Индульгенция

      На дощатом подоконнике оседает сразу несколько пылинок. Меланхолично наблюдаю за их движением: раз, два, три — поднялись, закружились. Право слово, я сейчас усну. Пойти в школу стало одним из самых необдуманных решений в моей жизни. Ладно, быть может, я чересчур категорична. В конце концов, всегда этого хотела. Не ожидала, правда, что будет так трудно. — Записываем уравнение реакции, — миссис Фергюсон сегодня тараторит как сорока. Последний урок — ей не терпится покинуть эти стены. Едва справляюсь с ручкой: однако всё, определённо, лучше, чем неделю назад. Горжусь собой почти как в тот день, когда сделала первую маску. Она была аляповатой, даже грубой — удивительно, но ты даже сделал вид, что доволен. Уже тогда подспудно знал, как заставить себя боготворить. Я хотела стать лучше, чтобы однажды по-настоящему удивить тебя. Наверное, видел меня насквозь. Это было совсем не сложно. А сейчас…признаться честно, даже не знаю, для чего всё это нужно. Правда, голосок в голове настырно подсказывает — ничего не поменялось. Но в этот раз ты точно оценишь меня по достоинству. — Северина, вы опять копаетесь. Пишите быстрее, ждать вас никто не собирается. Пальцы как назло сводит судорогой. — Эй, — Бен тыкает в бок кончиком ручки. — Потом перепишешь у меня. Он удивительно терпелив. Спасибо ему за это. По-прежнему поглядываю с подозрением. Но за прошедший месяц он ни разу не пристал ко мне ни с чем кроме своей нескончаемой болтовни. Тороплюсь, черкая по тетрадным страницам. Хорошо, что писать худо-бедно умею — освоила кое-как вместе с чтением. Правда, постоянно сажаю ошибки. Я была бы худшей ученицей в классе, если бы не мой сосед по парте. Зачем он вообще так со мной носится? Подозреваю, никто в школе больше не хочет с ним общаться. В этом мы похожи. — К следующей неделе жду окончательные варианты ваших проектов! Хватаюсь за голову. Пару недель назад это было для меня не более чем странным понятием, а сейчас заставило заметно нервничать. Хотя, мне кажется, тебе словечко пришлось бы по вкусу. Так и представляю, как ты по-щегольски откидываешь полы плаща и объявляешь, пришёптывая: «А вот и мой прекрасный цирк, моё детище, можно сказать — проект». Главное не подать тебе идею. И всё равно звучит глупо. Сомневаюсь, что мне в дальнейшем понадобятся какие-нибудь дурацкие свойства берлинской лазури*. Боже, ну что за бессмыслица! Неожиданная тишина в комнате подсказывает: я подумала вслух. — Хотите поставить под сомнение саму идею самостоятельной работы, мисс Рид, или мои методы преподавания? Миссис Фергюсон — впечатляющая женщина. В первую очередь впечатляют её размеры. Грузная и оттого, наверное, злобная, она тычет в меня трясущимся пальцем. — Встаньте! Слышу шёпотки и смех. Знакомое чувство — предвкушение проносится по рядам приподнятых лиц. Такие разные, они в единый миг становятся единым организмом. Ожидают шоу. Бенджамин пытается подавить шум, никто его не слушает. Медленно поднимаюсь, не спуская взгляда с волоса на учительском подбородке: он растёт прямо из крупной бородавки — седой и очень заметный. Проследив за моими глазами, миссис Фергюсон сразу съёживается, но это не значит, что злобы становится меньше. — Простите, — не хочу ссориться. Одно слово стоит неимоверной выдержки. — Я не это имела в виду. — Отнюдь, юная леди. Я вас прекрасно слышала. И теперь мне действительно любопытно, — кажется, её задело за живое. Подходит к нашему столу: глаза едва наружу не выскакивают. — Чего же вы добились в этой жизни, чтобы разбрасываться такими словами? Пожимаю плечами. Кажется, теперь не остановлюсь. — Да, в общем-то, ничего. Только ваша химия мне всё равно к чёрту не сдалась. Кто-то одобрительно подвывает — совсем как голодные собаки на постоялом дворе. Смех теперь отчётливый, злой. Сразу становится стыдно: оборачиваюсь к Бену, и так понимая, что дело безнадёжное. Он всё равно поднимается следом за мной. — Миссис Фергюсон, позвольте… — Молчать! Все рты на замок. А ты, — в бешенстве кривит губы, — богохульница и нахалка. Твой отец, милочка, обязательно обо всем узнает. Не думай, что твоё уродство позволяет распускать язык. Задушенный вздох проносится по классной комнате. Кажется, даже не моргаю. Я совсем не удивилась. — Вы не будете так с ней говорить! — Бенджамин Перри вскакивает со стула и хватается за сумку. — Я всё расскажу матери, и вы отсюда уйдёте. Пошли, — хватает меня под локоть. Какой глупый… Это ведь того не стоит. Я — последнее, из-за чего можно вступить в спор. …Мы быстро шагаем по унылому коридору: спасительные двери, кажется, не приближаются вовсе. Долго молчим. Даже становится немного совестно. — Послушай, — наконец нахожу силы начать разговор, — это я…сглупила. Недавно выученное слово ужасно подходит. — Да забудь. Она просто чокнутая. Кажется, и правда не переживает. На одно мгновение представляю, как злая толстая миссис Фергюсон отчитывает меня в твоём присутствии. Сразу становится легче. — Она тебя обидела? — Я уже и забыла, что Бен идёт рядом. Всё порывается заглянуть мне в глаза, словно ищет ответ там, не заботясь о словах. Ты назвал бы его потешным, но скучным. Такие тебя раздражают. Они слишком хорошие. — Нет. Мне всё равно. — Всё-таки улыбаюсь ему. — А ещё можно сказать «пофиг». Тогда будешь меньше похожа на пещерного человека! — Ага, и сразу превращусь в обезьяну. — Нет, ты попробуй! Давай порепетируем. Скажи: «Мне пофиг на старуху Фергюсон, пусть горит в аду!» — Вторая часть мне больше нравится. — Ну давай! Останавливаемся прямо перед выходом. Он всё ещё придерживает мой локоть. Убираю руку — чужие пальцы неловко скользят по моим, сжатым в кулак. — Мне пофиг на старуху Фергюсон, пусть горит в аду! Звучит как заклинание — мои слова перекрывает звонок. Множество дверей открываются разом, бесноватая толпа вываливается наружу. Бен сгибается пополам от хохота. — Да ты ведьма! Мрачно ухмыляюсь. Знаю, как бы ты ответил. — Хуже. Я инквизитор. *** Опираюсь дрожащими локтями на холодную столешницу. Борьба с морозником в очередной раз закончилась в мою пользу — не позволю дурным цветам испортить хоть один день моей недолгой новой жизни. Мысли путаются, необычайно громкие в этой стеклянной тишине. Я не сделала ничего плохого. Даже не прикасалась к нему! Какого чёрта вообще оправдываюсь?! Ладно, хорошо. Он держал меня за руку. Что с того, maschereri? Я никому не позволяла касаться своих ладоней… Никому кроме тебя. Всё бывает в первый раз. Неосторожно выдыхаю — свечной огарок плавится и гаснет. Интересно, а ты смог бы вступиться за меня перед лицом толпы? Конечно. Если бы это не вредило твоей репутации. «Ты несправедлива ко мне, драгоценная». — Голос совсем как наяву. Обернусь — вот ты, за спиной! Знаешь…наверняка знаешь, каждый раз, встречая тебя после пробуждения, я вспоминаю огненный треск предсмертно хрипящей мастерской. Свои мысли, тонущие в удушливом дыму. Безнадёжность. Родной отец пожелал сжечь меня заживо. Ты…ты был совершенно ни при чём. Ужас и боль — что ещё я могла почувствовать? А потом твои руки — нежданная милость, спасение. Снова и снова. По кругу. Где-то в отдалённом уголке проклятого нутра постоянно звенел истлевающий колокольчик надежды. Ты не такой, каким хочешь казаться. Даже после Марии. Но сейчас… больше всего пугает, что сейчас я ничего не чувствую. Холод неприятно охватывает плечи. Маленькая мастерская насмехается надо мной, силится выгнать… Принимаюсь расхаживать взад-вперёд по комнате, затем вываливаюсь в коридор. Наконец становится теплее. Застываю на месте, вперив в темноту невидящий взгляд. Пришла к тебе — как верёвочкой притянули. Надо бы разговориться. Оправдаться. Посмеяться над миссис Фергюсон и её дурацкими проектами. Так много слов — молчу, на этот раз не обращаясь к тебе даже в мыслях. Из нас двоих ты — голос. Ком забивает горло. Не получается. Мерзко от себя. Слишком много каюсь и рассуждаю — ты на моём месте уже давно занялся бы делом. Свёл бы с ума какую-нибудь наивную дурочку — что тебе, сложно? Наобещаешь золотые горы, получишь желаемое и испаришься…с мастерством истинного фокусника. Сажусь на кровать — ты так холоден, что напоминаешь статую. Аккуратно и медленно забираюсь под покрывала, вытягиваясь рядом. Должна же я, в конце концов, ощутить хоть что-нибудь кроме тянущей до тошноты привычки? Прежде всё было проще. Радость, горе, раздражение, дрожь, жар… Почему так пусто? Почему ты молчишь? Разве есть вопрос, на который не знаешь ответа? Снова думаю о Бенджамине. О глупостях, которые он говорит с таким умным лицом. О плитке шоколада. Я полагала, что разозлю тебя, если коснусь его руки — думала, эта мысль заполнит меня до краёв, и что я обязательно доживу с ней до зимы. Так и осталась неприкаянной. Наклоняюсь над тобой — перебираю волосы дрожащими пальцами, чуть задеваю скулу. Не могу сказать, что не скучаю. В конце концов, жить иначе я не умею. Но больно от другого. Скорчиваюсь возле тебя в маленький безвольный комочек — всецело отдаюсь слабости. Плачу, не отпуская твоей ладони. Мне страшно. Ничего не понимаю. *** Как только начались дожди, в школьном туалете прохудилась крыша. Теперь, в каком уголке ни ютишься, на голову всё равно будет капать. Постоянно жалуюсь Бену — он смотрит на меня как на умалишённую. Утверждает, мол, даже если я напишу письмо Президенту, ничего не поменяется. Когда задаю резонный вопрос, почему — пожимает плечами. Мол, так повелось. Хочу, чтобы ты надел маску на нашу чванливую директрису. Ладно, это лишнее — можно просто подержать её на толчке, пока не промокнет до нитки. Поглядела бы на её рожу. Сегодня помимо угрозы потопа в туалете разворачивается целое представление. И дёрнула меня нелёгкая оказаться поблизости! Рослая девчонка — волосы забраны в этот их огромный дурацкий кулёк*, смазливая, но размалёванная — нависает над другой, держа в руках увесистую сумку. Очевидно, собирается обрушить своё добро на голову несчастной или чего похуже. Уже приготовила победоносную речь. — И если ты ещё раз хотя бы посмотришь на Дэвида… Противница явно не собирается перечить. Узкие плечи, потрёпанная одежда — жмётся к стене, пробуя слиться с грязной штукатуркой. Всё как всегда. Сильный бьёт слабого. Медленно выхожу из закутка с умывальниками — ах, почему судьбоносные баталии случаются в столь прозаических местах и обстоятельствах? Жертва первой замечает меня: дёргается, готовясь к очередной дозе унижения. Застываю на краткий миг. Обычно всегда задаюсь вопросом, что бы пришло тебе в голову. Как бы ты поступил? Сегодня нежданно настигает другое. А если сделать так, как хочу я? Шагаю неслышно, как кошка. До ушей доносятся сбивчивые оправдания маленькой разлучницы. Переживать о ней явно не стоило — ясно же, тени своей боится. — Ай, как нехорошо, — широко улыбаюсь, наконец, обращая на себя внимание. — Ну неужели ты не тренировалась? Хоть бы перед зеркалом порепетировала. Оборвала монолог — некрасиво. Да и ладно бы, нашёлся дельный повод. Всё из-за какого-то мальчишки! И так большие глаза несостоявшейся обидчицы округляются. Она явно не ожидала меня здесь увидеть. — Ты…ты кто? Не выдерживаю — так и распирает хохот. Хочется ответить в твоём тоне — загадочно и зловеще. Всё-таки предпочитаю промолчать, потому что между длинными ресницами, кажется, мелькает тень узнавания. — А, точно — тянет приторно, явно вздумав задеть, — припоминаю. То самое чудовище из параллели. Откуда только вылезла…такая уродина? Она искренне расстраивается, что молчу. Сказать по правде, мне очень хочется её ударить — не из-за слов, конечно. Просто так. В былые времена мне доставляло удовольствие колотить мальчишек, которым вздумывалось дразнить меня. Ты сказал, это вредная привычка. А к маленьким слабостям нередко возвращаешься… Спасение в моём лице явно приободряет загнанную в угол девчонку. Она пятится к двери так медленно, что вода с потолка проливается точно за шиворот. Бедное создание. Но на неё все равно уже не обращают внимания. — Думаешь, ты здесь на особом счету, да? Угодливо пододвигаюсь ближе. Плохо быть такой злой, неправда ли? — А ты, я смотрю, мне завидуешь? — Ты таскаешься с этим фриком Перри… он не защитит тебя даже от мухи, уродка! Показываю противной девчонке язык — ну и физиономия у неё, умора! Я даже не знаю её имени, а уже успела довести до белого каления — мой особый дар. Свирепея, она толкает меня — немедленно бью в ответ: кажется, прямо в нос. На миг на месте крупных черт размалёванной потаскушки проступает невинное лицо девочки в клетчатом платье… Твоей сотрапезницы. О да. Я хотела бы хорошенько отделать её, а потом и до тебя добраться. Не льсти себе — не из ревности. За склонённую голову. — Ах ты, сука! — Вцепляется длинными ногтями мне в рубашку: неосторожно пачкается кровью из носа. Запоздало задумываюсь: мне это точно с рук не сойдёт. Поздно сожалеть. Кажется, будто на самом деле дерусь сама с собой. Пытаюсь вернуть себя прежнюю — чувствительную, живую — она канула в пустоту. И даже привычное прежде размахивание кулаками не покажет ей дорогу обратно. Всё равно не отступаю. Как будто пойму в итоге, что чувствую к тебе на самом деле. Слышу треск — кажется, это мой воротник — мимолётный сквозняк колет прямо в ключицу. Ещё и дурацкая вода: эти дожди вообще когда-нибудь кончатся?! Мысль немедленно сменяется другой. Цветы. Я методично избавлялась от морозника на видимых частях тела… носила закрытую одежду, чтобы не допустить непоправимого — а сейчас… Резко вырываюсь из порядком уставших пальцев — кажется, она ничего не увидела… Разворачиваюсь, закрывая себя руками, и несусь прочь что есть мочи. У самой двери почти падаю — поскальзываюсь в натёкшей дождевой лужице. Ну всё, моему терпению пришёл конец. Я всех тут поубиваю! Если сама, конечно, выберусь. В коридоре пусто — бегу, не успевая толком соображать. Куда спрятаться? Проклятье! Едва вписываюсь в поворот, нос к носу сталкиваюсь…с Бенджамином. У него в руках, как обычно, учебник или какая-то хрестоматия. Что-то историческое. Он смотрит ошалело, испуганно, но хватает одной рукой за плечи неожиданно крепко. — Пусти! По глазам понимаю — увидел. Может быть, целый венчик или часть стебля. Сейчас оттолкнёт или закричит. …Бен срывает с себя пиджак; тяжелая ткань хорошо укрывает. Всё равно продолжаю дрожать. Он ведёт меня дальше, сквозь группки школьников возле шкафчиков. А я не знаю, что и сказать. Не знаю, что будет дальше. Может, он покажет меня матери-завучу? Захочет, чтобы она увидела первой. А потом придёт гадкая миссис Фергюсон и вздумает ставить на мне опыты. Хватит. Пора успокоиться. Вырываться нельзя — и так много внимания. Мне ничего не страшно. Твержу до того рьяно, что забываю значения слов. Мы на улице. То и дело спотыкаюсь о беспризорные камни. Бросает то в жар, то в холод. Доигралась. — Северина! Останавливаюсь, замираю, точно мёртвая. Бен все силится заглянуть мне в глаза. Зажмуриваюсь. Ничего не происходит, даже воздух поблизости не колышется. Наконец смотрю прямо перед собой… Он опустился на корточки, взирая снизу вверх. По плечам бегут дурные мурашки. — Что ты… — Пожалуйста, пойдём со мной. Видел бы ты… видел бы ты этот трепет. Никто давно не смотрел так на меня. — Хорошо. — Голос срывается: страх всё ещё подстёгивает, не могу унять дребезжащий повсюду ужас. Если бы он хотел что-то сделать со мной, давно сделал бы. Я ведь так уязвима… Но что мне сказать ему? Неважно. Не сейчас. Плотнее закутываюсь в пиджак: мы медленно бредём в противоположную школе сторону. *** Шаги отдаются в голове бесконечным боем. Я думаю о тебе. О том, что сталось бы, стой ты сейчас рядом. …Мы просто скрылись бы. В красках представляю, как оказываюсь в спасительной темноте — не тут-то было. Фокус не сработает. Бен не торопит — всё равно идем быстро. Неважно, куда. Ненавижу свою покорность и всё равно не противлюсь. Он так легко меня обезоружил. Останавливаемся возле небольшого домика — настолько неприметного и серого, что поначалу я даже не замечаю его. Замираю, оценивающе оглядывая жилище. — Зачем мы здесь? Пожимает плечами. — Не думаю, что найду место получше для разговора. Разговор. А я так и не выяснила, что скажу. Затея провалилась, не так ли, maschereri? Голова твоего подмастерья по-прежнему дурная. Выход, по сути, один. Изображать глупышку. — О чем ты? Я всего-то врезала одной занозе в школьном туалете. Говорю, пытаясь улыбнуться, только лицо всё равно остается каменным. Бенджамин не утруждается сделать вид, что моё объяснение его устраивает. Но всё же отвечает: — Моей матери нет дома. Не бойся, мы просто поговорим. Я ничего не сделаю тебе, Северина. Ты уйдёшь, как только захочешь. А если совсем не хочешь оставаться, я хотя бы вынесу тебе одежду получше…моего пиджака. Я ничего не сделаю тебе. Не так ли говорят все мужчины прежде чем совершить что-то ужасное? Ты никогда не был искренен в таких словах. Бен совсем другой. Он не играет для незримой публики — выглядит настоящим. Во всяком случае, хочется верить. — Идём. Может быть, пожалею. Порог обжигает ноги даже сквозь неудобные туфли — нашла их на барахолке. Почему нельзя ходить босиком? Он долго возится с дверью: замечаю, как дрожат ключи в тонких коротких пальцах. Так, наверное, выглядел бы учёный, опьянённый неожиданным открытием. Или кто-то, сломленный горем. Покорно жду, пока наконец не проходим внутрь. Нервно оглядываюсь — спасительная дверь быстро затворяется. Только избавившись от обуви чувствую облегчение. На пару мгновений даже забываю, зачем пришла. Здесь уютно — приятные кремовые шторы; милый маленький столик. На нем небольшая брошюрка, мельком гляжу на заглавие. Агата Кристи, "Десять негритят". Бен замечает мой интерес и улыбается. - Моя любимая книга. - Почему? - Интересуюсь машинально, всё ещё надеясь потянуть время. - До конца не знаешь, кто окажется злодеем. В глаза бросается массивный стеллаж. Книги здесь старые — от них так и веет значительностью. Даже немного смущаюсь. — А это, наверное, твоего отца? Бенджамин отводит взгляд: мгновенно понимаю, что допустила ошибку. — Да. — Зачем-то добавляет. — Он умер. Прежде чем произнести что-то вразумительное, выпаливаю: — Как? Важно знать, что к этому несчастью я не приложила рук. — Во Вьетнаме. — В голосе слышится тонкая иголка холода. — Прости… — от сердца правда отлегло. Хотя бы здесь мы ни при чем. Игнорирует мои неуклюжие попытки — жестом предлагает присесть. Ну всё, сейчас начнётся. А я, между прочим, так и не придумала достойную отговорку. Репетирую в голове. Я была проклята полтора века назад. Ты умрёшь, а я буду жить. Эти цветы не увянут…в отличие от твоей улыбки, Бенджамин Перри. Если скажу это — вдруг сознаю со всей отчётливостью — мне придётся убить его. Никогда прежде не прерывала чужую жизнь…своими руками. Покашливает, привлекая внимание. — Будешь чай? Издевается прямо-таки в твоём духе. — Нет. Говори скорее, что хотел. Смотрит задумчиво, почти с жалостью. Неужели выгляжу такой слабой? Фыркаю, скалясь в ухмылке. Ну же, бойся. Отпрянь, скривись! Я отвратительная, страшная, злая и грубая — что ещё? Молчит. — Я принесу печенье. Вдруг понимаю — он совсем не собирается расспрашивать о цветах. Почему передумал? Идиот. Нет уж, более безмозглого создания я давно не встречала! А ведь кажется достаточно любознательным… Здесь что-то не так. Поёживаюсь. — Постой. Покорно застывает на месте; поднимаюсь, подхожу вплотную. Чеканю слова. — Зачем ты так со мной церемонишься? — Ты не похожа на других, Северина. Меня такими словами не баловали. Ты знаешь. Уже жалею, что стою так близко, потому что ноги не держат. Считать меня особенной? Да я устроена проще обезьяны. Ты, наверное, вдоволь посмеялся бы над наивностью мальчика. Открыл бы ему моё настоящее лицо. Но ты не рядом. — Послушай… Вытягивает ладонь, останавливая. Жест властный, но не чувствую угрозы. Мальчишеские черты как будто преображаются — я вижу настоящего мужчину. — Не думай ни о чём. Просто…кхм, … Потанцуй со мной. Не ожидала. Конечно, спешу поддеть: — Вот это да. Ты, оказывается, романтик? На самом деле всё внутри дрожит. Не может быть — неужели всё-таки то, о чём я думаю? Странные речи, прикосновения… Не строй дурочку, маленькое чудовище. Ты давно всё поняла. Я медленно тянусь к Бену ладонью — на долю мгновения даже забываю, что на ней всего три отвратительных пальца. Дотрагивается бережно, невесомо. Боится спугнуть. — П-подожди, — хлопает себя по лбу, — я совсем забыл про музыку! Кто тебе больше нравится, Битлз, Стоунз? — Чего? Он так смешно таращит глаза! — Ну, The Rolling Stones. Только не говори, что не знаешь! Что вы там у себя вообще слушали? — Да пошёл ты, — притворно оскорбляюсь, но всё-таки сменяю гнев на милость, — включай, что есть. Даже немного волнуюсь. Вряд ли получится безукоризненно… тем не менее, раздирает любопытство. Бен возится с какой-то чудной машиной, пока меня вдруг не оглушает музыка. — О боже! Заливается хохотом. На самом деле это я должна считать его особенным. Такой непосредственный, достаточно проницательный, и в то же время — простой. Напрягаю разум, силясь вспомнить хотя бы один серьезный порок этого паренька. Ты, конечно, нашел бы его слабое место. Ударил бы побольнее. Я не такая. — Ну, раз тебе всё равно, включу радио, — наконец поднимает голову: из дивного приспособления возникает мелодия. Она мне даже нравится. When the night has come And the land is dark And the moon is the only light we'll see No, I won't be afraid Oh, I won't be afraid Just as long as you stand, stand by me No, I won't be afraid Oh, I won't be afraid Just as long as you stand, stand by me** Бен подхватывает меня за руки, кружит. Хрипло смеюсь, стараясь не выдать переживаний. Но мне нравится. Правда нравится! Под мягкими музыкальными переливами мир вокруг затихает. Волнения, страхи, горечь — всё отпускает, оставляя лишь лёгкость, которой я так давно не чувствовала. Спасибо, Бенджамин Перри. Я ведь теперь совсем как живая. Песня быстро заканчивается — мы то ли взаправду танцуем, то ли просто скачем, повинуясь придуманному ритму. Сейчас я ничего не боюсь: даже если ты вдруг зайдешь в комнату, не сдам позиций. Не поведу невинного на растерзание. Одёргиваю себя едва ли не с ужасом. Что ты несешь, Северина? Как бы банально ни звучало, но тебе нельзя привязываться. Выучилась ведь, набила немало синяков… Веревка чувств, опутывающая сердца, порой бывает слишком коротка. Запросто затягивается удавкой. — Эй? — Привычно машет ладонью перед моими глазами. — Ничего. — Ага. Вижу. Выглядит расстроенным. Наверное, его бесит молчание. Но что ещё сказать? — Что бы я ни сказала, это будет неправда. — Знаю. Как бы развеять эту тишину — сейчас и правда не помешала бы какая-нибудь новомодная песня. Неуютно под пристальным взглядом: сейчас спросит, а я не смогу соврать. Сейчас отвернётся и скажет, что я чудовище. Что мне не место среди людей. Думаю — и вдруг целую его. Сама. Не ожидал? Хочу отстраниться — не получается. От него пахнет жаром и горечью — мы слишком близко, поэтому кажется, точно марево накрывает с головой. Медленно опускаю лицо, утыкаясь взглядом в пуговицы очередной дурацкой рубашки. А в ушах звенит чувственно-заунывная мелодия, под которую мы танцевали. Слова растягиваются, провисая на одной ноте. Мы не смотрим друг на друга. Не говорим. Совсем как в дурацком стишке, который мы учили по-французски пару недель назад***. Бен мягко гладит мою щёку кончиками пальцев. Сначала дрожу, но слишком скоро привыкаю. — Мне нужно время, — натужно выдыхаю в тёплый кокон несказанного. Мне нужно время, чтобы спасти тебя. *** Зима встречает ухмылкой победительницы — снег выпадает позже обычного, едва не в середине декабря. Почти на мой день рождения. Ты тоже родился зимой, только в феврале. Помню, как глупо воображала, будто одно это уже невыразимо роднит нас. Но так ни разу и не набралась смелости вручить тебе подарок. Я ещё не видела тебя после пробуждения. И не хочу. Но знаю — выхода нет. Наша встреча состоится этим вечером. …Сегодня к нам в Сентфор прибывает цирк-шапито. — Да, я тоже слышал. — Вдруг откликается Бен. — Хочешь сходить? Снова сказала вслух. И, кажется, это было большой ошибкой. Выдавливаю через силу: — Н-нет. Мне…мне такое не нравится. Сама себе кажусь маленькой девочкой — несмышлёным ребёнком, который чувствует беду, но не в силах остановить неизбежное. Утыкаюсь носом в тарелку: кафетерий пустеет, все спешат разбрестись по классам. Еда разом кажется безвкусной. Мы с Бенджамином больше не танцевали, не целовались, и даже не говорили по душам. Это не было нужно. Мы отпраздновали Хэллоуин — я сделала для него красивую маску. А ещё катались на машине ночью и чуть не разбили её! Столько всего случилось — мне потребовалось бы по меньшей мере два часа, чтобы рассказать в подробностях. Но сейчас каждое воспоминание чудится сотканным из боли. — Хорошо, тогда схожу один. Эй, ты чего? Наверное, по моему лицу не просто прошла тень — протопал настоящий ужас. Уж больно испуганный у Бена голос. Бессменная дилемма — что же ему ответить? Если попрошу не ходить, не послушает. Мальчишки слишком любопытны и безрассудны… Он точно заподозрит неладное и захочет проверить на своей шкуре. Захожу с другой стороны. — Цирк уродов…не слишком ли…? Неожиданно холодно отрезает: — Только не говори, что это тебя смущает. На единый миг становится страшно — вдруг он всё уже понял и просто хочет вывести на чистую воду? Что, если ждёт признания? Чувство опасности колет под рёбрами: даже кажется, будто они снова сломаны, и я не могу дышать. Бенджамин выглядит чужим — даже пронзительные живые глаза как будто дымкой заволокло. Так было со всеми, чьих ушей касался твой чарующий голос… Твоё магнетическое притяжение. — Если ты так хочешь, — выдыхаю в едином порыве, — так и быть, сходим вместе. Но ненадолго. — О’кей. В следующую минуту уже жалею о сказанном. *** И вот, шатёр уже передо мной. Красный — нет, не как капельки крови на чистом снегу. Красный как яркий мяч в руках ребёнка. Переборов дрожь, иду вперёд. Зрителей полно — представление вот-вот начнется. Специально подгадала момент, чтобы затеряться в толпе. Наказала Бену ждать меня возле входа, хотя уже знала, что не найду его там. Не страшно. В любом случае, ты не всесилен. Не спустишь всех собак разом на неприметного парнишку. Да и за что бы? Может, ты и отсутствия моего не заметил. Вдыхаю поглубже и принимаюсь протискиваться сквозь людские спины. Гул нетерпеливого ожидания подхватывает, быстро неся вперёд: тут и болтовня, и шарканье, и ругань. Кто-то даже закуску с собой притащил. Но никакие чужеродные запахи не перебьют его — пряный цветочный аромат, смешанный с пыльным привкусом старых тканей. И ещё сладкая карамель. Его нигде нет. Обшариваю взглядом каждый уголок, мечусь по павильону, наступая людям на ноги. Меня едва ли замечают. Наконец оказываюсь слишком близко к кулисам. Съёживаюсь, намереваясь проскользнуть поскорее мимо… Слишком яркая рубашка — оранжевая в полоску — так и ест глаза. Бен уверенно ныряет за ширму: боже, ну идиот! Я ни о чем не думаю — не могу. Просто кидаюсь следом. — А вот и ты, Северина. Затравленно вскидываю подбородок. Я готова. Готова услышать твой голос, исполненный сладкого триумфа. Только говоришь не ты. В неясном свете глаза Бена так черны, точно их выкололи, и на меня смотрят пустые дыры. Он беспардонно хватает меня за руку — выкручивает, тянет к себе. — Как же глупо ты попалась.