Индульгенция

      Открываю глаза и пару мгновений наблюдаю за тенями, мечущимися под потолком. Меня разбудило неясное покалывание в спине — оно проходит, стоит повернуться на бок. Если я бодрствую, значит, нужно идти к Человеку в маске, потом — будить чудиков… Приподнимаюсь в кровати, но что-то неимоверно больное почти бросает назад. …Разноцветье бала, голубое платье на женщине с глазами моей сестры, смех maschereri, тяжелая громадина в руках рыжего Пита, хлопок — боль. Нет! Кажется, это — не воспоминания об очередном кошмаре. Мария погибла из-за меня. Простыни, воздух, само моё тело неимоверно душат. Ни руки, ни ноги не слушаются — всё равно спешу. Платье привычно висит на резной спинке кровати. Постоянно оглядываюсь — сейчас он войдёт сюда, схватит, заключит в тяжёлые цепи. Страх и ненависть, холод и жар смешиваются во мне, поднимаясь бушующим ураганом. Скорее. Скорее! Одежда невозможно тяжела — чтобы двигаться бесшумно, нужно задействовать всю сноровку. Шагаю, стараясь избегать скрипучих половиц. Из-за его двери сочится ручеёк свечного света. Застываю за углом. Тянет ворваться внутрь, разбить бутылочки с эссенцией чёрного морозника, сорвать маски с его драгоценных чудиков — кричать, пока не станет невмоготу. Если вовсе замереть, мне кажется, смогу услышать его тишину. Почему он может молчать со мной, а Мария — нет? Почему он не дал мне погибнуть? Иду, воровато оглядываясь, но сейчас цирку решительно нет до меня дела. Не верю, что это продлится долго. Я преодолеваю узкий коридор, оказываясь у выхода. Свежий ночной воздух дует в лицо, в этот миг что-то неожиданно больно царапает колени. Приподнимаю подол. Треклятое фиолетовое безумие! Прямо на глазах морозник плотно оплетает мои ноги. Шагать будет тяжело… да и куда мне такой идти? Цветы, пробирающиеся сквозь кожу, больше не вызывают такого ужаса — только боль. Что это, наказание? Изощрённо. Не сдаюсь, отчего-то зная — никто меня не остановит, если сама не пожелаю. Несколько шагов чуть уводят меня от циркового шатра, каждое движение становится средоточием невозможных усилий. Ночь бесстрастно наблюдает за моими мытарствами глазами-звёздами. Когда впору упасть в снег и прожечь его желчью, задумываюсь о своём положении. Что, если получится взлететь без помощи maschereri? Так далеко я не уйду. Как это делается — разбежаться и ни о чём не думать? Перед мысленным взором всё равно застывают протянутые в мольбе руки сестры. Злоба становится сильнее — сама удивляюсь, как отрываюсь от земли. Воздух держит осторожно, опасливо. Кажется, вот сейчас, поднявшись высоко в небо, я упаду по одному мановению Его руки. Он так и не появляется — а я ухожу. Ну что за глупость? Неужели ждала его? Человек в маске ничего не делает просто так. Быть может, он хочет поглумиться надо мной, оттого открыл каждую дверь? Ярость мешается с чем-то ещё, в чем ни капли не хочу разбираться. Наконец решаюсь. Мой путь лежит в город. Куда еще я могу податься? *** За очередные десять лет в Сентфоре всё осталось по-прежнему. Впрочем, не всё ли равно? Пусть хоть под землю провалится, мне-то что? Здесь меня больше не держит ни единая тоненькая ниточка. …А ведь это даже не он убил Марию. Какая ирония — поистине виртуозно. Страшно сознавать, что на месте сестры во мне давно созрела пустота. Я привыкла к тому, что её нет рядом. Но разве это что-то меняет? Сложно уместить в сознании каждую деталь, расставить всё по местам, оценить как следует — рассудочно, без лишних эмоций. Город спит, лишь несколько окон источают холодный свет. Улицы пусты — мне нет дела. Всё равно никто не увидит, пока сама не покажусь. В этот момент голову посещает забавная мысль. В конце концов, сегодня знаменательный день. Я проклята уже полвека. Почему бы не переступить давний страх и не взглянуть на людей? Теперь-то бояться нечего. Я опускаюсь на выскобленные чужими шагами камни мостовой прямо возле постоялого двора. Помнится, на первом этаже можно было перекусить и выпить, а наверху — получить в свое распоряжение комнату. Пригнувшись, подбираю с чуть побелённой снегом дорожки несколько камешков. Моих умений хватит для того, чтобы ненадолго обмануть хозяев таверны. Через мгновение в ладони уже красуются серебряные монеты. Удивительно — мне всегда нравилось обводить людей вокруг пальца. Чудесно поднимает настроение. …Тяжело прохожу внутрь, принося с собой неожиданный порыв вьюжного ветра. Людей на удивление мало — несколько мужчин, склонившихся над своими кружками. Глядят, точно призрака увидели. Нехорошо ухмыляюсь — пусть только попробуют подойти. Страшно себе признаться — несмотря на все ухищрения и фокусы, я беззащитна. Что делаю здесь? Неужели спустя десятилетия затворничества потянуло к толпе? — Пива мне. А можно и чего покрепче, — протягиваю хозяину деньги. Он мнётся, явно изумлённый. Платье на мне роскошно, а говор, напротив, прост. Да и не видел он меня никогда. Как бы не принял за ведьму — а то гореть мне на площади рыжим пламенем. Ни капли не страшно. Может, на то и напрашиваюсь? — Мала ещё. Ступай домой, девочка. Добавляю еще пару монет, криво улыбаясь. Сегодня удача на моей стороне. — Есть настойка на абрикосовых косточках. — Чудно. …А комната совсем не изменилась. Всё те же добротные столы, до блеска выполированный пол, подвешенный над окном колокол. Папаше нравилось здесь куда больше чем дома. Дура была, в первые годы после смерти матери ходила сюда за ним. После стала молиться, чтобы подольше не возвращался, а лучше — шею свернул по дороге. К матери я относилась как к данности. Мне казалось, она всегда будет рядом — стирать нашу одежду, готовить вкусную еду и петь красивые песни, которые так любила заучивать Мария. Когда матушки не стало, я не плакала, а она убивалась. До сих пор не могу понять, отчего так легко её отпустила. Почему никогда не думала, что было бы, останься она с нами… Я и лица её уже толком не помню — от этого даже становится стыдно. Присаживаюсь за один из столов, чуть отпиваю сладковато пахнущую жидкость. Горло обжигает — кашляю, а от стен отдаются чужие смешки. Мне нет дела. Воспоминания, честно говоря, то ещё дерьмо. Ступишь раз — чёрта с два отмоешься. Мне одиннадцать. Сижу у матушки в ногах, пока она штопает одно из моих платьев. Ужасно хочется яблочного пирога — для этого надо выпросить две монеты и сбегать в булочную… Как только набираюсь смелости сказать о своем желании, она неожиданно заговаривает: — Хочешь узнать свою судьбу, Северина? Мотаю головой. Не то чтобы совсем неинтересно, просто ещё надеюсь на сладость. В следующую минуту понимаю, матушка настроена серьезно. — Ах, милая! Ну неужели тебе не любопытно? Дай мне скорее правую руку. Делать нечего — наблюдаю за тем, как она откладывает шитьё, и покорно протягиваю ладонь. Некоторое время она увлечённо и пристально вглядывается в нее, затем поднимает глаза с улыбкой. — Линия жизни — видишь, та, что уходит вниз — долгая. Это хорошо. Прерывистая — значит, сильно изменит тебя уготованный судьбой путь. Сейчас на линию сердца взгляну. Хм-м… Будет мужчина — один на всю жизнь, любить его будешь без памяти. И дело найдёшь по душе, с ним его разделишь. Она говорит так загадочно, что не выдерживаю — спрашиваю. — А он будет меня любить? Матушка выглядит сбитой с толку. — Это зависит от тебя. — У вас что-то случилось, мисс? — хозяин таверны всё так же радушно улыбчив. Откуда он только взялся рядом с моим столом? По привычке прячу ладони, хотя он наверняка и так всё уже видел. Его самого я так и не рассмотрела из-за царящего здесь сумрака. — Всё в порядке. Теперь он говорит со мной иначе — почтительно, считаясь. Надеется получить еще денег? Вдруг замираю, пристальнее вглядываясь в очертания чужой фигуры. Кажется — лишь на миг, что из темноты на меня глядят знакомые бесстрастные глаза, а мимолётный отблеск забравшейся в окошко луны выхватывает волевой подбородок, густые брови и волосы цвета холодного золота. Отшатываюсь, ненароком натыкаясь на соседний стул. Нет…просто бред, игра воображения. Молодой хозяин таверны выглядит совершенно растерянным. — Дайте мне…ключ…от комнаты, — слова сухой галькой перекатываются на языке. Чёртова настойка! — И если сюда вдруг явится мужчина в маске, не пускайте его ко мне. Конечно, если захочет, он из-под земли меня достанет. Наивно полагаю, будто могу на что-то повлиять. *** Во мне колышется целое море — оно не доброе и не злое, просто заполняет пустоту. Едва переступив порог кисло пахнущей каморки, валюсь на узкую кровать. Человек в маске выстроил для меня хоромы — почему так радуюсь соломе в матрасе? Закрываю глаза. Горят щёки, чувствую, будто снова в воздухе, и вот-вот усну в полёте. — Мария… — тяну, улыбаясь. Рядом никого нет, но так хочется, чтобы был. Сейчас она возьмёт меня за руку, скажет, что пора просыпаться. Очередной долгий сон закончится ярким утром. Утром, в котором она жива. Что-то громко хлопает, выводя из сладкого полубреда. Я всё так же наедине с ночью за окном — кто-то поднимается по шаткой лестнице за дверью. Напрягаю слух. Мне понадобится не меньше минуты, чтобы отворить старое окно. Всё вокруг такое плывущее, неповоротливое — даже на ноги поднимаюсь с трудом. Цветы, обнимающие ноги, ещё сильнее врезаются в кожу. Скрытые под платьем бутоны морозника — оружие, обернувшееся против владельца. Дверь наконец открывается — каков умелец, неужели выманил у хозяина запасной ключ? Присаживаюсь обратно, на постель — кружится голова. Я выпила не больше двух стаканов — ощущается мерзко. Заходит не спеша, элегантен до тошноты. — Я не хочу тебя видеть. Лгу. Ему, себе — даже чёртовой комнате. Он хотел уничтожить мою маленькую Марию, а я…я… — Тогда закрой глаза. — Беззлобно, даже устало. — Ты свёл мою сестру в могилу, и теперь говоришь со мной так, точно ничего не случилось, — выпаливаю, едва выговаривая слова. Выпивка разгорячает — прижимаю руки к глазам. — Ты знаешь, это неправда. Не отвечаю, только сильнее сжимаюсь, боясь лишний раз шевельнуться. Почему его речи имеют такую власть надо мной? — Будь ты проклят! — выплёвываю со всей злобой, что осталась внутри. Пара мгновений молчания — горло раздирает лающий смех. Осталось только пожелать ему сгинуть в адовом пламени. — Ты пьяна, — всё тот же неимоверно спокойный тон. — И что, станешь читать морали? — Я тебе не отец. — Не смей… Хуже удара под дых. Вспоминаю бесцветные глаза мистера Эрика и спиртной запах, постоянно от него исходивший. Неужели я сейчас выгляжу так же? — Ненавижу тебя! — Ложь. Всё равно это ничего не меняет. Наши пути разойдутся, я слишком слаба, чтобы лишить его жизни — всё, что могу — скрыться и провести вечность вдали от этого лица. Наконец поднимаю глаза: разумеется, сюда он наведался без маски — и эта красота всего лишь иллюзия. Она не должна обманывать: так же, как и я, он давно сгнил внутри. — Оставь это, Северина. Детские игры ни к чему. Ты и так получила достаточно — я пришёл за тобой… Прерываю, совершенно лишившись страха. — Пришёл, только не за мной. Ты за этим явился, верно? — беззастенчиво задираю платье, открывая его взгляду фиолетовых демонов, впившихся в ноги, — мне врать не вздумай. С трудом держу лицо. Невыносимо жажду услышать хоть какое-то опровержение моих слов — maschereri сохраняет молчание. Взъярившись, вскакиваю с кровати и хватаю оставленный на облупленной тумбочке ключ от комнаты. Швыряю изо всех сил, и, кажется, даже попадаю в цель - железяка ударяется о его плечо. Даже не вздрагивает. Не говорит ни слова — видно, ждёт, когда перебешусь. Мгновения неистово тянутся, а он наконец подходит ко мне. Не спрашивая позволения, по-хозяйски кладёт руки на плечи. Осознаю со всей отчётливостью — в его силах свернуть мне шею или затуманить разум. Почему позволяет творить такое с собой? Наверняка ему просто любопытно. — Мы поговорим, и после этого отправляйся куда угодно. — Чепуха! — мгновенно защищаюсь. — Моё слово. Я знаю, он всегда исполняет обещания. И какая-то часть меня невыносимо, отчаянно жаждет ему поверить. Боль медленно, но верно покидает тело. Я чувствую мелкое подрагивание его пальцев на своей обнажённой коже. — Хорошо, — срывается само собой. Могла бы, затолкала бы каждое слово обратно в глотку, и держала бы там, пока не задохнусь. Едва получив моё согласие, Человек поднимает руки. Не успеваю даже моргнуть, в волосах уже шумит буря. — Где мы? — Доверься мне, — чуть медлит, — в последний раз. …Ошалело гляжу на покрытую снегом землю. Марии нет уже десять лет — осознаю запоздало, без рези в груди. Был ли у неё муж? Если всё, что говорил maschereri, правда — у неё не было никого кроме меня. Эта мысль срывает засов с последней двери, которую так тщательно охраняли остатки моего самообладания. Я кричу до отвратительно громкого визга, глаза заволакивает пеленой. Слёзы никогда не сотрясали меня столь сильно — кажется, истощаю многолетний запас за раз. Режущая боль возле горла. Безучастный снег под коленями… Он хватает меня в охапку, прижимает к себе — царапаюсь, даже кусаюсь. Я хуже всех адовых чертей, была бы воля — сварила бы себя в котле, разметав потом по окрестностям! Силы иссякают. Шум в ушах постепенно сходит на нет. Лежу на снегу — или это его руки так холодны? — Почему… — хнычу, как обиженный ребёнок, — почему я не могу…без тебя? Не будь во мне остатков мерзкого пойла, ни за что не сказала бы это вслух. — Я предаю её, даже говоря с тобой. — Не я прервал её жизнь, — мягко напоминает. — Ты хотел обратить её в уродца! — Тогда вам не нужно было бы разлучаться. Вглядываюсь в идеально выправленные черты — неужели сам верит в то, что говорит? Оборачиваюсь — неподалёку чернеют очертания заброшенного домишка. — Прости меня, Северина. Оторопело застываю, пытаясь понять, не выдумала ли я ненароком эти слова, не произнесла ли их про себя его голосом… Этого просто не может быть. Слишком велика его уверенность в своей правоте. Дрожу и почти падаю в руки maschereri. Он ведёт меня, придерживая за плечи — зажмуриваюсь от летящего в глаза снега. …В доме меня преследует слишком знакомый запах. Кисло-сладкое ощущение спёртого винного духа, тёплый вкус застоявшейся пыли. Ещё — дряхлая древесина, пропитанная водой… Не могу ошибаться. — Зачем ты привёл меня сюда? — Не говори, что не хотела. Он прав. Мне давно грезилось хотя бы ненадолго увидеть родной дом. Наивно полагала, что обрету хоть крупицу покоя. Зачем всё это? У него всегда есть цель. Просто хочет, чтобы я осталась — и пойдёт для этого на всё. — Уверена, что ненавидишь? Вспоминаю яркие голубые глаза сестры, её улыбку и манеру заговорщически пришёптывать. В следующий миг — ощущение прикосновений его горячих рук, зычный голос, читающий вслух, его удивительные маски… — Я не могу. Я не предам её снова. Выдыхаю с трудом — обжигает горло. В это же мгновение порываюсь вперёд, к нему, и целую его так настойчиво, точно в самом деле сошла с ума. Чуть прикусываю его нижнюю губу, болезненно ожидая, когда же отвернёт от себя, низвергнув весь скопленный яд мне на голову… Он целует в ответ, и мгновение растекается каплей крови по лезвию времени. Становится вечностью на грани разумного. Это — в последний раз. Обещаю себе — в последний. Словно прочитав мои мысли, отстраняется, глядит внимательно — наконец заговаривает. — Не согласишься выпить со мной на прощание? Я должна отказаться и быть твёрже, чем камень. — Хорошо. Но, помни, ты обещал, что позволишь мне уйти. — Моё слово остаётся прежним. Отправишься восвояси, как только пожелаешь. Мы идем дальше. Комната с ветхими стенами когда-то была нашей с Марией спальней. Здесь я зализывала раны и мечтала о светлом будущем для нас обеих. Сейчас посередине располагается аккуратно накрытый белой скатертью стол. Замечаю осевшие на ней пылинки. Изящная посуда, пожалуй, попала сюда впервые. Два фужера на высоких ножках наполнены багрянцем до середины. Он подходит первым, приподнимает свой бокал. — Твоё здоровье. Знаю, всё неспроста — но все равно следую за ним. — Почему ты решила украсть у меня? Не сразу понимаю — он говорит о нашей первой встрече. — Мне казалось, ты не считаешь денег, — медлю, оставаясь в тени. Он даже зажёг свечи… Тянет на трапезу влюблённых. Неожиданно приходит в голову — это всё для меня. Не ради Аннет. Не в память о ней. А если даже не так — что мне мешает думать иначе? — А ты почему решил взять меня в подмастерья? — Я был полон добрых намерений. Сейчас на нём нет устрашающей маски, и мы словно действительно беседуем по душам. Передо мной совсем не тот, кто желал смерти моей сестре. Другой. Мужчина — один на всю жизнь. Тот самый, из предсказания матушки. Со странным отчаянием обхватываю трясущимися искалеченными пальцами тонкую ножку фужера. После дурмана абрикосового пойла совсем не хочется пить ещё, однако я принимаю правила игры. Терпкость напитка горячит — вкуса не чувствую. — Что хочешь делать, когда уйдёшь? — внимательные глаза, чуть подсвеченные робким пламенем, следят за каждым моим движением. — Пока не решила. Прихлёбываю ещё. — Чудики будут скучать, — улыбается, — особенно Жоззи. — Вот ещё, — не могу сдержать смешка, — будь её воля, первой бы станцевала на моих костях. — Ты к ней несправедлива. Становится легче — камень, неистово тянувший вниз, постепенно лишается веса. — Что…что ты мне подсыпал? Из последних сил швыряю фужер себе под ноги. Человек в маске довольно ухмыляется. — Пара ничего не значащих слов, и ты готова поверить хоть самому дьяволу. А знаешь, в чём дело, Северина? Оседаю в холодную пустоту. Вся злость будто бы выветрилась, оставив лишь ужасную усталость. — На удочку насаживайте ложь, И подцепляйте правду на приманку.* Верно, драгоценная? Правда в том, что ты не хочешь покидать меня. Ты знала, на что идёшь — и сейчас в глубине души ни капли не удивлена. Ты ждала, я прав? Куда проще переложить свой грех на чужие плечи, снимая безмерную вину с бессмертной души. Хорошо, маленькое чудовище. В этот раз будь по-твоему. *** Вокруг меня жуткая темнота. Ощущаю чужое присутствие едва ли не кончиками волос. Оно не пугает, наоборот — успокаивает. — Maschereri? Он со мной. Касается щеки холодными пальцами. Мысли путаются. Всё слишком далеко и как-то пусто — что-то случилось, что-то важное… Это было не со мной. Не могу вспомнить. Тревога уходит, уступая место умиротворяющей расслабленности. Всё хорошо. Коварство Человека в маске велико, однако он не причинит мне зла. Я нужна ему. И сейчас, когда он склоняется надо мной, не запрещаю себе — улыбаюсь. — Я хочу домой. Слова обретают неожиданную форму. Замираю, наблюдая за малейшими изменениями в выражения его лица. Его губы растягиваются в улыбке. Всё хорошо.