Индульгенция

      Вырываюсь что есть мочи, не говорю — шиплю. — Выпус-с-сти! …На шум не сбегутся только покойники. Кому вру — они первые и придут. Что это, твои шуточки? Что ты с ним сделал? Как же наивно я жду, чтобы ты снова оказался всему виной. Знаю — не выйдет. В этот раз сама наворотила дел. — Ты не понимаешь, — хватка у Бена цепкая: я едва на ногах держусь, совсем из сил выбилась. — Ты в опасности…ты… Ухмыляется — наверное, думает, что выглядит победоносно. На самом деле ещё больше похож на мальчишку, который играет взрослого. — Я знаю, кто ты такая. Мы всё ещё одни. Поразительно. Наверняка наблюдаешь, ожидая, чем дело кончится. …Но я обязательно почувствовала бы твой взгляд. Страшная мысль мельком пронзает сознание. — Что ты сделал?! Я больше не сдерживаюсь. Есть же во мне, в конце концов, хоть капля силы! Не чувствую тела, я — ветер, воздух, забытый в лёгких. Я — чистая ярость. С неожиданной лёгкостью избавляюсь от чужих рук. В следующий миг уже набрасываюсь, совершенно не думая. Только твоё лицо перед глазами. Какое есть, со шрамами. Ты прикусываешь губу, задумавшись. Смотришь прямо перед собой — в такие моменты твои обычно сумрачно-серые глаза почему-то сверкают синевой. Неожиданно оборачиваешься, сталкиваемся взглядами. Думай, маленькое чудовище. Не ошибись. Как он мог навредить тебе? Непозволительная заминка — Бенджамин не жалеет моих запястий. Кажется, у него и верёвка с собой? Ошиблась — это цепь из чистого серебра. Подготовился, значит. Такую не разорвёшь — ещё и кожу жжёт почем зря. Снова ловит врасплох — ударяет в живот со всей силы, так, как не били уже давно. Я даже почти забыла это ощущение: весь воздух разом выходит наружу, остаётся только боль. Шатаюсь — в глазах мутнеет. В голове всплывает слишком знакомое, навеки впечатавшееся в память: Папочка, не надо, прошу! Ещё удар, теперь уже громоздкий — по ногам. Не слышу, но чувствую, как похрустывают мёртвые кости. Слёзы рвутся сами собой, хватает мочи выдержать. Откуда ему всё известно…и…что нужно? Куда только подевалась простота? Холодный взгляд, лишённый чувства — проклятье, какая же я глупая. Неужели так легко поддалась, поверила… Мне страшно. Здесь слишком пусто — будто ты и чудики всё ещё не проснулись вовсе. Откуда тогда публика? И отчего этот мальчишка так жаждет насытить свой гнев? — Ну, — выплёвываю, не отводя взгляда, — рассказывай. Месть? Справедливость? Потяну-ка время. Всё-таки мы немало провели бок о бок, а поболтать он горазд. — Не угадала, — Бенджамин уверенно приподнимает мой подбородок. Смотрит испытующе, видно, ждёт, когда отведу взгляд. Пусть подавится. — Правда? — елейно шепчу, широко улыбаясь. Купился — по взгляду вижу. — Вам стоило лучше заметать следы. Любой любопытный и заинтересованный способен вычислить пару интересных закономерностей. Мой отец, например. Он разработал свою теорию, — глаза юноши сверкнули неприкрытым обожанием. — Он был…одержим болезнью Сентфора. А я решил продолжить его дело. Всё равно не вяжется. Недоговариваешь, подлец? Я зла до невозможности — на себя. Не разглядела… куда подевалось хвалёное чутьё? Куда важнее тебе было избавиться от моего общества, драгоценная. Резонное заявление. Но не сказать, чтобы вполне правдивое. — Было интересно наблюдать за тобой, Северина. Так много ошибок… и святая уверенность, будто никто ничего не замечает. Это смешно. Он говорит как ты. Держит себя как ты. Кажется, вот моё настоящее проклятье. Ты не придёшь. Я проиграла, а неудачники тебе не нужны. — Так чего ты хочешь? — Могущества, — облизывает губы. Это выглядит мерзко. — Думаешь, это так легко? Захватил меня, что же дальше? — Признаться, я долго решал, что всё-таки с тобой делать. Отдать на опыты…почему нет? Но это, в конце концов, помешало бы исходной цели. Он придурок. Нет… слишком слабое слово. Маньяк! Такой же, как ты…? — Ты слабак, — выплёвываю со всей желчью, что только есть внутри. — Я была о тебе лучшего мнения. — Да ладно? Скольких людей ты убила — признайся, сделай одолжение. Мы же всё-таки друзья. Пожалуй, он ждёт на моём лице чистый ужас от изощрённости приёма. В кои-то веки взаправду тебе благодарна. Словами меня больше не проймёшь. — Много кого. Власть иначе не покупается. — Тогда не нужно меня учить. Ни капли невинности — только расчётливый холод. Даже речь поменялась… Только этого мало. Я ищу тебя глазами, чутьём, осколками сердца — нет, не ради спасения. Не знаю, для чего. — Не волнуйся, — Бенджамин ходит вокруг меня, как зверь по клетке, — я неспроста решил поговорить с тобой. Не хочу причинять тебе вред. Вот это да… Спасибо за снисходительность. По моей кривой ухмылке можно прочитать всё, что думаю. Страшные мысли то и дело посещают сознание. Что с Мордогрызом, где Мэри и Дэри, Жоззи? Даже до паршивца Эрика мне, оказывается, есть дело. — Тогда выкладывай скорее. В этот раз спасусь сама. И тебя…тоже спасу. Не могу по-другому. — Расскажи мне, как, — вот-вот задохнётся от рвущего глотку предвкушения, — расскажи, как вы смогли…обрести такую власть над людьми? Я не обижу, Северина. Мы будем вместе — разве ты не хочешь этого? — Тянется к лицу, а я ужасно хочу плюнуть и огрызнуться. Надо быть хитрее. Тем более, он правда не знает деталей. — В таком случае тебе стоило быть вежливее. — Прости, — звучит сконфуженно, только меня больше не проведёшь. — Это мера предосторожности. Пожалуй, он мог бы обмануть этим смертную девчонку — наверное, на них свой навык и оттачивал. Выдерживаю тяжёлый взгляд, чуть откидываю голову: Не успевает открыть рот. Сзади набрасывается Жоззи — яростная и смертоносная. Её и так перекошенные черты лица сейчас кажутся особенно угрожающими. Такой я её ещё не видела. В каждом движении чистое бешенство. Она хватает Бенджамина за шею, с лёгкостью сдавливает податливую кожу, жилы, кости… На миг ловлю тебя в её облике. Невыносимо. Позади вышагивают Мордогрыз, Мэри и Дэри — вот это войско. Они запросто расправятся с ним… только чудится мне, всё не так просто. Ты ни за что не отказался бы от возможности поприсутствовать. Тем более, очевидно — при моём провале. Судорожно дёргаю облечёнными в цепь ладонями — боль усиливается. Беззастенчиво чертыхаюсь. Мордогрыз первым приходит на помощь. Своими короткими сильными пальцами он с лёгкостью разгибает неподатливые звенья — особый металл не действует на чудика. — Спасибо, — сама не замечаю улыбки, окрасившей губы. Теперь Бен окружен. — А сейчас, — наклоняюсь к острому лицу, заглядываю прямо в глаза. Не такие уж и глубокие. — Ты скажешь правду. Он улыбается во все зубы. — Сходи и посмотри. Хочу приказать расправиться с ним прямо на месте. Справляюсь с порывом через пару мгновений — хромаю, с трудом разбирая дорогу. Где ты, где ты, где ты? Знаю ведь, где найду. Почти падаю на ничем не покрытый холодный пол у твоего великолепного ложа. Мука — телесная и та, что внутри — становится неподъёмной. Не нужно поднимать глаз: ты там, всё ещё в томительном, тягостном плену сновидений. Совсем один. *** Я открываю глаза, щурясь от яркого света. Солнце нескромно заглядывает в окно, так и норовя выманить за собой. Так тихо, что слышу своё дыхание. Резко сажусь в постели. Я…дышу. В следующий миг сам себе кажусь сумасшедшим. Отчего так волнительно чувствовать кожей тепло лучей? Что со мной? Невольно дотрагиваюсь кончиками пальцев до лба. Однозначно не болен. Кожа гладкая и холодная. Колет под рёбрами. Морщусь, вздрагивая как от удара. Память подсовывает размытые, мерзкие на вид картины — назойливое свечение не даёт сосредоточиться. Я упускаю из виду что-то безмерно важное… Не могу ухватиться. — Доброе утро, любовь моя, — мягкий голос заставляет вынырнуть из мучительной неопределённости. Его я узнаю из тысячи прочих. Моя Аннет. Она лежит подле меня и пристально наблюдает за каждым движением — кажется, я не видел её целую вечность. Улыбается, тянет нежную ладошку к моему лицу — в единый миг перед глазами мелькает совсем другой образ. Тонкие обожжённые пальцы — их всего три, я баюкаю чужую руку, крепко держа за запястье. Нужно поднять глаза и заглянуть в лицо её владелице… Туман. И переливчатый смех моей возлюбленной. — Ты собираешься весь день тут лежать? — Вовсе нет, — стараюсь расслабленно улыбнуться. Осторожно касаюсь рассыпавшихся по подушке жемчужных волос…мягкие, ласковые. Прямые. Следующий образ появляется резко, с неожиданной отчётливостью. Каскад буйных кудрей в моих руках — перебираю их машинально, о чем-то задумавшись. Кто-то без имени и лица замер, прижавшись к моим коленям — становится удивительно тепло. Невозможно вспомнить. Аннет как будто не замечает моей задумчивости: она весела и довольна. У кровати большое зеркало — бегло осматриваю очертания привычных предметов. Оттуда, из отражения, на меня глядит человек, которого я не знаю. Возлюбленная прижимается щекой к шее — улыбаюсь, прикрывая глаза. Кто ещё способен распространять вокруг себя такое спокойствие? «Прости, я не могу…» Чужие, ворованные картины наполняют, накрывая с головой. Всё-таки поднимаюсь, надеясь, что привычные дела приведут рассудок в порядок. — Что с тобой? — Аннет чуть наклоняет голову. Чувствую вину — я толком не заговорил с ней. А ещё… Я сотворил непоправимое. Боги, что со мной происходит?! — Всё в порядке, …любимая. Я ещё не проснулся. Лгу. Во всём лгу. Беспокойство не отходит ни на шаг. Его не вытравить, не выгнать — одеваюсь, ощущая присутствие за спиной. Аннет кладёт голову мне на плечо — невольно опускаю ладонь на тонкую талию. Я не могу быть счастливее, чем сейчас. Голос в голове не соглашается. «Ты обещал почитать мне, как проснёшься». Настырная девчонка всегда ловит на слове. Вспомнить бы ещё, как её зовут. — Идём, — любимая увлекает за собой: умиротворённая улыбка невероятно идёт этим прекрасным чертам. Не противлюсь. До сомнений нет дела. Они ждут меня — мои необыкновенные, удивительно изукрашенные маски — мечта любого, кто только взглянет. Каждая личина — произведение искусства. Так говорила девочка без имени. Нужно выкинуть её из головы. Мастерская сегодня тоже по-особенному светла. Наверное, дело всё-таки во сне: работа быстро приведёт в чувство. Осталось проверить заготовки, дождаться первого посетителя. В который раз затаённо сетую — не хватает расторопных рук в подмогу. Давно ведь задумываюсь о подмастерье. — Можно побыть здесь, с тобой? — Робко просит Аннет: киваю. Ни в чем не могу отказать. Она влюблённо наблюдает за мной, это невероятно льстит. …Всего на миг кажется, будто во взгляде её сквозит насмешка. Я определённо обезумел. С каких пор у меня развелось так много зеркал? Невольно устремляю взгляд в холодное отражение. В первый же миг спешу отвернуться — моё лицо бороздят бесчисленные рваные шрамы. Они отвратительны до тошноты, и самое страшное, чувствую — вполне ощутимы. Склоняюсь над столом, заставляю себя приняться за работу. Присутствие Аннет должно успокаивать, но я как будто совсем не чувствую его. Будто рядом не живой человек, а пустая оболочка, призрак… Как могу даже думать о таком? Я ведь люблю её больше жизни. Неосторожный солнечный луч преломляется в зеркальном стекле — снова гляжу против воли. Рядом со мной — ужасным потусторонним мной — вырисовываются очертания ещё одной фигуры. Любимая…? Её глаза темнее самой глубокой бездны, в которую мне приходилось заглядывать. Она смотрит на меня в отражении испытующе, с необъяснимым благоговейным страхом… С каждой секундой промедления всё больше впитываю чужой взор, как будто становлюсь его крохотной частицей. Я вспоминаю её имя. Вспоминаю всё. Северина зовёт меня — замечаю мелкие движения тонких губ. Она идёт вперёд, все больше выступая из расплывчатых контуров отражения. Кажется, вот-вот выйдет наружу. — Хорошо, твоя взяла! Расскажу всё, как было. Будешь слушать мою исповедь, пока уши не скрутятся. И только попробуй, сукин ты сын, не очнуться! Только попробуй бросить, слышишь?! Звонкий голос режет благодатную тишину. В единый миг идиллия крошится в хаос. Поднявшийся из пустоты ветер треплет волосы. Я иду к провалу зеркальной рамы, не задумываясь о том, что делаю. — Любовь меня, — ласковый голос Аннет угасает где-то за спиной. — Останься со мной!.. Северина ударяет стекло со всей силы — преграда разбивается, но я всё равно не могу дотянуться… Хотя бы мимолётно коснуться окровавленной ладони. Разве это важно? Разве так должно думать чудовище? Шаг в темноту — падение. Только резкий, то и дело срывающийся голос, отдающийся в голове. Подмастерье не замолкает даже чтобы перевести дух. За нашу долгую жизнь она никогда не говорила столько слов разом. Знает ли, что следую за голосом? Холод и мрак разъедают кожу, кажутся бесконечными. Но ждать мне не впервой. Неясные отблески мерцают где-то на грани, в полутени сомкнутых век. Усилие — открываю глаза. Постель подо мной горяча, а рядом ни души. Окоченевшие губы размыкаются для слов — едва осознаю, кого собираюсь позвать. Ищу глазами — Северины нет рядом. Не раздаётся и звука. Спешу подняться. Тишина оглушает. Я не помню, как оказался здесь, почему уснул. С телом справиться тяжело — руки и ноги подчиняются не с первого раза. Всё-таки добираюсь до двери. Шагаю в привычный проём: мой путь лежит в общую комнату. Пытаюсь привести в порядок кашу в голове. Пустые легкозвучные отголоски не так-то просто перебить. Невольно вспоминается странная грёза. Что сталось бы со мной, останься я подле Аннет? Смог бы выбраться, если бы не упёртая чертовка Северина? Иду увереннее — мой цирк отзывается переливчатым шумом. Чудики в порядке: ощущаю подспудно, даже не сосредотачиваясь. Я бываю жесток — верно, однако лишь мне под силу даровать милосердие, которое они заслуживают. Наконец слышу приглушённые голоса — они приходят со светлеющим полумраком. Так говорит дом. В этот миг вспоминаю самое важное… Когда цирк очнулся от проклятой спячки в этот раз, Северины не было с нами. Я искал её под покровом ночи — искал, кляня себя слабейшим ничтожеством в подлунном мире. Девчонка хорошо укрылась. Достойно похвалы. Я обязательно нашёл бы беглянку — требовалось чуть больше времени. Или пришла бы сама, хотя её треклятая гордость вечно всё осложняет. …Пару минут назад я видел её измученное напуганное лицо так ясно, точно подмастерье всё это время была поблизости и наблюдала за мной. Она здесь. Но какой ценой? Воспоминания возвращаются, пробиваясь сквозь тугую пелену морока. Останавливаюсь у порога, точно незваный гость. Всё, о чём успел подумать, улетучивается, оставив сознание блаженно пустым. …Она сидит на моём месте во главе стола, её окружают чудики — они не сводят с Северины глаз. Никто из них не замечает меня: минутная вспышка злобы проходит, стоит только присмотреться. На грубой столешнице распростёрлось потрёпанное книжное тело. Подмастерье придерживает страницы закованной в перчатку ладонью. Приходится напрячь слух, чтобы различить слова. Северина старательно рассматривает печатные строки, но при чтении иногда сбивается. Дрожащий голос выдаёт волнение. «Наступила тишина — гости в ужасе застыли на своих местах. Молчание нарушил тонкий въедливый голосок судьи: — А теперь приступим к следующей стадии расследования. Но прежде всего я хочу приобщить к делу и свои показания. — Он вынул из кармана письмо, бросил его на стол. — Письмо написано якобы от имени моей старинной приятельницы — леди Констанции Калмингтон.»* Жоззи взбудоражено вскакивает из-за стола. Её перекрученные суставы хлипко клацают в неожиданной тишине. — Говорю, судья — убийца! — Да ну, — Мэри и Дэри тянут четыре руки с другого конца стола, кажется, собираясь наглядно доказать свою правоту. — И ежу понятно, что это Вера. — Выплёвывает одна из сестёр. В эту же минуту другая отвешивает ей смачный подзатыльник. Воспользовавшись моментом, Мордогрыз исчезает под скатертью — выныривает уже с припасённой заранее полуобглоданной костью. Давлю улыбку. Она появляется сама собой, как будто давно ждала удобного случая. Ну уж нет. Ещё увидят и, чего доброго, решат, что скучал. Северина со всей силы ударяет кулаком по столу. Удивительно, но труппа как по команде замолкает. Подмастерье переводит испепеляющий взгляд с одного лица на другое. Когда воцаряется совершенное безмолвие, удовлетворённо откидывается на спинку стула. Раньше её движения казались со стороны неуклюжими, робкими, как будто чужими телу. Сейчас наконец вижу — выросла. Она поднимает глаза неосознанно — наверное, это я смотрел слишком пристально. Уголок маленького рта судорожно дёргается, а во взгляде скользит чересчур многое. Почувствовав перемену, чудики разом поворачивают головы в мою сторону. Пришло время выступить из темноты. — Хозяин…? — С тонких губ Жоззи срывается первый едва слышный шёпот. Она бросается ко мне, почти падает к ногам, в последний момент хватаясь за вытянутую ладонь — нарушает все границы. Слепая радость вперемесь с невыразимой тоской оглушают, заставляют застыть на месте. Остальные не дают ей достаточно времени — вижу по широко раскрытым глазам. Их обрамляют длинные шелковистые ресницы — лицо Жоззи осталось прекрасным. Чуть касаюсь её подбородка, прежде чем обращаюсь к прочим чудикам. Я нужен им всем одинаково. Северина остаётся сидеть за столом, наблюдая с деланым безразличием. На бледном лице не дрожит ни единый мускул. Непокорная упрямица. Как ни в чём не бывало, закрывает книгу — название, «Десять негритят», бросается в глаза. — Расскажи, — произносит в воцарившейся тишине, — что с тобой случилось? Спокойна так, будто вовсе не колотила руками зеркало. Медленно подхожу, не отводя глаз. Легко различаю муку на дне бесстрастного взгляда. Её извечная склонность скрывать до последнего… — Поднимайся, — я почти добавляю привычное «некогда с тобой церемониться», тут же смолкаю. Подмастерье повинуется. Она дрожит и хромает. Мотает головой, стоит приблизиться. Страшно быть слабой даже сейчас, маленькое чудовище? — Ты ничего не помнишь? — Вдыхает с присвистом, неприкрыто меня рассматривая. В тёмном взоре то и дело вспыхивают знакомые искры. Не спрячешься, драгоценная. Не позволю. — Не сейчас. — Останавливаю единственным лёгким прикосновением к плечу. — Пойдём. Чудики смотрят, затаив дыхание. Жоззи горько ухмыляется. Почти ощущаю тягучее разочарование — она не посмеет возразить. Северина делает шаг, в тот же миг оступается, едва не валясь на колени. Дрожит под моими руками, хоть и пытаюсь быть мягче. Не сопротивляется. Никто не перечит — когда отходим на достаточное расстояние, она едва не обмякает в моих объятиях. Северина никогда не позволила бы себе такой вольности, не будь совсем слаба. Я несу её, и, кажется, прижимаю к груди слишком крепко. Кому понадобится отнять? Слова подмастерья вихрем проносятся в голове. Всё, что она говорила, обретает плоть. Мальчишка… Бенджамин Перри. Он застал меня врасплох. Что, если это она привела его ко мне? Медленно опускаю драгоценную ношу на бархатное покрывало. Нужно осмотреть её, но, кажется, и так знаю, в чём дело. Проклятье не прощает, если ему противятся. Прижигать чёрный морозник было не лучшим решением. Открывает глаза, сразу отводит взгляд. — Дай угадаю, — шепчет, уже готовая защищаться, — ждёшь дальнейших пояснений? — Отнюдь. Боюсь, ожидание окажется слишком долгим. Если ты за эти годы беречь себя не научилась… Она забывает обо всём на свете, когда бесится. Смотрит прямо в лицо. — Наставник не удался. — Думаешь, раз бессмертная, можно вытворять всё, что вздумается? — А тебя что-то не устраивает? Определенно, пребывание среди людей пошло ей на пользу. Словарный запас существенно обогатился. — Думал, умирать в твои планы не входит. — Не твоё дело. Вместе с гримасой раздражения ловлю в её чертах проблеск искренней радости. Видимо, наша перепалка доставляет ей не меньшее удовольствие, чем мне самому. — Позволь, — киваю на её руки. Послушно вытягивает запястья. Как и предполагал — следы свежих ожогов гноятся, исходя бурой сукровицей. — Что с ногой? — Упала. Она отвечала так всякий раз, когда доводилось заметить следы издевательств её отца. Волна иссушающей ярости заставляет судорожно сжать пальцы. Я — полноправный властитель этого тела, этой изнурённой проклятьем души. Мне казнить и миловать, мне раздавать ей почести и лишать последней надежды. Касаюсь враз покрывшейся мурашками кожи — её боль сейчас уйдёт. Подмастерье заглядывает в глаза, задавая немой вопрос. О чём мои мысли? Простил ли я? Что нам делать дальше? — Я не знаю, почему сон оставил меня так рано, — выдыхает сквозь стиснутые зубы. Моя рука зарывается в её волосы. — А у тебя есть догадки? — Бойся своих желаний, маленькое чудовище. Фыркает. — А если определённее? — Ты должна уметь постоять за себя. Начни наконец пользоваться подаренной тебе силой. Красноречиво, по-актёрски закатывает глаза. С новой неожиданной ясностью осознаю то, о чем никогда прежде не думал. Она невероятна. Искушение оставить всё без объяснений велико, но сама поза Северины выражает настойчивость. — Я на тебя не в обиде. Сердечно смеётся. — Ещё бы! — На самом деле, знаю, это облегчение. Всегда знал, что нужен ей куда больше, чем она мне, как бы ни стремилась неугомонная девчонка доказать обратное. Перемена неуловима. — Хочешь его увидеть? — Чёрные глаза наполняются проказливым нетерпением. Так довольное дитя стремится показать чуткому взрослому своё новое достижение. — Разумеется, хочешь! Идём. Я его специально заперла. Знала, что ты проснёшься и захочешь насладиться местью. Она всегда говорит много, когда взволнована. По глазам вижу — уже жалеет. Но тянет за руку как ни в чём не бывало. Кажется, Северина не придумала ничего лучше, чем закрыть причину переполоха в рабочей комнате. *** Скорчившаяся на полу фигура имеет мало общего с человеческим существом. Колтуны волос слиплись запёкшейся кровью, глаз юноши не вижу — только подбородок, тоже покрытый коростой. Северина проходит вперёд с видом завоевателя. — Как дела, Бен? — Интересуется со смешком. Замечаю, что мальчишка не связан. Он мелко трясётся и что-то мычит — сразу ясно, не сложит и единого слова. — Хочешь знать, что я с ним сделала? — по-прежнему преувеличенно буднично интересуется подмастерье. Знаю: на самом деле не жаждет вдаваться в подробности. Чего доброго, ещё винит себя за ярость. Она лишила юнца рассудка… И способна на большее. — Я напоила его отваром для масок, — безразлично выдыхает Северина, — тебе всегда было любопытно, что получится. Ну вот. — Надеюсь, ты не думаешь, что мы его оставим? На мгновение думаю — взбунтуется. Судя по рассказам, их с этим недоумком многое связывало. Северина по-прежнему спокойна. — Как пожелаешь. Мне всё равно. Кажется, предательство всё же ранило её и так надломленную душу. Мягко кладу ладонь на узкое плечо — высвобождается. Выдерживает расстояние. Ну хорошо. Я-то знаю тебя наизусть. — Идём отсюда, — улыбаюсь. — У меня кое-что для тебя есть. Приподнимает густые брови: — Как самонадеянно. А если бы мне не захотелось возвращаться? Наверняка уже пробует на вкус сладкий плод победы — ещё бы, говорить со мной в таком тоне! Так и быть, на сегодня ты прощена, драгоценная. В моих привычках награждать за хорошо проделанную работу. *** — Что ты делаешь? — То и дело норовит заглянуть ко мне: запреты никогда её не останавливают. — Прояви немного терпения. Отчётливо различаю протяжный вздох из-за двери. Ожидание для Северины сродни пытке. Наверняка она ещё и насторожена — вошло в привычку не искать от меня добра. Раз — нетерпеливое поскрипывание половиц. Два — шелест сквозняка по грубым доскам. Три — край кривоватой улыбки, застывшей на знакомых губах. — Ты совершенно разучилась подчиняться, маленькое чудовище. Прыскает в кулак — действительно, звучит вульгарно. Однако стоит подмастерью приглядеться, насмешка покидает её черты. Теперь в них проскальзывает невероятное изумление. — Тебе идёт, — неловко дотрагивается кончиком указательного пальца до манжеты моей новой рубашки в полоску. Усмехаюсь. Ещё бы. Накидываю пиджак. — Собирайся. Мы отправляемся в город. Вздрагивает как от пощёчины. Помесь страха и предвкушения — её извечная суть. Всё равно не догадается, что я для неё приготовил. Сегодня мной властвует невиданная щедрость. Северина исчезает за ширмой — задумчиво наблюдаю за причудливой игрой теней. Что-то неуловимо изменилось сегодня: ещё не понимаю, рад ли. Появляется рядом со мной бесшумно, как будто выступает из сгустка плотного воздуха. Собранно молчит. Думается мне, на улицах Сентфора нет ничего, стоящего внимания. И всё же хочу отыскать, что зажгло этот новый живой огонь в её прежде пустых глазах. *** Северина шагает бодро, порой даже слишком — оглядывается по сторонам едва ли не с видом хозяйки. Прямые плечи, горделивая усмешка: подмастерье погружена в свои мысли. Не заговариваю первым: самому не мешает взглянуть вокруг. Яркие вывески, шум бесчисленных моторов, пыль и металл — город превратился в карнавальное шествие. Слишком безмятежно, чтобы быть правдой. — На что хочешь взглянуть? — Интересуется моя спутница, останавливаясь. Внезапно — на долю мгновения — вся вспыхивает, как кажется мне, новой затеей. Без слов киваю, предлагая продолжить. — Кино! — Широко улыбается. — Идём. Скорее! Кажется, сейчас утащит за собой не в темноту улицы, а через приоткрытую дверь нашей старой мастерской — далеко, к недосягаемому свету. Если в ней до сих пор держится что-то неуловимо человеческое, каков же я изнутри? Она мчится, подпрыгивая — несколько расплывчатых силуэтов встречаются на нашем пути. Люди не обращают внимания: стоит нацепить подходящую маску, и дивный новый мир принимает тебя, каким бы чужим ни казался. У павильона с яркой вывеской собралась толпа. Не удивлюсь, если через пару дней увижу те же лица в стенах своего шатра — людям, особенно жадным до зрелищ, всё равно, на что смотреть. Разумеется, я слышал о кинематографе — могу сказать, почти заинтересовался им всерьёз, но дела людские с каждым десятилетием оказываются всё дальше и дальше от моего взора. Быть может, это большое упущение? Отвлекаюсь от размышлений — Северина вдруг застывает на месте, ругается, не понижая голоса. Усмешка трогает губы. Вопросительно приподнимаю брови. Не успевает ответить — уже вижу поспешно приближающуюся к нам коренастую фигуру. Пожилая женщина буравит Северину тяжёлым взглядом, потом переводит глаза на меня — безоговорочно проигрывает в безмолвном поединке. Настырное существо не отступается — это забавляет. Стоит только немного напрячь память… — Миссис Фергюсон, не так ли? — Вежливо наклоняю голову в знак приветствия. Бросаю мимолетный взгляд в сторону подмастерья: стоит, не шевелясь, кажется, с трудом сдерживает улыбку. — Рада, что наконец удалось увидеть вас, мис-тер Рид. Северина неуловимо вздрагивает — воздух вокруг нас едва колеблется. — И я о вас наслышан, — легко допустить ошибку и назвать мой тон доброжелательным. Кажется, миссис Фергюсон проникается именно этим ощущением. Напыщенно подбоченившись, она выдаёт явно заготовленную гневную тираду. Несчастное создание — когда нутро полнится злобой, особенно быстро гниёт. Мне ли не знать. — …Негодная девчонка презирает правила, плюёт на любые авторитеты! Она избила ученицу в школьном туалете, как вам это понравится? — Очень на неё похоже, — пожимаю плечами. Сегодня у меня на редкость хорошее расположение духа. Может быть, даже оставлю старую учительницу в покое — люди быстро захлёбываются в пороках и низменных страстях. — Поймите меня, мистер Рид, здесь необходимы суровые меры! Это, конечно, не моё дело, но, возможно, всему виной ваше постоянное отсутствие… — Вполне возможно, — миролюбиво усмехаюсь, искоса наблюдая за Севериной. Застыла как изваяние: на первый взгляд и правда может показаться виноватой. — Спасибо, что довели до сведения. Больше не оставлю её одну надолго. Миссис Фергюсон горделиво вздёргивает подбородок: удаляется, не прощаясь, но, кажется, с сознанием исполненного долга. Стоит ей только скрыться за углом, подмастерье совершенно по-детски корчит вслед рожу. — Не вздумай только изобретать для неё маску. Если я буду видеть её постоянно… — Ты подаёшь мне невообразимые идеи, драгоценная. — Поддразниваю. — Представь, каким удовольствием станет для этой несчастной души твоё общество! Притворяется, будто совершенно не обращает на меня внимания. Ловлю невольно брошенный задумчивый взгляд — читаю прежде, чем осмеливается проговорить вслух: — Выполнишь обещание? Обшаривает меня глазами, следуя закосневшим привычкам уличной воришки. Ищет ложь. — Сделаю всё, что в моих силах. В этот миг уже знаю: теперь нам суждено просыпаться порознь. Не стоит говорить раньше времени. На миг представляю, что она сделает: разумеется, не спросит, не выкажет негодования или огорчения. Развернётся спиной, скрываясь за расправленными плечами. — Идём, — протягиваю ладонь, — иначе всё пропустим. *** — Как он добрался до тебя? — Не уверена, что ответишь, но всё равно спрашиваю. Мне в самом деле интересно. У Человека в маске почти нет слабостей: чтобы пойти на него вот так, в одиночку, нужно быть либо величайшим смельчаком, либо патологическим глупцом. Бросаешь мне задумчивый взгляд, чуть приподнимает губы в улыбке. — Сказал, что ты у него в плену. Забавно, не так ли? — Ты, наверное, пришёл в бешенство. Ещё бы — с твоей любимой игрушкой развлекается посторонний. Ухмыляешься. — Верно подмечено, маленькое чудовище. Разговор двух лжецов выходит весьма естественным. Я больше не хочу вспоминать о Бене: не потому, что больно или стыдно. Удивительно, как мимолётна на самом деле жизнь — сейчас несколько безумных месяцев вдали от цирка кажутся полузабытым сновидением. — Maschereri, — обращаюсь совсем несмело. — Да? Сколько ни пытаюсь приглядеться, не вижу в твоем облике ни намёка на приближение скорой расплаты. А я ведь провинилась — и думается, такой промах ты ни за что не простил бы мне. Получается, всё ещё могу удивляться. Многое хочется облечь в слова. Тебе, наверное, и так всё известно. Тем не менее, прерываешь молчание. — Ты не предашь меня, Северина? Отвечать вслух всегда тяжелее. Я стольким пожертвовала, чтобы остаться с тобой — и теперь отступлю? Мягко улыбаюсь. — Только никаких девчонок в светлых платьях. Надтреснуто, глухо смеёшься. Я ложусь, прижимаясь лицом к твоей щеке — порывисто, быстро: так тебе не хватит времени на чтобы распознать мою слабость. Закрываю глаза — под веками всё горит. Миг — ослушница-слеза выскакивает наружу, наверняка холодит твою кожу. Не могу описать живой речью, что чувствую. Хорошо, тебе это не нужно. Хочется скорее уснуть — я ведь так устала… Что-то щемит до металлического привкуса во рту. Почему кажется, будто ты в очередной раз обвёл меня вокруг пальца? Твой шёпот — ну почему же ты заговорил?! — разрывает безмолвие. — Не делай глупостей, когда проснёшься, драгоценная. Ты думаешь, я сплю. А может, желаешь намеренно сделать больно, отомстить за каждое обидное слово. Ты солгал. Я снова встречу одиночество. Буду жить до зимы среди людей — как хотела. Лежу, не шевелясь — пустая, беззвучная. Жду, когда привычно встанешь и уйдёшь, оставив моё закосневающее тело на огромной кровати. Приникаешь холодными губами мне к ресницам — судорожно, быстро, наверное, боишься, что увидят. И остаёшься.