sick thoughts

      вам когда-нибудь приходилось испытывать вину за свои чувства?              изъеденная совесть конденсирует на теле ядовитыми слезами, пока на шее затягивается петля из толстого кожаного ремня. шея едва ли выносит этот насильственный напор, кожа истирается, рвется, изрисовываясь гематомами.       стыд подпаливает нутро вместе с сокращающимися легкими. воздух — привилегия, недостойная аморальной, осиротевшей дряни.       немые мольбы слетают с бескровных губ. они не вызовут ничего, кроме презрения — тело продано в ад вслед за душой.       удавка затягивается, и глаза, застеленные патокой крокодильих слез, широко обращены к высоте. той, что за потолком, крышей, к небу. услышит ли оно, что ей правда жаль?              пальцы с привкусом меди раздвигают губы, скользят за зубы — унизительное отношение к животному, не личности. сознание балансирует на хрупкой грани, но предательски не покидает, фиксируя в памяти каждый порочный порыв и огонек удовольствия.       чужая слюна мочит полость рта, пока под ложечкой ноюще распускается сладковатая обида — не из-за отвращения, а за его отсутствие.       рот небрежно закрывают, так горюче сжав челюсть. не хватает той четко рассчитанной капли силы, чтобы выломать ее к чертям.              опухшее горло хрипит, дыхание возвращается неохотно. но она сглатывает — и клянется, что станет сильнее. одолеет владеющий ей сапфирный взгляд, сбежит от него далеко-далеко. попытается сбежать. и умрет.       свободной.       ей приелась шипастая, отравляющая любовь. к нечеловеку. это извращенное подобие нормального чувства измазало ее нутро, пометило позорным клеймом, как прокаженную отшельницу.       а в порицание ей — фото родителей. ныне покойных. сожранных.              боже, простишь ли ты меня?              ей бы повалиться в мягкие руки смерти, обнадеживающе обещавшей очищение.       но она изматывает свою плоть его объятиями — зубастыми, колючими, перепачканными кровью людей.              правда, потом он ее целует. и тогда на земле свергается нынешнее руководство. ее божество — языческое, жестокое, злорадно жадное до ее желаний — меняет свой прелестный искристый инеем взгляд на взор, налитый кровавым первородным злом. и даже дьявол тут бессилен.       он почти разрывает, терзает ее зубами, целует своенравно и хищно, и, цапнув за язык, обхватывает его губами, обманчиво нежно посасывает, капая розовой слюной.              почему же так тяжело отказаться от тьмы, цветущей в малодушном теле пуще райского сада?       она догадывается об ответе. все в его зверских повадках, в изгибах сильного белоснежного тела, в безжалостных руках, держащих крепче любого родного.       ответ — сам киришима, целиком.