был пропитан сомнением, балансировал на грани: сказать — промолчать? И отозвался:       — Напрасно.       — Нет. Ничто не напрасно, я уже в этом убедился. Иногда происходят события, с которыми мы не согласны… но дальше всё зависит от нас.       — Вы так не думали, когда потеряли вашего сенсея.       — Но я думаю так сейчас. Я это знаю. И знаю, что чужой опыт тут ни при чём. Ты не почувствуешь себя лучше, даже если я расскажу, через что прошел я. Но тебе может стать лучше, если ты расскажешь, через что проходишь ты. Я хочу это знать.       — Вам не нужно это знать, — Итачи тоскливо, растроганно улыбнулся. — Для вашей же безопасности.       Кажется, правда становилась всё ближе. И это заставляло душу Какаши вскипать. Ему хотелось услышать откровенность. И подобная откровенность рвалась наружу из него самого:       — Я… знаю, что не должен лезть в дела чужого клана. Но ты для меня не чужой.       — Как и вы для меня, — он погладил Какаши по руке. — Но с самыми близкими мы порой вынуждены поступить самым несправедливым образом.       — Это точно, — перед глазами снова возник Минато, в ту ночь. «Пообещай мне, что выдержишь это». И — плачущий Наруто, умоляющий не уходить…       — Я расскажу вам потом, хорошо? — вдруг сказал Итачи. — Но сейчас не могу.       Спорить уже не получалось, будто бы не было оснований.       — Хорошо.       Парнишка со всё той же слабой улыбкой снова привалился к его плечу, завершая разговор на поднятую тему. Дождь падал на тела и высыхал, не успевая намочить. Небо трещало от грома, которому вторили вороны. Но было в этом что-то успокоительное.       — Как голова?       — Отпустило, вроде. По крайней мере, здесь.       — Пейте лекарство, если не можете уснуть.       — Ладно.       — Успех миссий зависит от состояния командира.       — М, так это забота об успехе миссий?..       — Конечно, исключительно, — в его голосе наконец-то послышались и игривые нотки. Какаши тоже хмыкнул, переключаясь на более приятную волну, несмотря на тяжелое послевкусие не самой простой беседы. Но всё же добавил:       — Но это и нормально, с какой-то стороны. Знаешь, как писал Джирайя? «У шиноби всё время что-то болит: или заживающая рана, или растянутая мышца, или вывихнутый и вправленный сустав, или растерзанная душа…»       — Хм, верно… Зачем вообще мы пошли в шиноби? — шутливо возмутился Итачи.       — Да уж, зачем? Уволимся, пойдем на пенсию. Будем выращивать рис, — размышления казались отдаленно знакомыми. Как годы назад. Но когда?..       — Так легко, да? Быть в ответе только за рис.       — Да. Действительно, — хотелось добавить, что, вероятно, и тут есть своя ответственность: за тех, кто этот рис будет покупать или есть… Но Итачи наверняка и сам это понимал.       — Раньше я тоже часто думал о бегстве… — зачем-то признался Какаши, тут же об этом пожалев. Он знал, что некоторые вещи не должны быть озвучены, не должны быть известны другим… особенно — не бесхитростным простачкам вроде Гая. Умных и хитрых людей всё равно стоит опасаться. Пускай верить Итачи ему очень хотелось…       — Но остановились на бегстве в себя. Потому что у каждого есть свой долг, не дающий поступить так, как хочется. Даже если он наложен не тобой…       — Да… Скажешь, если разочаруешься в жизни шиноби и захочешь выращивать рис, ладно? Думаю, вместе это будет организовать попроще.       — Командной работой?       Какаши засмеялся.       — Ага, ей самой.       — Тензо идет, семпай.       — Ладно… — он неохотно вздохнул. — Хотелось бы мне всё-таки уметь вылезать из твоих гендзюцу самостоятельно.       — Значит, надо больше практиковаться.       — Да я-то и не против, если ты готов уделить мне время.       Итачи мягко улыбался ему. На его лицо опускались капли дождя, но не стекали, а испарялись.       — Пора.       Какаши открыл глаза, снова зажмурившись от солнечного света. Поморгал, сфокусировал взгляд на Тензо.       — Пора, говорю, Какаши-семпай, — требовательно повторил тот. Качнул головой с видом, будто стал свидетелем сущего непотребства. — Не хочу и думать, что вы там делали…       — Какие мы нежные, — Какаши со смешком поднялся на ноги. По счастью, голове полегчало и в реальности, словно недолгий гипноз помог телу расслабиться, так что и спазм ушел. Он переглянулся с Итачи, который с невинным видом пожал плечами.       Кажется, Учихе тоже было всё равно, что думают сослуживцы и о чём хихикает Тензо. Их обоих устраивал уровень образовавшейся близости — эмоциональной в частности. В названии их взаимоотношения и не нуждались. Достаточно было просто чувствовать себя хорошо в присутствии друг друга. А если и не «хорошо», то хотя бы «лучше», чем порознь.              На совместных увеселительных вылазках Итачи тоже вел себя тихо, совсем не как обычно. Оно было понятно: травмирующие события нескоро ослабят удушающую хватку, буквально перекрывающую доступ самой энергии жизни. Но Какаши знал по себе, что оставлять человека в такой ситуации одного — намного хуже. Пусть уж лучше молча посидит под боком.       Тем более, напряжение обострилось и дома у друга, словно ему и без того не хватало переживаний. Итачи стал чаще жаловаться и на отца, и буквально на весь их род, и всё реже говорил о Саске…       А на его лице порой читалось что-то, что Какаши совсем не понимал. Это была не скорбь. Не только скорбь. Что-то такое, от чего мороз шел по коже…              После посиделок Тензо, как зачастую делал, свильнул на свои свидания, а Какаши провожал Итачи, пускай тот и был трезв — такие прогулки уже стали своего рода традицией, обычно достаточно приятной. Но теперь друг молчал. Раньше они могли гулять вместе, даже не разговаривая, и это было комфортно, однако сейчас тишина была острой и неприятно колола душу.       — Что тебя беспокоит? — всё же спросил Какаши напрямую. Если захочет поговорить откровенно — опять затянет в гендзюцу, где никто лишний их не услышит. — Ну, кроме Шисуи… Есть ведь что-то еще, так?       — Ничего, — резко обрубил Итачи. Но сразу вздохнул, будто приходя в себя. — Извините, семпай. Просто… бывает такое, когда судьба ставит перед тобой выбор… между плохим вариантом и очень плохим.       — Да, мне это знакомо. Только у этой «судьбы» обычно есть реальные имена.       — Этих имен я назвать не могу.       Какаши понятливо кивнул, хотя теперь в груди у него поселилось совсем неприятное предчувствие. Кажется, он не ошибся. Что-то происходит. Да и об этих «именах» он тоже догадывался. Но решил постараться выудить информацию хотя бы доступным образом — деликатно, издалека.       — Сложно выбрать меньшее из зол?       — Особенно когда знаешь, что другого выбора не дано. Точнее… если не выберешь сам, кто-то выберет за тебя…       — Кто? — не утерпев, юноша остановил друга за руку, всматриваясь в его лицо. Напряженность ситуации пугала слишком сильно, поэтому проявить сдержанность, как он планировал изначально, не получилось. — Скажи. Пожалуйста. Мы с Тензо всегда на твоей стороне, ты же знаешь. Вместе мы что-нибудь придумаем…       — Я знаю, — лицо Итачи вдруг стало спокойным. Более того, он даже заулыбался, прикрыв глаза. — Простите. Это пустяк, на самом деле… Не переживайте. Мои личные тараканы. Скоро всё наладится, и я вам расскажу.       — Ладно, только ловлю тебя на слове, — убеждения успокаивали. Почти. Успокоиться очень хотелось.       — Меня больше волнует, что отец почти не общается с Саске, — парнишка заговорил и продолжил идти, почти как обычно. — Весь в своих делах, да и я тоже. Но сенсеи его очень хвалят, он так старается на уроках… наверно, чтобы впечатлить нас. Учится сильным техникам…       — Еще не таскает тебя в гендзюцу? — Какаши постарался поддержать разговор на той же волне, пытаясь поверить и убедить себя, что всё действительно в порядке.       — Пока нет, — на губах Итачи снова была мягкая улыбка. — Думаю, всё впереди. Когда у него появится шаринган… Хотя, мне не очень хочется, чтобы с ним это случалось, если так подумать…       — Понимаю. У Обито шаринган пробудился во время суровой битвы. Которую он так и не пережил… Это ведь всегда связано с сильными потрясениями, да?       — Да. Цена силы. У многих вещей такая высокая цена… — улыбка легко скатывалась с его лица, как маска без завязок, но Итачи пытался нацепить ее обратно. Однако, помолчав пару шагов, вдруг спросил:       — Вы бы пошли на многое ради Наруто?       Грудь пробило огнем. Какаши сглотнул, чувствуя, как холодеют пальцы. Он давно не слышал этого имени…       — Да. Я уже…       Уже пошел на всё. Отказался от собственного счастья, чтобы у его мальчика был шанс прожить нормальную жизнь. Жизнь без нездоровых привязанностей. Без манипуляций со стороны взрослого, который пытается залечить свои раны… Какаши отпустил его, позволив забрать свое сердце. И, кажется, нашел в себе силы продолжать жить — самостоятельно, отдельно.       А теперь смотрел на напряженное лицо Итачи. Чувствуя, как твердая земля буквально выходит из-под ног.       — Что-то с Саске?..       — Ну… так. Есть некоторые мысли, — но друг остановился около ворот в квартал Учих, обернулся. — Дальше я дойду сам. Отец в последнее время не в себе, не хочется его нервировать еще сильнее.       От новости веяло намеком на облегчение. Может, всё дело в отце? В том, что в семье у Итачи неспокойно? Он переживает за брата, за отца… поэтому и погружен в свои мысли?       — Тебе надо больше отдыхать, — проронил Какаши, и парнишка добродушно посмеялся.       — Хорошо, я это учту, — и вдруг протянул руку. — Спасибо вам, Какаши-семпай.       — За что?.. — удивился юноша, но руку пожал.       — За наши разговоры. И… да за всё. Я это ценю.       — Я тоже, — что-то сильно стиснуло всё нутро. Он уже это видел… когда-то?.. Во сне?.. Или нет? Какаши сжал ладонь друга, ощущая, как глаза начинают щипать — от необъяснимой, накатывающей паники. — Итачи?..       — Семпай, вам тоже надо отдыхать. И нормально спать.       — Это сложновато, знаешь ли…       Итачи вздохнул, посерьезнев. Руку не убирал. И Какаши чувствовал его прохладные пальцы в своих.       — Хорошо. Я вам всё расскажу, если вы так волнуетесь. Скоро, ладно? Прямо сейчас никак не могу.       — Ну… ладно, — юноша сканировал лицо собеседника, но ему не удавалось однозначно понять и прочитать, что именно на нём написано.       — Завтра вернемся к этой теме. Но я ничего вам не скажу, если опять будете ходить как обморок.       От такого оборота Какаши засмеялся и отпустил руку друга, уже узнавая их привычные разговоры.       — Хорошо-хорошо, я нормально буду спать, не ругайся.       — Посмотрим. Не выспитесь — придется вас подзатыльниками гнать в кровать.       — Оу, даже так?.. — юноша невольно хихикнул, щеки приятно кольнули. Итачи тоже заулыбался, прищурился, стрельнув глазами — осознанно или нет.       — А вы-то и рады. Считайте это первым ментальным подзатыльником.       — Хорошо. Буду думать об этом, когда пойду в кровать.       — Обязательно. Спокойной ночи, Какаши-семпай.       — Да, и тебе, Итачи-кун.       Какое-то время Какаши смотрел ему вслед — на отдаляющуюся спину друга. Чувствуя что-то… отдаленно знакомое. Что-то, что сворачивалось в груди. И холодом, и теплом. Но вот что именно — он не мог понять, поэтому ждал следующего дня, чтобы поговорить снова…              Но следующим днем всё прояснилось. Самым чудовищным образом.              Запах гари и крови. Вот, что означало то ощущение.       Какаши осознал это слишком поздно. Когда смотрел на пепел сгоревшего дома. Той самой лавки, где они всегда покупали моти…       Обломки домов. Где-то еще полыхал огонь, который тушили. Улицы, усыпанные трупами, как в страшном сне. И залитые кровью. Которая воняла сладостью, вбивалась в нос, вместе с едким дымом.       Медики всё еще склонялись над телами, тщетно измеряя пульс. Накрывали тканью покойников — и то, что от них осталось.       По мертвым улицам разносились голоса, быстро пробегающие мимо шаги, чей-то плач. Звучали на фоне звенящей тишины. Тишины места, где больше никто не живет. Где больше не осталось живых.       Что-то пульсировало в висках. Голова стала каменной, мысли задубели.       Какаши так и сидел на земле, бессильно. Гай стоял рядом, сзади, держал его за плечи — кажется, в знак поддержки.       — Хокаге-сама не позволил отправиться в погоню, сказал, это слишком опасно, — доносилось до ушей издалека, через стук сердца.       — Конечно, если он весь клан смог перебить в одиночку… Не рискнул бы я с ним столкнуться в бою.       Огонь. Обломки. Трупы. Кровь. И — боль, прибивающая к земле. Слишком, слишком знакомо…       …прощание. Это было прощание.       Но… не такое. Не прощание «во благо». Не прощание «ради спасения».       Резня. Хладнокровная. Выходящая за рамки самого извращенного воображения. За рамки понимания привыкшего к запаху смерти шиноби…       Он был на нее способен? Он всё это время был способен на такое?       Трупы детей и стариков…       …улыбающийся ему еще вчера мальчишка…       Убийца. Итачи. Слишком талантливый. Слишком способный. Слишком умный.       Но… мог ли он?.. Он. Добрый и так глубоко чувствующий. Принимающий чужую боль близко к сердцу…       Убил свою семью? Весь клан?..       Нет.       Какаши в это не верил. Не хотел верить. Не мог поверить. Отказывался.       Как отказывался верить, что Итачи убил Шисуи. Он ведь знал Итачи. Знал, что Итачи… не способен… или…       Или Итачи специально наложил руки на лучшего друга, в виде тренировки?.. Хотел проверить, сможет ли убить близкого человека… родственника… клан… так говорили теперь… шушукались…       Нет. Нет, он не мог. Он был подавлен, чудовищно подавлен, он хотел что-то рассказать, он не мог… всё это — ошибка, огромная ошибка…       Итачи не мог убить их всех. Не мог…       Или…       Мысли метались где-то на поверхности, как рыбы на мелководье. Им с трудом удавалось проникнуть глубже. Проникнуть в мозг, чтобы Какаши мог их обдумать, мог сделать трезвый вывод…       И вокруг летало слишком много чужих голосов. Какаши не хотел их слышать, не хотел им верить. Они не знали…       Итачи подставили. Его кто-то подставил. Свалил на него этот ужас… но…       Если его подставили… где тогда сам Итачи? Почему он сбежал? Почему не пытается оправдаться? Почему не пришел просить помощи? К Третьему… Нет. К Какаши.       Как пришел тогда. После смерти Шисуи. Не сразу, но в первую ночь. Когда не мог уснуть, не мог остаться наедине с мыслями. И пришел к Какаши. Потому что больше было не к кому. И даже извинился, что заявился так поздно, еще и без угощения…       Тогда они просидели вместе всю ночь. Итачи ничего не рассказывал. Он просто знал, что его поймут и молча. А ему нужна была поддержка. Значит, он доверял Какаши… как и сам Какаши в свое время бессознательно бежал к Минато…       Если бы Итачи попал в беду, то пришел бы. Он же знал, что может прийти. И Какаши бы встал на его сторону — всегда. Заступился бы и перед Третьим, и перед кем угодно… Они бы нашли выход, они бы разобрались…       Но Итачи не пришел. Он сбежал из деревни. Это подтвердил Третий. Подтвердил…       Итачи убил свою же семью. Убил своих родителей. Собственными руками…       И факты это никак не опровергали. Если бы это был не Итачи, в живых бы не осталось никого из Учих, раз целью резни было полное истребление клана.       Но единственный выживший был. Единственный свидетель. Тот, кого хладнокровный убийца пощадил. Потому что любил сильнее всех на свете.       — Где мальчишка? — выдохнул Какаши, накрепко вцепившись в эту мысль, от которой еще веяло надеждой. — Ребенок, Саске?       — Он в больнице, был без сознания, — ответил Тензо, который тоже напряженно стоял рядом с командиром и явно улавливал разговоры их сослуживцев.       В памяти Какаши же вмиг возникли воспоминания… Когда он сидел один, совершенно потерянный, на крыльце опустевшего дома, только-только после смерти отца. И вдруг из ниоткуда появился Минато…       «Как ты, маленький?»       Какаши даже не знал, кто он такой. Но точно в нём нуждался. В том, кто просто прибежал к ребенку, у которого случилось горе…       Но…       Но сам он не Минато. И Итачи не был Минато…       …но тоже попрощался с ним перед своим уходом. Только уход у него был совсем другой. И сделал он совсем другое.       Он не спас. И не умер. Он переубивал, перерезал… всех…       Каждый раз жизнь била Какаши лицом об самую суровую правду: хуже бывает всегда, даже если вероятность каких-то вещей сложно и допустить.       Но вера всё еще теплилась в нём — после влияния Минато она стала чертовски живучей.       Поэтому он встал, скинув с себя руки Гая. И направился прямиком к Третьему.              Хокаге без лишних вопросов позволил ему присоединиться, поэтому чуть позднее они пришли в больницу. В отдельную палату, которую охраняли АНБУ — на тот случай, если убийца всё-таки вернется.       Большая кровать. Маленький мальчик. Белые простыни. Черные волосы… как воронье крыло…       Сердце тяжело стукнуло: на миг Какаши показалось, что это Итачи, только намного младше…       Похожи, как же похожи. И в этом сходстве юноша убедился снова, когда ребенок пришел в себя. Когда открыл черные глаза — такие же черные, в которых будто разливалось ночное небо…       Слушать его не хотелось. Верить ему не хотелось. Хотелось отключить воображение. Чтобы оно не рисовало всё то, что описывал мальчик. То, что он сбивчиво бормотал периодически срывающимся голосом, чередуя страшные слова со всхлипами. Не нужно было просить подключиться никого из клана Яманака, чтобы понять: ребенок не врал.       Это сделал Итачи.       Нет. Это был не тот Итачи, которого Какаши знал. А знал ли он друга вообще? У Итачи всегда была теневая, тайная сторона, наверно, как и у всех… сторона, которую он не открывал никому, даже Какаши.       Но ведь мог бы. Мог бы! Мог бы попросить помощи. Если перед ним стоял такой зверский выбор. Убить всех… свою семью… Что же находилось на другой чаше весов?..       А, может, ничего там не находилось? Может, он всегда хотел это сделать? Уничтожить людей, которых презирал. И «проверить свои силы», как он сказал ребенку.       Вера раскалывалась надвое. На былое доверие к другу. Который был не в себе последние недели. Которого… могли подставить?.. Или не оставить ему другого выбора?.. Принудить… нет, нет, Итачи бы скорее погиб сам, чем совершил такое…       …или… не Итачи?.. Какаши бы так сделал. Пожертвовал бы собой, но не убивал… и Минато… Минато бы так сделал… он так и сделал… а Итачи… Итачи тоже… Нет.       Итачи выбрал убийство.       Саске тоже доверял брату. Доверял как никому другому. Любил его, просто обожал — и это обожание было взаимным… так казалось, так всем казалось…       А брат едва не убил его. Более того, «любимый брат» поместил ребенка в гендзюцу, заставляя вновь и вновь смотреть на смерть родителей. Слышать крики, видеть угасание жизни в дорогих глазах, чувствовать запах крови, ее капли на своем лице…       Какаши проходил через всякое, знал о пытках не понаслышке… но всё равно ощутил, как волосы на руках встают дыбом.       Чудовище. На такое способно только чудовище.       А Итачи это сделал. Что бы он ни говорил раньше. О чём бы он ни молчал…       Он убил своих родителей. Он издевался над невинным ребенком.       Тут не было оправданий. Никаких.       У убийства никогда нет оправданий. У жестокости. Нет такой цены, которая может быть важнее человеческой жизни. Тем более, когда дело касается мирных людей. Не шиноби, которые идут на поле боя с готовностью отдать свою жизнь за то, во что верят. Но… гражданские… старики, дети. Беспомощные. Безоружные. И уж точно не ожидавшие, что их жизни оборвутся так внезапно. Что некогда безопасное место зальется кровью…       «Наверно, Учихи всегда должны были жить изолированно». Так он сказал. И вот, какую «изоляцию» он придумал… или…       Какаши глядел на Саске. Чувствуя такую знакомую сломленность во всём его маленьком существе. Но смог только опустить руку на худое, содрогающееся плечо.       Слишком хорошо он понимал это. Пустоту внутри. Полную разбитость. От утраты. От горя. От ледяного одиночества. И… от предательства.       — Почему?.. Почему всё так?.. — мальчик отчаянно заглянул ему в лицо. Не узнал через фарфоровую маску, конечно, хотя они порой виделись… раньше, в доме Итачи. Но Какаши только покачал головой.       Он и сам не знал ответа на этот вопрос, но очень хотел бы знать.       — А еще… еще он сказал мне… что я… — Саске всхлипнул… и замер. Его брови, как и наморщенный лоб, вдруг расправились. А взгляд становился другим. Глядящим внутрь себя. Пугающим. Холодным.       У детей не должно быть такого взгляда. Но вещи, которые никогда не должны были произойти, всё равно происходили. С детьми — в частности.       Для этого мальчика всё кончено. Точка невозврата пройдена. И назад он больше не вернется. В счастливое детство. Которое оборвалось в один день. Оборвалось любимым братом, который мечтал о счастливом будущем для всех них…       Какаши переглянулся с Третьим. Поймал взгляд старика, который, кажется, думал о том же самом. О чём еще думал Сарутоби — понять было трудно. Под маской трезвого здравомыслия всё равно виднелась боль. И, кажется, даже вина…       Но тут юноша почувствовал, как слабеют и трясутся собственные ноги. От сводящего желудка подташнивало, и голова нездорово кружилась.       — Хокаге-сама, — негромко произнес Какаши, пока не начал дрожать и голос. — Разрешите взять на сегодня отгул? Не хочу вас подвести.       — Хорошо, Какаши, — понятливо отозвался Третий, слишком уж ровно. — Можешь идти.              И он ушел. Шел быстро, заставляя тело слушаться из последних сил.       Он хотел остаться один. Поскорее. Чтоб не показывать слёз…       Вот только слёз не было. Внутри дребезжала холодная ярость.       Какаши захлопнул за собой дверь квартиры. Не разулся, прошел в кухню. Вынул из ящика коробку с моти, принесенными Итачи вчера. Швырнул в мусорку — не раздумывая.       Посмотрел на стол. Кухонный, высокий. Где они сидели вчера. Где Итачи улыбался ему…       Что-то так сильно ломалось внутри.       С диким рычанием он опрокинул стол. Хруст и звон разбиваемой посуды были для него музыкой.       Он всегда знал, что хуже бывает.       Он знал.       Не Минато. Не Джирайя. Не Хирузен. ОН. ОН сам давно для себя всё решил. ОН сам всё знал и был ко всему готов.       Но каждый из «взрослых» считал своим долгом его отговорить, переубедить.       И — вот, к чему это привело.       «Откройся». «Поверь». «Прими». «Полюби». «Живи». «Дружи».       Вот, что они говорили ему. И он слушался.       И оказался в этой самой точке. Опять.       Но больше такого не повторится.       И дело всё время было не в ком-то другом.       Не в том, что Обито и Рин умерли по его вине.       Не в том, что Минато и Кушина отдали свои жизни, а он их не спас.       Не в том, что у него отобрали Наруто.       И не в том, что Итачи оказался психопатом и вырезал собственный клан.       Был виноват в этом только он один.       Виноват в том, что это стало так значимо для него. Виноват в том, что он впустил их всех в свое сердце…       …которое на самом деле уже давно мертво.       …и только делает вид, что бьется.       …а стоит ли делать вид?       Ведь после смерти отца он понял, как должен жить. Он понял. Он прозрел. Но всё равно зачем-то слушал чужие голоса. Все, кроме собственного.       И — вот, к чему это привело.       Удар за ударом. Потому что Минато сказал ему снять панцирь. Раскрыть руки. Поверить людям.       Он снял. Раскрыл. Поверил. И теперь в его груди есть только огромная, кровоточащая дыра.       Вот она — вера в людей.              Сон был слишком похож на реальность. Нет, он казался даже чрезмерно реальным — будто реальнее реальности. Картинка была избыточно насыщенной, утрированно четкой…       Ворон каркнул прямо в ухо, заставив вздрогнуть. Какаши моргал, видел над собой низкие темно-серые тучи. И лес. В котором, точно падающие листья, кружили вороны. Летали между деревьев, садились на ветки. И не переставали кричать.       Карканье смешивалось с громом, от которого тряслась земля. Звуки слились в единый гул. Раздающийся со всех сторон — тысячей голосов.       «Простите меня»       «Простите меня»       «Простите меня»       До боли знакомый голос. До боли знакомый силуэт, возникающий из сбившихся в кучу ворон…       — Нет! Убирайся! Убирайся! — только и смог заорать Какаши, машинально складывая печать освобождения от гендзюцу. И то ли выбрался, то ли проснулся. Наверно, проснулся — рассеивать гендзюцу Итачи он так и не научился.       Теперь его реальность дрожала. Дрожало тело. Дышать было трудно. Так же трудно, как сдерживать гнев.       Мир плыл. Картинка теряла краски. В голове что-то пульсировало. С воплем он соскочил с кровати. Сошвырнул всё с письменного стола. Книги, свитки, бумаги, посуда. С подоконника тоже полетел вниз цветочный горшок, разбился. Книги… книжная полка… подаренные безделушки.       Грохот. Звон. Треск. Рев.       Фальшь. Фальшивая жизнь. Вся она — летела в бездну. И он сам — фальшивый. Неживой. Только чучело человека. Мертвое тело.       Нет. Мертвые тела вокруг. Снова. Снова — мертвецы глядели на него из темных углов, под покровом ночи. Запах затхлой сырости и сладкой до тошноты гнили бил в ноздри.       Он запрыгнул на кровать. Вжался спиной в стену. Смотрел на тянущиеся к нему руки покойников.       Давно. Этого не было так давно. А, может, теперь-то как раз всё правильно?       Он слышал хохот. Собственный хохот, от которого начал болеть пресс.       Вот — его жизнь. Вот она. Таким он был. В этом он жил.       Вот так… так…       «Какаши…»       «Какаши…»       Мертвые голоса. Шепот. Крик. Осуждение. И руки… которые всегда тянутся к нему. Хватают пальцами воздух. Но никак не могут дотянуться. Не могут стиснуть его горло. Не могут. Но хотят. Очень хотят.       А он один. Он всегда был один. И всегда будет один.       Никто больше не обнимет ночью.       Никто.       Минато нет. Никого нет.       Он уже был брошен однажды.       Это — его судьба. Быть брошенным, раз за разом.       Глупо бороться.       Глупо.              Когда за окном рассвело, он смог подняться. Не давая затекшим ногам и спине размяться, дошел до кухни, прихрамывая. Перешагивая через обломки былой жизни, разбросанные по полу. Оглядел опрокинутый стол, у которого отвалилась ножка.       Тяжелая голова давила, глаза болели. Тело — одубевшее, будто не его…       Нет. Оно как раз-таки его. Теперь оно соответствовало живущей в нём душе. Или умершей в нём душе.       Какаши налил в стакан немного воды. Нашел свои капли — вряд ли они просрочились за несколько лет, когда он в последний раз приходил за ними в больницу. А если и просрочились, нужно добавить больше. Десять капель? Одиннадцать? Всю банку?.. Хуже не будет…       Остановился на десяти. Выпил залпом. Вкус не изменился. Впитался в него за все эти годы. От этого вкуса в горле снова чувствовался влажно-соленый запах слёз, это мерзкое ощущение в носу… Ассоциативно. Как было тогда… всегда…       Он вернулся в спальню. Обошел разбитый цветочный горшок. Упал на кровать, лицом в подушку. И наконец-то смог уснуть.              Он держал путь прямо и пожалел, что не пошел в обход. Это нужно было предвидеть. Об этом нужно помнить. Теперь.       — Какаши! — зов из небезызвестного заведения. Настойчивый, привычный. Но Какаши и не покосился его в сторону.       «— Там разве не тебя зовут?»       — Какаши, заходи к нам! Эй!       «Нет, Минато-сенсей, это мое дело»       Гай уже маячил в поле зрения — аж выбежал на дорогу.       — Какаши! Не слышишь, что ли? Я тебя зову, зову…       — Мешки тяжелые, — емко выдохнул юноша, сильнее стискивая кулаки с пакетами.       — Я тебе помогу!..       — Нет.       Должно быть, это прозвучало так, как и должно было, потому что до дома Какаши дошел в тишине и одиночестве.       Потом сидел на кухне. Долепил онигири, убрал их в холодильник. Грыз лист нори. Думая о лужах крови на земле. О трупах невинных людей. Эта картина до сих пор стояла перед глазами.       Эти картины. Нападение Девятихвостого. И истребление клана Учиха.       Невольно он думал и об этом человеке. Которого никогда по-настоящему не знал, но подпустил так близко. Который за один день убил больше людей, чем сам Какаши, возможно, за всю жизнь.       Чем бы он ни руководствовался, он сделал то, что сделал.       «Друг»…       Юноша поднялся. Стол он давно починил: без стола на кухне как минимум неудобно. Прошел к раковине, намочил пальцы, помыл рот — соль от нори на губах уже была неприятна. Снова спустил руки под воду.       Смотрел. Как с них вместо воды стекает скользкая кровь. Стекает, по кругу, смывается в сливное отверстие. Снова. Вот так. А из угла, в который не проникает свет, уже глядят на него невидящие глаза.       Он и сам убийца. Живущий в трупах.       Он нашел тело отца.       Он видел, как умирает Обито.       Он убил Рин.       Он рыдал на мертвой груди Минато. А потом ходил с его кровью на руках.       Итачи тоже никогда не сможет отмыться.       Как и вряд ли сможет оправиться Коноха. Холод смерти до сих пор гулял по ее улицам.       Даже после Девятихвостого такого не было. Демон был катастрофой, пришедшей извне. Как стихийное бедствие. Слухи о причастности Учих всё равно были лишь слухами.       Теперь же у убийцы было имя, было лицо, которое многие знали. А сам убийца… пропал. И мог оказаться где угодно. Мог даже вернуться… Да и сам факт возможности подобного происшествия поверг людей в ужас. Как и лишний раз подтвердил их опасения насчет Учих, которых и без того считали больными на голову… и которых больше и не осталось. Кроме одного сироты.       Были те, кто создал мемориальное место у входа в район Учих. Носили цветы и игрушки, зажигали свечи. Люди плакали. Воспитатели и учителя убитых детей. Знакомые, друзья, любимые…       Это затронуло всех, в разной степени. Но затронуло. С какой-то стороны — сплотило деревню. С какой-то — раскололо сердца и жизни многих…       Какаши выключил воду, вытер руки о полотенце. Полотенце осталось белым, только стало мокрее.              Глаза устали от книги. Он опустил ее разворотом страниц на грудь. Смотрел на потолок.       Так тихо не было давно.       Тихо. Но внутри позвякивала цепь. Позвякивала, но не была натянута. Он слишком устал. Закрыл глаза, чтобы не видеть краем глаза тени, скользящие по стенам. От них тело всё равно немного потряхивало. Какаши обхватил себя руками, сбросив книгу. Выдохнул. Решился. Поднялся. Рывком дошел до выключателя. Прогнал тени, вновь осветив комнату.       Взял с письменного стола настольную лампу, выдрал из розетки, поставил на тумбочку у кровати, воткнул, зажег. Сходил на кухню за каплями, вернулся, выключил свет.       Лампочка у кровати светила. И сердце уже не так дрожало.       Но утром цепь, на которой он удерживал свою ярость, всё-таки натянулась. От напряжения у него тряслись руки. Он с трудом уговорил себя не переворачивать стол снова.       Но — повезло. Новое задание: возвращающаяся домой команда была повержена, а свиток, предназначенный Хокаге, отнят врагом, возможно, шпионами. Догнать, обезвредить, вернуть информацию.       Помощь ему не нужна. Он не звал с собой Тензо и остальных. Игнорируя приказ… Нет, взвешивая свои силы. Принимая свое собственное решение.       Его одного хватит.       Нюх. Скорость. Сила. Шаринган. И — глухая чернота в груди. Больше ничего и не требовалось.       Он это знал. Вынимая свиток из сумки убитых противников. Их было восемь — неудивительно, что они смогли одолеть предыдущую команду… но не его. Не его, чья рука снова по локоть в крови. По-настоящему. Как и зияющие дыры в груди теперь были не только у него…       Правда, Третий ругался. Нужно было захватить хотя бы одного из налетчиков живьем, ведь их мотивы до сих пор оставались неизвестными. Какаши же только пожимал плечами: пусть посылают вторую партию — он справится.              Книга — и сон. Без капель. Но с воплем, от которого он проснулся. Но проснулся на рассвете — смог заснуть снова, полежав, отдышавшись.       Такие ночи были спокойными.       А призраки, мелькающие в зеркалах, стали почти привычными. Мертвая Рин, глядящая на него помутневшими глазами.       «— Ты убил меня»       «Я знаю»       «Не только тебя»       Он отмывал руки. Видел, что кровь не отмывается.       Может, так и есть. И ему никогда не отмыться. А, может, он просто живет в одном огромном гендзюцу…              И снова он смотрел на кровь на своей руке, в свете колышущегося пламени костра.       Кровь. Вся его жизнь. Цель его жизни. Бесконечно проливать кровь… Серая жизнь. Тусклая. В которой остался лишь один яркий цвет.       Красный.       — Семпай, — в очередной раз позвали. А плечо сзади крепко сжали, призывая к ответу.       Какаши выкрутился, недовольно обернулся на Тензо. Не увидел в нём ничего интересного, поэтому налил на рану антисептик и стал перевязывать.       — Какаши-семпай… — сослуживец всё-таки присел рядом. — Давайте сходим ко врачу. Пожалуйста.       — Это просто царапина.       — Я не об этом, — взгляд темных глаз ввинчивался в него. Слишком настырно. Дотошно до раздражения. Какаши мотнул головой, поднялся.       — Я в порядке.       Но и Тензо решительно встал, явно не намереваясь оставлять его в покое.       — Я знаю, что такое пустота внутри. Когда прошлого будто и не было, а всё, чем ты живешь — сплошной мрак. Не думайте, что я не понимаю, что вы чувствуете.       — И тебе помог врач, Тензо? — Какаши глянул на него через плечо. Тот молчал, обезоруженный, и нахмурился.       — Я хотя бы пытаюсь жить дальше. Вы, семпай, вы многому меня научили. Вы меня спасли…       — Ну и замечательно.       — …а сами умираете изнутри. Убиваете себя. Думаете, все вокруг слепые? Вам надо есть нормально, надо спать. И нельзя же так бездумно бросаться в атаку, даже без прикрытия… Вы не всесильный, вы так погибнете.       — Ясно, на следующие миссии буду ходить один, — со вздохом отмахнулся Какаши, вынимая из сумки фонарик и книгу.       — Вас не пустят одного.       — Будто я буду кого-то спрашивать.       — Семпай, не будьте упрямым ребенком.       Это остановило Какаши. Но лишь на секунду.       «Зато упрямый ребенок точно знал, как ему жить».       Не найдясь с ответом, да и не имея и малейшего желания это делать, он запрыгнул на дерево, включил фонарь и открыл книгу. Всё-таки, так время проходило быстрее.              В дверь настойчиво колотили. Потом перестали. Но когда Какаши вышел (не из-за стука, а из необходимости сходить в магазин), под дверью так и сидел Гай. Всё такой же маниакальный в своих побуждениях… Но хотя бы больше не предлагает «поговорить»: Какаши тогда отвечал ему, что уже наговорился в этой жизни, и ни к чему хорошему это никогда не приводило.       — Какаши, поможешь мне в Академии?! — сходу воскликнул Гай, чем ввел в ступор: такой просьбы молодой человек ожидал меньше всего.       — Чем помочь-то?       — Мои… мои детишки! — на глазах Гая уже выступали восторженные слёзы. — Они будут сдавать экзамены! На чуунина!       — Уже? — солнце слепило особенно ярко в этот день, и Какаши приставил руку козырьком.       — Да, уже! Я переживаю, так переживаю за них! Нужно всё-всё собрать, вот, у меня список! — он потряс перед лицом друга какой-то исписанной бумажкой. — Но я просто не смогу себя унять! У меня слова все прыгают, мне нужно, чтобы ты проверил, что я ничего не забыл!       — Это… в библиотеку надо, что ли?       — Да, в библиотеку Академии, и там еще много чего, Какаши! Это даже не соревнование, это — вызов судьбы, в котором ты обязан помочь своему вечному сопернику!       — У меня свой список есть, вообще-то… — он щупал в кармане список продуктов. Но мысль о том, чтобы весь день ходить под палящим солнцем, отмахиваясь от Гая, как от назойливой мухи… которая, вдобавок, орет, скачет и привлекает всеобщее внимание…       — Ладно, только быстро. У меня дела.              На территории Академии он не был уже давно. Да с самого выпуска. Во дворе было непривычно тихо — кажется, еще шли уроки.       — И пускай никто из них не станет моим «самурайским» учеником, я всё равно вложил в каждого из них душу! — продолжал упоенную речь Гай. Какаши только вздохнул: он уже слышал все эти россказни неоднократно. Тогда, когда товарищ еще считал своим долгом ходить за ним по пятам и делиться впечатлениями от своей сенсейской деятельности…       — Но я, как их сенсей, обязан подготовить их!.. — Гай открыл входную дверь, пропуская спутника вперед.       — Да, да… — Какаши шагнул, уже слыша детские голоса, верещание и ругань издалека. Полумрак коридора после яркой улицы замутнил ему глаз на секунду, дезориентировав, и в мужчину тут же кто-то врезался, причем не один.       — Ой, простите, дядька!       — Простите!       Будто окаченный ледяной водой, Какаши прозрел. Обернулся — резко до головокружения. Глядя на трех мальчишек, которые уже выскочили на улицу. Моргнул. Видя, как солнце отражается от золотых волос…       Блондинистый мальчик вдруг притормозил. Обернулся.       …и что-то внутри дрогнуло.       Наруто смотрел на него, приоткрыв рот.       Наруто. Растрепанный, с порванной штаниной на коленке. С заживающим синяком под глазом.       Но его синие глаза блестели озорством, а на губах играла улыбка.       — Ой, страшный дядька какой, бежим! — громко шепнул он своему тоже застывшему товарищу, тогда как их третий друг, уже забравшийся на качель, подвешенную к дереву во дворе, орал во всё горло:       — Я первый! Я первый!       Было что-то еще. На лбу. На его лбу… вместо протектора…       Очки?..       «Обито…»       — Какаши? — тихо окликнул его Гай. Мужчина моргнул. Дети тем временем убежали и вовсю стаскивали своего друга с качели.       — У него очки, — вырвалось само собой, даже не пройдя через фильтр привычной сдержанности. — Как у Обито. Не прям как у Обито… но…       — Вижу! Думаешь, Наруто и правда может быть его реинкарнацией, как ты когда-то говорил?       — Не знаю. Но… я не видел у него раньше… очков.       Моргнул снова. Что-то — изнутри — словно стукнуло его по голове. И мир не прекращал вращаться.       «Неко-чан, смотри, смотри!» — еще звучал в памяти тот же голосок. Только в разы тоньше. Шепелявый, совсем детский…       — Всё хорошо, Какаши. Зайдем внутрь, — Гай ободряюще потрепал его по плечу. — Они тебя уже боятся.       — Да… — он кивнул. Вновь погрузился в темный коридор — куда более темный, чем солнечная улица. Последовал за Гаем, просто на автомате, не в силах осознать ни себя, ни действительность, в которой он живет. Она странным образом слоилась в этот день. Его прошлое, его настоящее…       Мимо пролетел молодой мужчина, остановился где-то сзади, в дверях, и заорал на весь двор:       — И только попробуйте снова про домашнее задание забыть! Я вас завтра спрошу! Наруто, тебя — в первую очередь, слышишь?!       Потом мужчина так же быстро пошел обратно, снова обогнав их, но его притормозила женщина, выглянувшая из кабинета.       — Ирука-сан, на минутку.       — Шуна-сан, если это по поводу…       Какаши свернул было за Гаем к лестнице, но притормозил.       «Ирука». Где-то он уже… Точно.       — Да, это по поводу Наруто. Он забежал на перемене к нам в класс, а мы с детьми проходили историю деревни… Знаете, что он нарисовал на доске?       — Страшно предположить…       — Он нарисовал, простите, пенисы, под именем каждого Хокаге. И написал еще, прошу прощения, «пиписьки Хокаге» — на всю доску! Можете представить, что было с моими детьми? А с девочками? Они же только первый год в Академии!       Какаши пытался сдержаться, даже зажал рот рукой, но его смех всё равно разнесся по всей лестничной площадке. Голоса учителей из коридора сразу же умолкли. Тогда он быстро догнал Гая, который ждал его на пролете выше.       Что-то было такое странное во всём этом дне. И в слишком желтом солнце. И в слишком синем небе, без единого облака.       Он стоял у окна, держа перед собой, на подоконнике, список книг, раз за разом перечитывал пункты Гаю, который, в своей собственной панике, носился вместе с пожилой библиотекаршей в поисках нужных ему учебников. Точнее, библиотекарша носилась следом, чтобы проконтролировать, что этот сенсей-недотепа ничего не испортит и не порвет…       А сам Какаши мысленно жил там, за окном, выходящим во двор.       Он смотрел на Наруто. Которого не видел… наверно, целую жизнь. Эту жизнь…       Какую жизнь? Какую из жизней?..       Смотрел молча. Мысли тоже молчали. Потому что были парализованными. Не знали, куда бежать.       Оставалось только смотреть. Смотреть и даже не гадать, чувствует ли он что-то к этой фигурке, возящейся под деревом…       Потом он помогал Гаю нести стопку учебников — даже без вопросов или претензий. Просто нес, потому что не мог спорить, не мог говорить. Боялся проронить хоть слово. Потому что мир стал хрупким, как сухой лист, рассыпающийся в пальцах от слишком сильного нажима.       В реке отражалось вечереющее небо, оранжевое солнце. Проходящий по набережной народ размывался, гул голосов сливался с ветром.       Тепло… и будто бы даже спокойно.       Вдруг — в облаке дыма рядом возникла фигура в фарфоровой маске. В которой Какаши, конечно, сразу узнал Тензо.       — Семпай, как освободитесь — зайдите к Третьему, пожалуйста.       — Понял, спасибо, — только и бросил он, когда сослуживец, кивнув, уже испарился.       Это тоже было странно. Неожиданно. Что-то срочное, раз его подловили так, посреди улицы? Но ни вокруг, ни в словах подчиненного не было ни намека на панику или спешку… Может, ему дадут новую миссию на завтра?..       В груди что-то гудело. Не звенело, не рвалось. А гудело. Тревожно.              Разобравшись с Гаем, Какаши обнаружил Хокаге на крыше резиденции. Кажется, он тоже наслаждался теплым днем. Но в ответ на вопрос о том, что происходит, старик, так и глядя на деревню, протянул:       — Что у тебя на душе сегодня, Какаши?       — Что… на душе?.. — удивленно переспросил мужчина.       — Да, на душе. У многих — солнечно. У детишек уж точно. Скоро завершается учебный год. А кто-то волнуется — близятся и экзамены на чуунина. Так много поводов для светлого волнения…       — Да… Так а вы… — он взял себя в руки, с усилием говоря твердо, как обычно. — У вас есть задание для меня, Хокаге-сама?       — Есть, Какаши. Ты возьмешь себе команду выпускников этого года.       Он решил, что ослышался. Тряхнул головой. Может, перегрелся?.. Он. Или Третий…       — Каких?.. В смысле… — мысли спутались окончательно и безнадежно, как разбросанные клубки ниток. — Мне не надо. Я не хочу…       — А это не просьба, — Сарутоби обернулся к нему, заложив руки за спину. — Это приказ. Твоя служба в АНБУ была неоценима. Но теперь она завершена. Завтра утром сдашь снаряжение. Пора возвращаться в жизнь, Какаши.       — Но… нет, я…       — Теперь ты — джоунин-сенсей. Я подберу для тебя хорошую команду. Будешь заниматься с ними, подготовишь их к экзамену. Класс, где учится Наруто, выпускается через два года. Выпустится ли с ними Наруто — другой вопрос… Но когда он станет генином, я отдам его тебе, как я и обещал.       У Какаши же в буквальном смысле отвисла челюсть. Он видел странную улыбку Сарутоби. Себя же он чувствовал загнанным в угол.       — Что-то… — хрипло проронил он. — Что-то мне подсказывает, что с Гаем я сегодня ходил в Академию не просто так…       Хирузен многозначительно хмыкнул.       — Возможно, ты даже не догадываешься, на что готовы твои друзья ради тебя.       — Друзья?..       «Возможно, ты даже не догадываешься, что у тебя еще есть друзья», — звучало бы правдоподобнее.              Он брел по улице, всунув руки в карманы. Список продуктов уже был настолько измят и стерт, что прочитать на нём хоть что-то было невозможно.       На рынок идти не хотелось, ноги сами вели его кругами. Осознать новый приказ было трудно.       В воздухе чем-то пахло. Чем-то новым. И чем-то совсем теплым. Будто бы солнце могло пахнуть. Хотя, наверно, могло. Могло пахнуть нагретым деревом. Нагретой скошенной травой…       В тумане нереальности раздавались и детские голоса. Какаши сидел в одиночестве на скамейке у дома. Держал в руке книжку. Закрытую.       Осознание придет, когда-нибудь. Пока же ему было даже не представить того, что будет дальше.       Что же это? Снова какие-то «планы судьбы»? Или «подвох судьбы»? Или «его собственная судьба»?       Стать сенсеем. Каким-то непонятным детям. Которых он не знает. Да и быть сенсеем не умеет. Общаться нормально не умеет. Не может даже нормально спать, какое там — кого-то учить?..       Мимо шли дети, совсем еще малыши. И что-то голосисто выкрикивали на всю улицу. Какаши вслушался в то, что нараспев кричали ребятишки…       — Пиписьки Хокаге! Пиписьки Хокаге!       Вот, как звучала его «судьба» этим вечером…       В задумчивости он и не заметил, как к нему подкрались два силуэта.       — Семпай, вот вы где, — Тензо, уже в обычной униформе, без маски АНБУ, поставил на скамейку рядом ящик пива. — Мы пришли отметить с вами ваше повышение.       — Повышение?.. — Какаши рассеянно перевел взгляд с него на улыбающегося во весь рот Гая.       — Ну, за «повышение» ведь пить приятнее, чем за «увольнение»!