Случайная встреча — самая неслучайная вещь на свете.
Х. Кортасар
Амала вздохнула, переложила дела в стопку на край стола и сама склонилась над ним, уронив голову на руки. Древние, пожелтевшие картонные обложки полицейских отчетов от резкого соприкосновения друг с другом образовали в воздухе целое облако пыли, которая, кружась в лучах тусклой настольной лампы, медленно оседала на столешницу и каменные плиты пола. Вот уже три дня она изучала эти пыльные папки с именами, фотографиями и обстоятельствами смерти шести жертв, но, судя по описаниям судмедэксперта, лишь на последнем трупе, так же, как и на ладони Роуза, был вырезан древнеиндийский знак, обозначающий цифру «шесть». Все жертвы были обезглавлены, и, как в Калькутте, на месте обнаружения каждого из трупов находили знаки солнца и Луны, нарисованные кровью. Все убийства были совершены в Клифаграми приблизительно двадцать пять — двадцать шесть лет назад, но, что особенно удручало Амалу, ни один из полицейских отчетов не содержал никаких зацепок, которые давали бы хоть малейшее представление о жертвах, как это было в случае с детоубийцей Чаттерджи, смертельно больным ребёнком из Варанаси или нечистым на руку рыночным торговцем. Девушка уже всерьёз подумывала о том, что стоит, пожалуй, расспросить Санджита о жителях деревни, которые могли бы знать всех шестерых убитых, как его внушительная фигура возникла в дверях: — Амала, ты занята? — осторожно поинтересовался он. — Нет, уже закончила, — устало ответила девушка, поднимая голову и пытаясь из темноты разглядеть мужчину, стоящего на фоне ярко освещённого дверного проёма. — Тебя к телефону. — Кто? — удивилась Амала. В первый же день её пребывания в Клифаграми в полицейский участок звонил Лакшман, чтобы справиться о том, как она устроилась. Неужели снова он? — Британское посольство Калькутты, — с какой-то особой гордостью произнёс собеседник. Амала улыбнулась. Этот рослый, внушительного размера индиец напоминал своей наивностью маленького ребёнка: его восхищало и влекло всё незнакомое, а такие слова как «британское посольство», «криминалистический отдел», «особая группа» и даже «индолог» и вовсе приводили его в почти благоговейный восторг. Она вспомнила, как три дня назад из окна вагона впервые увидела его на перроне. Он стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, и, смущаясь, теребил в руках полицейскую фуражку. Такой большой, неуклюжий, с добродушным и даже чуть глуповатым выражением лица. По форме Амала безошибочно узнала в нём родственника Лакшмана, а он узнал её по тому, что она была единственным пассажиром, сошедшим на станции Клифаграми. Не успел услужливый проводник вынести и поставить на перрон чемодан Амалы, как перед ними тут же возникла исполинская фигура полицейского. — Амала Кхан? — начал он с вопроса. И после того, как девушка утвердительно кивнула, протянул свою широкую, слегка влажную ладонь: — Санджит Бхаттар, к вашим услугам! — Здравствуйте, Санджит, очень приятно! — Амала искренне улыбнулась. — Ааа… — вопросительно протянул новый знакомый, с надеждой заглядывая ей за плечо, в распахнутый тамбур роскошного вагона, — меня предупреждали, что вас будет трое… — К сожалению, — девушка развела руками, — у моих коллег возникли срочные дела, и они не смогли приехать со мной. — Жаль, — миролюбиво констатировал Санджит и, подхватив чемодан Амалы так, будто он ничего не весил, пригласительным жестом указал в сторону выхода с вокзала. — Пойдёмте, поселим вас в гостиницу. С того самого дня этот большой человек-ребёнок стал ей верным другом, надёжным спутником и настоящим ангелом-хранителем. Санджит поселил её в местной гостинице, привёл в полицейский участок и выхлопотал рабочее место в отдельной комнатёнке, примыкающей к архиву. И хоть она была больше похожа на маленький чулан, потому что из всего освещения там имелось только крохотное окошко под потолком, тем не менее Амала была ему очень благодарна, потому что теперь у неё было место, где она могла в одиночестве изучать дела и обдумывать информацию, полученную из полицейских отчётов. Санджит принёс в комнатку старый, местами обшарпанный письменный стол и такую же древнюю настольную лампу, после чего её рабочее место приобрело особый «деревенский» шарм и стало почти уютным. Каждый вечер он настойчиво звал девушку ужинать в свой дом, и один раз она даже согласилась, познакомившись при этом с его миловидной молодой женой — Радхой Бхаттар и маленькими сыновьями трёх и пяти лет — Чандером и Шекаром. В те же дни, когда Амала отказывалась от гостеприимного приглашения на ужин, боясь показаться навязчивой, он в обязательном порядке провожал её после работы до отеля, каждый раз выбирая новые маршруты и показывая девушке все красоты прибрежной деревушки. — Амала! Амала! — взволнованно бубнил Санджит почти над самым ухом. И тут она поняла, что он звал её всё то время, пока она, отключившись от окружающего мира, предавалась воспоминаниям. — С тобой всё в порядке? — Да, всё хорошо, — девушка тряхнула головой, глядя в слегка испуганное лицо добродушного великана, — просто немного задумалась. Пойдём! — она слегка подтолкнула внушительную фигуру Санджита к выходу, отмечая, что в её каморке с его появлением места стало значительно меньше. Санджит проводил девушку до телефонного аппарата, а сам, не спеша уходить, расположился за столом неподалёку, время от времени обеспокоенно поглядывая на индолога и перебрасываясь с коллегами незначительными фразами. Амала внутренне улыбнулась такой заботе, ведь он действительно оберегал её. Будучи единственной девушкой в полицейском участке, она привлекала к себе очень много внимания со стороны других работников: кто-то смотрел на неё с интересом, а сотрудники постарше подозрительно косились в её сторону всякий раз, когда она заходила в комнату. Санджит обычно выступал в роли некоего буфера безопасности: слишком накалившуюся обстановку разряжал шутками, а желающих познакомиться с Амалой поближе резко осаживал крепким словцом. Когда он был рядом, она всегда чувствовала себя в безопасности, и наоборот — когда по работе мужчине приходилось покидать полицейский участок более, чем на два часа, ей становилось неуютно. Она еле заметно кивнула ему и, взяв трубку, перешла на английский: — Амала Кхан у телефона. — Амала! Как ты? — мягкий, обволакивающий голос Лимы раздался из динамика, в очередной раз напоминая девушке, как она соскучилась по своим друзьям. — Лима! Я так рада тебя слышать, — и это была чистейшая правда. Только в этой богом забытой деревушке Амала по-настоящему поняла, какое важное место в её жизни стали занимать Лима и Киллиан. Сознание услужливо подсовывало и ещё одно имя, но девушка каждый день намеренно игнорировала его, делая над собой невероятные усилия. — У тебя всё в порядке? Удалось что-нибудь узнать? — в трубке послышалась какая-то возня, будто на том конце отчаянно отпихивались от того, кто пытался насильно перехватить трубку. — Пока немногое. Шесть жертв, все обезглавлены, на месте обнаружения трупов знак солнца и Луны, как в нашем случае. — Амала?! Привет! — Киллиан все же смог завладеть ситуацией. — Есть какие-либо зацепки по мотиву преступлений? Кто-нибудь знал убитых? Могут ли рассказать про них что-то интересное? — снова сдавленные переругивания в, очевидно, зажатой рукой трубке. — Привет, Киллиан, — Амала с трудом сдерживала улыбку, представляя, как друзья сейчас отнимают друг у друга телефон, только чтобы перекинуться с ней парой фраз. — Я как раз собиралась этим заняться, жаль, срок давности очень большой, найти человека, который знал всех шестерых убитых, может оказаться непросто. — Постарайся, мы в тебя верим! — Лима снова перехватила инициативу. — А как дела в Калькутте? Как там новый руководитель? — осторожно закинула удочку. — Принимает дела, — послышался отдалённый голос Лайтвуда. — Как он отнёсся к тому, что меня нет на месте? — Амала даже задержала дыхание, боясь услышать неприятный ответ. — Спокойно, — снова заговорила Лима, — но твой брат Киран, кажется, готов тебя убить и, боюсь, сделает это, как только ты вернёшься обратно. — Киран?! Чёрт! — Амала почти хлопнула себя по лбу. Как она могла забыть, что новый руководитель — Габриэль Грант —должен был сопроводить в Калькутту её брата. — Как же он там один, без меня? — девушка часто заморгала глазами, чувствуя, как к ним подступили непрошеные слёзы. — Не волнуйся, — мягкий голос Лимы успокаивал и внушал надежду, — Приянка носится с ним так, будто это её родной сын. Мне кажется, ему уже даже успела надоесть эта гиперопека. Сегодня мы с Киллианом берём его на вечернюю прогулку по Калькутте. — Спасибо, — только и смогла вымолвить расчувствовавшаяся девушка, как никогда остро ощущая, насколько замечательные люди её окружают. — Амала? — нежно, но настойчиво позвала Лима. Казалось, она чувствует всё, что творилось на душе у подруги: — Всё будет хорошо, поняла? — Д-да, — голос предательски дрогнул и с чёрных ресниц сорвалась прозрачная соленая капля, — спасибо вам большое. Я вернусь уже через четыре дня. До встречи! В этот момент сердце Амалы переполняли такие любовь и благодарность к этим чудесным людям, волею судеб повстречавшимся ей на пути, что вмещать такое огромное чувство внутри было мучительно-сладко, почти больно. Она украдкой смахнула вторую слезинку, повисшую на ресницах, и закусила губу, пытаясь справиться с внезапно накатившим чувством вины. После того, как трубка стала выдавать лишь отрывистые гудки, Амала вернула её на место и посмотрела на Санджита. Взгляд мужчины выражал искреннее сочувствие. — Всё в порядке? — от него не укрылось, что девушка слегка расстроена. — Да, — кивнула Амала, направляясь в каморку, чтобы выписать на листочек имена убитых, — только мне нужна твоя помощь. — Какая? — мужчина с любопытством навис над ней, пока она красивым каллиграфическим почерком выписывала на лист имена.Амар Дев
Джая Бхатия
Камал Нанда
Мадхав Сингх
Лила Тхакур
Сундар Тагор
— Есть ли в вашей деревне кто-то, кто может помнить этих людей и что-нибудь о них рассказать? — девушка сложила листок вчетверо, намереваясь взять с собой. — Даже не знаю, после тех событий многие покинули деревню, люди больше не чувствовали себя в безопасности. Вряд ли найдётся кто-то, кто помнит их всех. Девушка заметно поникла и, чтобы хоть как-то её приободрить, Санджит предложил: — А давай навестим моих родителей, возможно, матушка сможет вспомнить кого-то. — Санджит — ты просто чудо! — обрадовалась Амала и тут же засомневалась. — А это не будет наглостью — вот так вламываться к старикам и расспрашивать их о давно умерших людях? — Что ты! — мужчина всплеснул руками. — Матушка будет только рада поговорить с новым человеком, кумушки-соседки ей уже опостылели, — добродушно усмехнулся полицейский. — Ну, а я буду рад, если ты найдёшь ответы на свои вопросы. Родители Санджита жили на другом конце деревни, но чтобы показать Амале всю красоту природы вокруг Клифаграми: потрясающее сочетание темно-изумрудной зелени тропических лесов, высоких скалистых гор, обступающих деревеньку, и моря, он выбрал более длинный путь — тропу вдоль скалистого побережья. Дорожка петляла, то спускаясь к самой кромке воды, то поднимаясь на небольшие скалистые утёсы, пока, наконец, они не вышли на небольшое равнинное плато, окружённое лесом, и тут Амала ахнула, не поверив своим глазам. У самого подножья большой скалистой горы раскинулся роскошный белоснежный особняк, сочетающий в себе персидские и индо-мусульманские архитектурные элементы: башенки с округлыми крышами, резные арочные своды, множество мраморных колонн, украшенных лепным декором. Вокруг особняка был разбит огромный, красивый, утопающий в зелени сад. В нос ударил запах цветущих роз, нежного жасмина и бальзамически сладкий, с едва уловимым оттенком растительного мускуса, аромат сандалового дерева. — Что это за чудо? — восхитилась Амала. — Местная достопримечательность, — с гордостью наблюдая за произведённым впечатлением, отрапортовал Санджит, — специально выбрал другую дорогу, чтобы показать тебе этот дом. — Он так… — замялась девушка, подбирая слова, — разительно отличается от других домов в деревне. — Конечно, — довольно улыбнулся полицейский, — этот дом принадлежит очень влиятельной и богатой семье из высшей касты брахманов. Господин, построивший этот дом, правда, давно уже умер; его сын с семьей переехал в Калькутту, а позже и вовсе уехал в Англию. Ну хоть его внук, молодой господин, остался тут, в Индии; он иногда приезжает сюда, чтобы ухаживать за розами — не доверяет их ни одному садовнику. — Удивительная страсть к цветам, — улыбнулась Амала, — а что за семья? — Семья Дубей. Мир в глазах покачнулся и вновь встал на место, а девушка на какое-то время напрочь лишилась дара речи. Санджит, довольный эффектом, пошёл дальше, продолжая болтать, как ни в чем не бывало, а её ноги словно приросли к земле. Так и не двинувшись с места, она окликнула спутника: — Санджит?! А молодого господина, который приезжает из Калькутты, случайно зовут не Амрит Дубей? — Да, — теперь пришла его очередь удивляться, — а вы что, знакомы? Амала просто молча кивнула и пошла по дорожке вперёд, обгоняя потрясённого полицейского. Что за немыслимые совпадения? Сначала она отучилась на индолога, и вот совершенно неожиданно ей предложили работу в Индии, хотя бабушка и мама всегда были категорически против её поездок в эту страну. Затем Эммет Роуз, вечно придирающийся и высмеивающий её видения руководитель группы, умирает. Она становится случайным свидетелем детского разговора и обращает внимание на необычный рисунок, а потом видит похожую картинку на карте Индии и выясняет, что это место каким-то образом связано с похожими ритуальными убийствами. По какому-то нелепому стечению обстоятельств из всех коллег лишь у неё одной получается поехать в Клифаграми. И теперь этот дом… и семья Дубей. Голова кружилась от количества случайных совпадений. А может, все они были не случайны? Невольно вспомнились слова Рэйтана: «Сама судьба привела вас в Индию». Девушка, тяжело дыша, прислонилась к стволу дерева и попыталась упорядочить мысли. Выходило туго. — Всё в порядке? — её, наконец, догнал Санджит. — В полном, — соврала девушка, выпрямляясь. — Мы почти пришли, осталось немного. Родители полицейского жили на самом обрыве с другого края деревни в традиционном индийском жилище: большой внутренний двор со множеством навесов и несколькими закрытыми комнатами. Большую часть времени люди в деревнях проводили во дворе, на открытом воздухе: здесь готовили пищу, занимались хозяйственными делами, детьми или ремеслами, нередко тут же под навесом и оставались ночевать. Внутренние, закрытые комнаты, всегда предназначались, прежде всего, для хранения личных вещей, ценностей и для того, чтобы спрятаться там в непогоду. Обрадовавшись неожиданным гостям, старушка провела их во двор и усадила за низкий деревянный стол, вокруг которого были разбросаны подушки. Уже через несколько минут на середине стола красовалось национальное индийское блюдо тхали, а в чашках дымился масала. Закончив нехитрую сервировку, женщина, подобрав под себя ноги, опустилась на подушки рядом с гостями, и, наскоро пробормотав благодарственную мантру, отщипнула кусочек чапати. С интересом рассмотрев Амалу, она перевела взгляд на сына, отчего тот слегка стушевался. — Как поживает твоя семья, сын? — начала старушка, и девушка поразилась насколько сильным и звучным голосом та обладала. — Хорошо, спасибо, — Санджит слегка поклонился, отдавая дань уважения старшему члену семьи. — Заботься о них как следует, — наставляла старушка, а Санджит, испытывая явную неловкость от того, что Амала стала невольным свидетелем семейных нравоучений, попытался перевести тему. — Матушка, вообще-то мы пришли по делу. — По делу? — глаза старушки сузились. — Госпожа Бхаттар, — Амала почувствовала необходимость вмешаться, в конце концов, это по её просьбе Санджит заявился в родительский дом с незнакомкой, — может быть, вы помните кого-то из этих людей? — девушка развернула сложенный вчетверо листок и протянула его матери Санджита. Та, пробежав глазами имена, на секунду задумалась, а потом протянула: — Хорошо помню Камала Нанду, почитай уже четверть века назад он был старостой нашего панчаята. Не любили его люди, жаловались. Хочет рыбак лавку открыть — наперёд Камалу заплати, хочет земледелец лишний урожай продать — опять Камалу плати. Жадный был, взяточник. Не любили его люди, ох не любили, когда мертвым нашли, никто не расстроился, кроме родственников. — Спасибо за информацию, — поблагодарила Амала, пока что мало понимая, как та может ей помочь. — Может, ещё про кого-нибудь вспомните? — Как же, таких забудешь, — ворчливо произнесла старушка и, пожевав губами, снова взглянув на список. — Лила Тхакур, до чего дрянная была девчонка, крови своей сестре попортила немало. У той дом был полная чаша, дети, муж — казначей. Так Лила без конца на него доносы писала, осудили его. Сестра её одна с детьми осталась, вот чего добилась. — Зачем же она это делала? — ужаснулась Амала. — Ясно зачем, — фыркнула женщина, — зависть. Точила её изнутри, а та и не могла сопротивляться. Слабая духом была. — Может, кого-то ещё из этого списка знала? — вклинился Санджит. — Джая Бхатия. Красавица была, да только не с тем связалась. Полюбила женатого, опозорила свой род. Свой позор, как клеймо носила, до конца жизни. Любовничек её на похоронах плакал, а жена его чуть не танцевала. Ладно, — женщина махнула рукой, — хватит пустой болтовни, принимайтесь за еду, сейчас принесу цыплят тандури! — и старушка проворно поднялась и направилась к тандыру. — Санджит, — склонившись над столом, прошептала Амала, — где здесь можно помыть руки? — девушка знала, что принимать пищу в Индии традиционно принято руками, поэтому решила, что неплохо было бы их помыть. — Пойдём, — мужчина поднялся и сделал приглашающий жест в сторону дома, — водопровода тут никогда не было, поэтому только медный таз и кувшин с водой, — извиняющимся тоном пролепетал он. — Сойдёт, — девушка, наклонившись, чтобы не удариться лбом о низкий косяк, вошла в дом следом за Санджитом. Бедная обстановка, минимум мебели, ярко выкрашенные стены — вот оно традиционное индийское жилище. Межкомнатные двери отсутствовали вовсе, в двух местах над дверным проемом были прибиты тряпки, кое-как обозначая разделение пространства. С места, где они остановились, чтобы помыть руки, была видна маленькая комнатка, где на самодельном пьедестале, стояла многорукая чёрная фигурка Кали, а сзади неё во всю стену была нарисована картина, изображающая разгневанную богиню с высунутым языком и шесть сюжетов из жизни обычных людей: те совокуплялись; шли войной друг на друга; возвышались над толпой; падали перед кем-то ниц. Амала застыла, не решаясь спросить, и, лишь сполоснув и вытерев руки, всё же осмелилась: — Вы поклоняетесь Кали? — В нашей деревне так издревле повелось, — ответил Санджит. — Тут все поклоняются ей. Она — главная из Махавидий. Она — всё. От воздуха, которым мы дышим, пищи, которую мы едим, земли, на которой мы стоим, до огня, который в конечном итоге поглотит нас, — закончил он с благоговением и любовно посмотрел на статую. — Что означает эта картина? — Амала завороженно смотрела на покрытую росписью стену. — Шесть основных грехов индийской философии, — мужчина шагнул в домашний храм, низко кланяясь изображению богини и увлекая девушку за собой. — Грехов? — переспросила она. — Ну да, людские грехи, что питают гнев великой богини: кродха, моха, матсарья, кама, лобха, мада, — скороговоркой заговорил он на санскрите. И тут же перевёл для Амалы: — Гнев, заблуждение, зависть, страсть, алчность, гордыня. Поражённая девушка оцепенела, само время, казалось, замедлило ход. В голове теперь, как мантра, только и звучали слова Санджита: кродха, моха, матсарья, кама, лобха, мада. Снова и снова. Ужин проходил в тишине. Амала, чтобы не обидеть хозяйку, попыталась сделать над собой усилие и попробовать всего понемножку, но от волнения кусок не лез в горло, поэтому она ограничилась лишь второй кружкой масалы. Покидая дом, девушка от всей души поблагодарила госпожу Бхаттар за еду и рассказ и уже было развернулась, чтобы выйти за ворота, когда почувствовала, как сухонькая старческая рука крепко обхватила её запястье. Кожа была сморщенная, шершавая, местами потрескавшаяся и горячая, словно тлеющие уголья. — Боишься? Не бойся, дитя. Сама судьба ведёт тебя, просто не мешай ей. Здесь ты найдёшь ответы на все свои вопросы. Амала отдернула руку, словно обжегшись. И тут же обернулась, ища глазами Санджита, но тот уже успел выйти за ворота и не видел происходящего. Попятившись назад, напуганная девушка развернулась и стремглав вылетела вслед за ним.***
По обыкновению простившись с полицейским у ворот отеля и договорившись встретиться назавтра в участке, Амала поднялась к себе в номер и рухнула на кровать. Сон не шёл, а кроваво-красное заходящее солнце, нависшее над Клифаграми, дарило смутное ощущение тревоги. В голове, как мантра, звучали всё те же шесть слов на санскрите: кродха, моха, матсарья, кама, лобха, мада. Амала залезла под одеяло, накрываясь подушкой с головой, но слова уже звучали не только в её мыслях, словно сама вселенная вторила внутреннему голосу:Кродха, моха, матсарья, кама, лобха, мада.
Внезапная вспышка озарения. Ну конечно! Амала вскочила на кровати и села прямо, словно в середину позвоночника вставили металлический прут. Шесть грехов! Шесть жертв! Кродха, моха, матсарья, кама, лобха, мада. Гнев, заблуждение, зависть, страсть, алчность, гордыня. Камал Нанда — стяжатель и взяточник, готовый забрать у людей последнее. Алчность — шепнул внутренний голос. Лила Тхакур оклеветала мужа сестры, оставив её семью и маленьких детей без кормильца. Зависть. Красавица Джая Бхатия, которая полюбила того, кто не мог быть с ней вместе, чем навлекла бесчестье и позор на весь свой род. Страсть. Догадки выстреливали одна за другой быстрее молнии. Девушка вспомнила убитых в Калькутте, и полицейские отчёты тотчас возникли перед глазами. Эша Чаттерджи — мать, убившая собственное дитя. Только обозлённый на весь мир человек может совершить такое страшное преступление. Гнев. Недобросовестный торговец Амир, продающий стекляшки по цене дорогих украшений. Алчность. Заносчивый руководитель Эммет Роуз, для которого они с Лимой были пустым местом. Гордыня. И лишь со смертельно больным ребёнком из Варанаси паззлы не складывались, пока Амалу наконец не осенило… Он вполне мог быть плодом запретной связи. Страсть. Амала сидела на кровати, тяжело дыша от внезапно навалившегося понимания - ей, наконец, удалось связать все разрозненные обрывки информации в единую стройную теорию. Она была жутко напугана и чувствовала себя в этот момент невероятно одинокой, но вместе с тем была очень горда собой.***
Утром, проснувшись раньше обычного, Амала наскоро позавтракала и решила прогуляться до полицейского участка вдоль морского побережья, выбрав маршрут, по которому они шли вместе с Санджитом вчера. Восход над морем был прекрасен, а шум прибрежных волн и свежий морской ветер уносили прочь все тревоги и волнения, наполняя сердце мечтами о скорой встрече с дорогими людьми: заботливыми друзьями и вредным, но любимым младшим братом. Незаметно для себя, девушка снова вышла к красивому сказочному особняку, тонувшему в цветах и изумрудной зелени. Стоя у кованых ворот, не скрывающих, а лишь оттеняющих чёткими плавными линиями разбитый перед домом розарий, она с наслаждением скользила глазами по ярким цветочным головкам, вдыхая чарующий, чувственный аромат разомлевших на солнце лепестков. Поглощенная созерцанием цветного многообразия садовой флоры, девушка не заметила статную фигуру смуглого мужчины, обрезающего розы в тени раскидистого платана. Тот, однако, заметил её сразу и теперь, отложив секатор, с интересом наблюдал за широкой гаммой восторженных эмоций, мелькающих на миловидном лице. Вдоволь насмотревшись на девушку из своего укрытия, молодой человек вышел из тени. Мечтательный взгляд красавицы, наконец, выхватил среди ярких цветочных красок чужеродный элемент — синий бархатный шервани, украшенный серебряной вышивкой, а затем и его владельца. Глаза непрошеной гостьи расширились от удивления, но она не произнесла ни звука, очевидно, полагая, что внезапное появление мужчины — это не что иное, как плод её разыгравшегося воображения. Поэтому он нарушил молчание первым: — Амала, — обратился он к девушке с такой знакомой загадочной улыбкой, — рад тебя видеть! Всё ещё не веря, что видения способны оживать и разговаривать, она сделала пару шагов назад и, наконец, выдавила: — Амрит? — Ну, с утра ещё был Амритом, но ты так удивляешься, что я уже начинаю сомневаться, — глубокий, чуть насмешливый голос и такие же насмешливые, прищуренные глаза. — Как ты здесь оказался? — она спросила первое, что пришло в голову, уже после осознав, насколько глупым показался вопрос. — Это дом моего деда, — он повернулся вполоборота и махнул рукой в сторону белоснежного особняка, — я иногда приезжаю сюда, когда хочу отдохнуть от суеты большого города. А как здесь оказалась ты? — Я… — начала было Амала и осеклась. Рассказывать, зачем на самом деле она приехала сюда — долго и глупо, и вряд ли будет интересно Дубею. Поэтому она ограничилась ничего не значащей фразой: — Я здесь по делу. — Хорошо… — Амрит сделал осторожный шаг вперёд, словно боясь спугнуть девушку, эхом повторяя её последние слова, — …ты здесь по делу. — Да, — зачем-то снова утвердительно констатировала Амала. — Тебе понравился мой сад? — он открыл резные ворота, ни на секунду не прерывая зрительный контакт, протягивая ей руку, приглашая войти. — Да, — снова вынуждена была согласиться Амала, — он потрясающий. Она вложила руку в протянутую ладонь и его пальцы тут же переплелись с её. Он подошёл так близко, что она могла с легкостью рассмотреть его необычные глаза: светло-зелёная радужка с более тёмным изумрудным ободком. — Тебе пришёлся по вкусу и мой подарок, — не вопрос, констатация факта. В этот момент Амала почувствовала невесомое прикосновение прохладных пальцев к шее, где красовалось подаренное им ожерелье из сияющих лунных камней: — Приятно… — М-мне нужно идти, — девушка отвернулась, стряхивая с себя магнетическое очарование аквамариновых глаз и бархатистого, грудного голоса. — А как же прогулка по саду? — снова эти насмешливые нотки. Он что, издевается над ней? — В другой раз, — решительно заявила Амала, высвобождая пальцы из ласкового плена. — Подожди, — его голос вдруг посерьёзнел, — я не могу отпустить тебя просто так. Он снова нырнул в тень деревьев, через несколько минут возвратившись обратно с красивым букетом свежесрезанных пурпурно-розовых цветов: — Сорт «Амалия», первые кусты этих роз посадил много лет назад ещё мой дед. Он вручил девушке цветы, и та, неловко перехватив букет, вдруг ойкнула от внезапной резкой боли — один из острых шипов больно впился в указательный палец. Девушка переложила розы на другую руку и поднесла его к глазам, наблюдая, как на поверхности гладкой кожи медленно выступает рубиновая капля крови. Амрит, наблюдающий эту сцену со стороны, вдруг неожиданно обхватил хрупкое запястье девушки, поднёс пораненный палец ко рту и, сомкнув вокруг него горячие губы, чуть посасывая, слизал с ранки кровь. — Ты особенная девушка, Амала. Поужинаешь со мной? — Завтра, — только и способна была выдавить она и, развернувшись, постаралась побыстрее скрыться подальше от горячего брюнета, роскошного особняка и щемящего ощущения, разлившегося в груди от его прикосновений. Уходила быстрым шагом, не оборачиваясь, крепко прижимая к груди охапку колючих стеблей с восхитительно пахнущими цветочными шапками, точно зная, что его зеленовато-голубые глаза будут прикованы к ней, пока поворот тропинки не скроет её из вида.