Индульгенция

      Северине страшно — вижу по плотно сжатым губам, насупленным бровям, рукам, обнимающим плечи. Она не говорит ни слова, воздух между нами мелко дрожит от несказанности. Оглядываюсь — в окрестностях ни души. Отчего-то уверяюсь: сестра моего подмастерья вернется еще не скоро. Крик того, кто был лесником, тоже никто не услышит. — Как я умру? Теперь она не скрывает — трясётся, точно оставленное на морозе дитя. Глядит, будто лишь я один в ответе за нее и её судьбу. Так, в сущности, и есть. Она ждёт. Вкладываю в трехпалую ладонь маленький пузырёк. Приоткрывает рот, но слова так и не срываются с губ. Ей тяжело справиться с бутылочкой, помогаю, чуть накрывая ее руки своими. Прозрачной жидкости здесь всего на глоток — этого достаточно. — А если я… — Доверься мне. Когда она залпом выпивает яд, я ещё сжимаю ее руки. Уже в следующую минуту подмастерье дергается в судороге: в ее глазах застывает ужас, лицо корчится агонией. Северина пытается заговорить, но пена на губах мешает дышать. Я крепко держу ее до конца, пока легкое тело не обмякает в объятиях. ××× Северина приходит в чувство несколько часов спустя. Её лихорадит, но знаю — скоро это пройдёт. — Maschereri, — шепчет в тишине, пытаясь подняться, — где мы? Она не может распознать убранство комнаты, ведь никогда не была здесь. — Это наш новый дом, — недоумённый взгляд преследует моё скрытое за маской лицо. Даже смеюсь. — Ты еще многого не знаешь. Я отсутствовал не просто так. Многие дни я провел, пытаясь найти Хозяина Леса. Фавн сам явился мне. Это удивительное существо — порождение колдовства, того самого, что заставило страдать наши души — научило меня пользоваться проклятием, извлекать из него выгоду. Северина тоже вскоре поймёт, что далеко не обречена. Она замолкает, ничего не спрашивая, видимо, пытаясь осмыслить. Из груди ее не вырвется больше ни единого настоящего вдоха, и ей потребуется время, чтобы принять это. Я подожду. Но, уверен, не прогадаю — ставка верна как никогда. Девочка все еще разглядывает меня с немым вопросом, пока наконец не выдавливает: — Почему Человек в маске? Она непредсказуема, и это чудесно. Ожидал чего угодно другого. — У богов нет имён. — А у дьявола? — Ты забываешься, — меня веселят ее слова, но все равно осаживаю. Пусть помнит свое место. Во мне нет ни злобы, ни даже раздражения. Северина чуть вздрагивает, к ней возвращается жар. Кусает губы. — Воды… Подаю давно приготовленный стакан. Мне нужно уйти — в конце концов, самому любопытно, что же станет с лесником. Оглядываюсь предостерегающе — девчонка не должна натворить глупостей. ××× — Знакомься, это мистер Эрик, — Северина мелкими неуверенными шажками подходит к восседающей на постаменте фигуре. Она похожа на кого угодно, но точно не на вершительницу людских судеб: её выдают растрёпанные волосы, дико горящие глаза и всё то же заштопанное платьице. Все меняется, когда она разглядывает мое творение. Существо на тумбе напоминает живой кусок мяса — плотное, короткое и красное… Вместо рук и ног лысый горбоносый человечек шевелит уродливыми культями, а видя нас, приветственно гогочет. — Хозяин, — подобострастия маловато… ничего, над этим еще поработаем. Северина ёжится. — Это… — Верно, дорогая. Это твой отец. Внимательно наблюдаю за каждым движением моей ученицы, за любым лёгким изменением выражения лица. Она не пытается скрыть — торжествующе улыбается. — Я хочу ещё кое-что показать тебе. Подмастерье глядит недоверчиво, ожидает подвоха. Тем не менее, её не нужно уговаривать следовать за собой. Длинный темный коридор заканчивается тупиком: приоткрываю незаметную деревянную дверь. Любопытство блеснуло во взгляде девочки. — Что это за место? Не дожидаясь меня, Северина заглядывает в комнату. В отличие от прочих помещений, здесь очень светло. Я сделал всё возможное, чтобы как можно больше солнечных лучей попадало сюда. Ветви лесных деревьев все ещё знатно загораживают свет, но и того, что есть, достаточно, чтобы привычный полумрак отступил. Девочка застывает на пороге, наблюдая за дивными закатными красками, осевшими на стенах и потолке. — Как…чудесно… В следующую секунду уже глядит в мою сторону. — Комната теперь твоя. Она замирает, вытаращив глаза. В этот момент в очередной раз убеждаюсь — я сделал это не ради девчонки, только чтобы потешить собственное эго. Это невыразимо приятно: наблюдать за тем, как другой медленно, но верно подчиняется твоей воле. Я могу вызвать улыбку на этом лице — мне же под силу залить его слезами. В этот раз я милосерден. Даже чересчур. — С-спасибо… — что-то совсем ребяческое скользит по её чертам. У Северины блестят глаза: пара неловких шагов ведут её вперед, к кровати под балдахином. Не издаю ни звука, наблюдая. Мелкими шажками, точно дикий зверёк у ловушки, подмастерье пробирается к центру комнаты. Чуть отодвигает полог — вскрикивает. — Maschereri! Подаюсь ближе, чтобы рассмотреть каждый оттенок эмоции на её личике. Северина не в силах скрыть непонимание и одновременно радость. На атласном покрывале лежат, аккуратно сложенные, три платья дивной работы. Наверняка она такие даже издали не видела. И, уж конечно, не могла вообразить себя обладательницей чего-либо подобного. — Это… это… — Твоё. Даже захотелось добавить тёплое «Носи на здоровье». Сдержался. — …С ума сойти! — Северина не решается потрогать ткань, только смотрит и восторгается. Подобное выражение я видел на лице Аннет всякий раз, когда дарил ей драгоценности. Женщины предсказуемы. Нет, не так. Все люди внутри одинаковы. Натыкаюсь на пристальный взгляд — девочка отворачивается от прелестных нарядов и шагает ко мне. Мне тяжело различить её слова, почти читаю по губам: — Мне это не нужно. Маленькая упрямица…! Она упорно не желает становиться в ряд с теми, кого я видел вокруг. Я лгу. Северина — последний горький плод моего малодушия. Я слишком мягок с ней, это — слабость. Чтобы одолеть её, нужно время. — Не льсти себе. Это не подарок, а необходимость. В этих обносках ты выглядишь отвратительно. Она не кажется обиженной. Напротив, снова улыбается. — Вы же знаете, что мне совсем не важны эти тряпки. Просто… — спадает на шёпот, — не прогоняйте меня. Глупая девочка… Конечно, знаю — ведь вижу тебя насквозь. Что-то чужое, напряжённо отторгаемое, заставляет быстро, порывисто выдохнуть: — Называй меня на ты. Не слышит - она кружится по комнате, воздев руки к потолку. Солнце подсвечивает растрёпанные волосы, даже в тяжёлом тёмном взоре появляется искра. Невольно обращаю внимание на её тонкие, иссеченные огнём, пальцы. Каждый изъян будто растворяется в солнечном свете, оставляя чистую красоту. Северина оступается и со смехом валится на кровать, в груду разноцветных шелков. ××× Она будит меня своими легкими, но дрожащими шагами, под утро четвертого дня. Сперва не замечаю ничего особенного, мгновение нужно, чтобы увидеть: она стоит, прикрываясь одним одеялом — совершенно обнаженная. Признаться, не ожидал такой смелости. Мягкие бледные губы плотно сжаты, видимо, Северина боится издать хотя бы звук в моём присутствии. Она говорит без всяких слов, глядит молча — достаточно, чтобы понять. Ждёт приговора. Мы оба понимаем — то, что случилось между нами накануне рождения моего плана — не более чем порыв, никак не данность. Мне одному решать, что станет с этими тонкими ножками, едва укутанными в войлок — уйдут ли они восвояси или понесут владелицу прямо в мои объятия. Власть опьяняет. Медленно встаю ей навстречу, также неторопливо, раздумывая, разворачиваю кокон покрывала. Северина глядит в пол, все еще страшится своего тела — оно стало мягче, округлее. Однако очертания невинности еще угадываются в самом ее сложении. Северина не ждет и снова изумляет меня: делает решительный шаг, хватает за руки, прижимается щекой к груди. Впору вздрогнуть от отвращения, оттолкнуть от себя как собачонку, только ощущается это иначе. Вместо паршивой суки она корчит мне ровню — весьма, признаться, правдоподобно. И я решаю поддаться…самую малость. Сжимаю ее плечи, медленно покачивая, позволяя всему ее существу скользить вдоль моего расслабленного после сна тела. — Холодно, — хрипло шепчет, приглаживая мои волосы. Девчонка рядом со мной кажется былинкой, эфирным порождением, дивным духом… Не сдаюсь — напротив, уверяюсь в том, что победил. Наклонив её лицо ближе, наконец позволяю почувствовать свои губы на вкус. Северина сжимает меня со всей силой, что только есть внутри нее — прикусываю нежную розовую кожу, наблюдаю, как на губе появляется кровяная капля. Подмастерье вздрагивает, воздух вокруг нас почти дымится, вот-вот вспыхнет. — Скажи. — Я…я… — между порывистыми вдохами целая пропасть. — Говори, — чуть повышаю голос, — я должен слышать тебя. — Хочу… быть с тобой. Она знает, как доставить мне удовольствие. Опускаюсь на смятые простыни, тянуть её следом не приходится… — Мне не нужно объяснять, как дорого может стоить твоё глупое желание. — Я и так все потеряла. Она ластится ко мне, как дитя, это поражает воображение. Заставляю её лечь себе на руки, Северина все еще держится за край моего рукава, но того, что вижу, уже достаточно. Доверившись мне, подмастерье прикрывает глаза. Я могу раздавить и вознести ее одновременно. Так и поступаю. Перекладываю дрожащее подступающим желанием тело на кровать, целомудренно укутываю в одеяла. Не успеваю досчитать до трёх — выпаливает сквозь полусомкнутые губы. — Я сделала что-то не так? — Ты дрожишь. Снова лихорадка? — Н-нет… нет… На самом деле мы оба знаем ответ. — Кошмары. Кивает, уткнувшись лицом мне в грудь. — Мария, — вздрагивает и всхлипывает, скорчиваясь в немыслимом защищающемся движении. Отстраняю её от себя, пристально смотрю в глаза, обрамленные слипшимися ресницами. — Это был твой выбор, Северина. Ты оставила сестру на произвол судьбы и не имеешь права жалеть себя. Каждое слово находит свою цель. Улыбаюсь и жду развязки. — Но… но… — Взгляни на себя… Ты выглядишь жалко. От твоих слёз ей лучше не станет. На миг в её лице мелькает отсвет гнева, Северина давит его и склоняет голову. А потом резко приподнимается на локтях. — Не надо говорить так со мной. С силой вжимаю ее назад, в кровать, хватая за плечи. — Уверена, что выстоишь? К тому же, прекрасно знаешь — я говорю правду. Мне не нужны ссоры и разглагольствования. Дотрагиваюсь до огрубевшей кожи на ладони Северины, она чуть отдергивается. — Ты слаба сейчас, но можешь стать сильнее. Если, конечно, захочешь. На бледном лице снова проступают очертания благодарности. Я разрешаю ей остаться. Несколько минут девчонка возится в постели, потом замирает, повернувшись ко мне спиной. Волны ее волос полностью закрывают выпирающие лопатки. Ни одним движением, ни взором, ни малейшим оттенком голоса она не напоминает Аннет, но я всё равно вижу склонившийся над нами призрак. ××× — Не отвлекайся. Читай. По буквам. Мотает головой, едва не задевая мой подбородок. — Это невыносимо! — Моё терпение на исходе, Северина, — понимая, что протестовать бесполезно, она утыкается в замусоленный лист бумаги. Ей определённо не хватает желания. — М… — тянет, ведя обугленным пальцем от буквы к букве, — ма…с… Маска. — Да неужто, — поднимаюсь, с трудом удерживаясь от того, чтобы не начать крушить всё вокруг в бешенстве. — Зачем мне уметь читать? Создавать маски можно и будучи неграмотной. — Я предпочёл бы, чтобы моя помощница была образована. Она не отвечает, тянется к лежащим поодаль книгам. Несколько брошюрок я нашел на барахолке почти задаром. Здесь был мой любимый Гёте, Шекспир и несколько незамысловатых бульварных романчиков. Мгновение — Северина держит в руках «Отелло». — Обложка красивая, — гладит мягкий переплёт, пытается разобрать заглавие, скосив глаза. Попытки не венчаются успехом. Ухмыляюсь. Она отбрасывает книжку, точно раскаленную головёшку. Не успевает даже вздохнуть, ударяю по рукам. Сдавленно вскрикивает сперва от неожиданности, затем — с болью. — Такого отношения к литературе я здесь не потерплю. Неожиданно замираю в минутном раздумье, решение приходит точно само собой. Подбираю брошюрку и аккуратно открываю начало. Жестом приказываю подмастерью остаться на месте. — Не верю, нет. И мне обидно, Яго, Что ты, развязывая мой кошель, Как если б он был твой, все знал заране.* Северина хихикает. Скучающее выражение пропадает с её лица. ××× Проходит ещё несколько ночей, и вот, я просыпаюсь от грохота. Он исходит откуда-то сбоку — из нашей новой мастерской. Я обустроил небольшое помещение для работы ещё когда трудился над маской мистера Эрика. Пару дней назад комнату увидела Северина — она не решилась даже коснуться инструментов. А сейчас стоит в центре, прижимая к лицу трясущиеся руки. Я замираю в дверях, не сводя с неё взгляда — ладони, покрытые шрамами, выглядят особенно уродливо в неясных свечных отблесках. Она поздно замечает, а когда видит, порывисто вскрикивает. На полу поблескивает металл резца. — Что ты здесь сотворила? — Я уже ухожу… Подмастерье действительно пытается пробраться мимо меня сквозь узкий проход. Не дав ей такой возможности, останавливаю за плечи рывком. Заставляю взглянуть на меня. — Я бесполезна, — лепечет так, что губы едва соприкасаются друг с другом, — у меня…даже инструмент из рук валится. Наблюдаю за тем, как натужно девчонка сжимает ладони в кулаки. Железо оставило неприятные следы на не до конца зарубцевавшихся ранах. Северине тяжело выдерживать мой цепкий взгляд. Наконец ломается — корчится в слезах. — Ничего…не могу…ничего… — Хватит. Теперь уже я держу её за запястья. Осторожно, чтобы не сделать больнее. — Зачем тебе резец? Я всегда учил начинать с формы. Оборачивается через глухой всхлип. — Maschereri… — К столу. Шагаем в ногу: так часто случалось, когда мы работали вместе. Северина робко заглядывает в деревянную лохань с загустевшими останками папье-маше. — Добавь клейстер и покроши бумагу. На это ты наверняка способна. На миг хочется быть с ней мягче, но что-то подсказывает — стоит дать малейшую слабину, и девчонка невольно утянет за собой в пучину безнадёжности. Она привыкла выполнять мои указания, поэтому действует машинально, не задумываясь — в следующую секунду на девичьем лице застывает пораженное выражение. Она почти выговоривает это вслух — неожиданное открытие, внезапное полузабытое ощущение. «Я что-то могу?» Вдвоём мы заливаем уже готовую форму, теперь её нужно оставить: то, что не под силу подмастерью, делаю сам. У нас есть едва ли не всё время этого мира. Она научится. ××× Закрываю дверь — это немой знак для Северины. Не входить, пока не позову. Не шуметь. Не существовать. Боль моя настолько сильна, что едва могу держать себя в руках — заглушаю готовый вырваться стон грубой тканью подушки, прокусываю, мне кажется, даже чувствую мягкий привкус пера на языке. Когда Аннет была со мной, она умела сладить с мукой травами и заговорами. А еще она улыбалась мне — её светлый лик, даже голос, обладал невообразимой целительной силой. Я убил её. Это жжёт сильнее любой агонии. Я бессилен, хоть и пытаюсь сделать вид, что обладаю властью. Очередной приступ безумной режущей боли под запёкшейся кожей заставляет-таки порывисто вздрогнуть. Стон вырывается из-за плотно стиснутых зубов, доведя их до скрежета. В этот миг я не слышу — чувствую присутствие за спиной. Я мог бы накричать на нее, выгнать, и даже поднять руку. Вместо этого остаюсь на месте — постель моя уже сполна пропитана слабостью. Северина быстрыми шагами подходит ко мне, останавливается у кровати. Снова молчит — была бы её воля, наверное, не говорила бы совсем. Её болтливость ушла вместе с прежней жизнью. Садится на самый край и — знаю еще до того, как она решается — касается моего плеча. — Я принесла мазь, — чуть пришептывает, — могу…? Я не позволял ей даже думать о том, чтобы уличать меня в бессилии. Почему безмолвствую сейчас? Северина бережно дотрагивается до скулы, проводит большим пальцем вдоль линии подбородка. Ощущение соприкосновения отчего-то не будит боль, но и облегчения не приносит. Мазь пахнет горькими травами: подмастерье втирает вязкую субстанцию в мои саднящие раны. Я слышу ее тонкое прерывистое дыхание: она не берет достаточно воздуха от волнения. Ей это не нужно, но глупая маленькая Северина все равно задыхается. — Больно? — выдыхает, опуская глаза. Бледные щеки чуть розовеют. Отвращение и необъяснимый, нелепый трепет не дают вымолвить ни слова. Девчонка возится со мной не меньше пяти минут, потом отступает. — Хочешь пойти в общий зал? Эрику нужна наша помощь. Да и… ты так и не рассказал толком о своем плане. Ей сложно говорить так со мной. Северина чуть опускает руки и мелко вздрагивает. — Я выйду отсюда, когда сочту нужным. А сейчас убирайся прочь. Телесная боль ослабла, только легче не стало. Что она сделает? Убежит, попытавшись спрятать непрошеные слёзы? Забьется в угол, точно маленький беспомощный зверёк? — Разве не ты говорил мне, что нужно быть сильным? Слова ярко вспыхивают в густом воздухе, ничем не заглушенные. Молчание затягивается петлёй на истерзанной шее. А в глазах подмастерья — не привычная слабая мольба и рассеянная скорбь. Что-то суровое, собранное, злое: такой она была, когда твёрдой рукой бросила камень в мою Аннет. — Чего ты хочешь? Я хочу утопить её в злобе, чтобы обмерла, не смея швыряться моими словами. — Чтобы ты поднялся и пошёл со мной. Хочешь остаться здесь и покрыться плесенью? В чём тогда смысл? Можно было сдохнуть гораздо раньше. Отчитывает меня как неразумного ребенка! И всё же что-то в отдалённом уголке сознания затравленно шепчет, едва перебирая бестелесными губами. Она права. Сколько будет стоить моя и так никчёмная судьба, если я откажусь от всего намеченного и продолжу лежать, истлевая в собственном страдании? Малодушие играет злую шутку: хочется бросить в её лицо колючую, жалкую фразу «Забудь об этих минутах. Их не было». Не забудет. Потому поднимаюсь в тишине. Она чуть прижимается к моему боку, кажется, это всё, на что способна сейчас её маленькая, неожиданно безрассудная душа. Подумать только. Этому существу всё ещё есть до меня дело. *** — Сон будет долгим? — Мне это неизвестно. Но проклятие обязательно пробудит нас. Северина возится с Эриком, совершенно не обращая внимания на его бурчание. Она погружена в себя, наверняка боится, но привычно скрывается. Уложив уродца и даже прикрыв его холщовым одеялом, оборачивается. — А если, когда мы проснёмся, всё сильно изменится? Что мы будем делать? — О, поверь, каким бы ни был мир, несправедливость и пороки останутся. Наше дело — очистить его от скверны. Глядит без особого воодушевления, однако кивает. Наше убежище надёжно скрыто от чужих глаз: для людей оно — лишь неприветливая лесная чаща. Северина застывает на пороге, ожидая меня. Наблюдаю за медленно смежающимися морщинистыми веками мистера Эрика, когда он окончательно засыпает, выхожу. Подмастерье хочет о многом меня спросить, но слова её, кажется, застывают где-то между языком и гортанью. Я уверен в словах Хозяина Леса, и знаю, что у неё будет время задать каждый вопрос или похоронить их все в молчании. В сумерках глаза девчонки особенно черны — они напоминают добротные бусины или угольки в раскалённой печи. Однако ловлю себя на мысли — на миг я подумал о чёрном жемчуге, который видел всего раз на прилавке торговца дорогими диковинками. Необычные дары моря надолго приковали внимание, я хотел даже купить ожерелье для Аннет. Не думал, что когда-нибудь увижу что-то похожее. В её комнате царствует полусвет. Северина ложится ко мне спиной, кладет ладонь под щёку — привычный и очень детский жест. Сажусь на край кровати. — Закрывай глаза. Разумеется, обойдёмся без колыбельных. Но что-то подсказывает — она хочет, чтобы я остался и сказал ей хотя бы два этих слова. Покоряется молча. Ведь доверие её безгранично. Некому больше вверяться. Я лишь начал постигать свои новые возможности, оттого не знаю точно, какова моя власть над снами. Могу ли создать для неё ласковую грёзу? Сосредотачиваюсь на короткий миг — слышу, чувствую, как замирает её проклятая жизнь — лишь на время. Северина крепко спит. Укрываю её скомканным в ногах одеялом.