Кинк — это решение уравнений поля в некоторых теориях поля в 1+1 измерениях, интерполирующее между двумя вакуумами при изменении пространственной координаты от −∞ до +∞. Кинк является простейшим топологическим солитоном.
Ноябрь Я сидел перед тарелкой с яичницей и досматривал сон. Работал телевизор. На экране полный мужчина в сером костюме пробасил фразу “ненавижу понедельники”, зал разразился смехом и аплодисментами. К аплодисментам добавился стук в нашу входную дверь — Майк Ньютон давал мне понять, что до начала первого урока осталось всего двадцать минут. К сожалению, Ньютоны живут через дом от нашего, поэтому он часто заходил за мной перед школой. У Майка хорошо получалось действовать мне на нервы, но если бы не он, у меня бы здесь вообще друзей не было — он единственный, с кем я смог поладить. Два месяца назад я переехал в Форкс, и мой первый день в новой школе не задался сразу же: я забыл карту в пикапе, потерялся, перепутал корпуса и уже смирился с мыслью, что опоздаю на уроки, но тут меня нашел он и довел до нужного кабинета. Так началась наша дружба. — …Это та, которая уехала в Канзас, ты помнишь? Я говорил о ней позавчера, что ли. Она звонила в четверг — собираются приехать с теткой. — Мы ехали в школу на моем пикапе, и он рассказывал мне об очередной своей кузине, которым нет числа. — Ты меня не слушаешь. — Слушаю. — Я не слушал. Мне не было никакого дела до его пустой болтовни, но об этом ему лучше не знать: Майк до смешного ранимый и часто переживает по пустякам. Моросил дождь; асфальт на парковке потемнел. Я взглянул на часы — мы успевали. Первым уроком по понедельникам и средам у меня биология. Мистер Баннер опаздывал, и весь класс околачивался у кабинета. Я уткнулся носом в воротник свитера и скрестил руки на груди, пытаясь себя согреть. В школьном коридоре шумно, постоянно хлопает входная дверь. Леденящий уличный воздух окутывал ноги, пробирая до костей — осенью в Форксе в два раза холоднее, чем зимой в Финиксе. Мы стали ждать. Справа от меня шумел Ньютон. Он обменивался приветствиями с Джессикой Стэнли — объект воздыханий Ньютона, круглая отличница, капитан или председатель чего-то там — и ее подругой Анжелой — высокой темноволосой девушкой, в целом приятной, потому что большую часть времени она молчит. Скука смертная. Они окружили меня, и Джессика завела разговор о заданных на дом задачах по тригонометрии. Я подавлял желание закатить глаза, потому что они несли всякий бред, не имеющий никакого отношения к истине и радикалам. Дав Джессике и Майку убедиться, что решение последнего уравнения им не по зубам, я не без гордости объявил правильный ответ. — А вот и нет. — Джессика прищурилась. — А вот и да. — Анжела подтолкнула указательным пальцем мостик своих очков. — А я тебя и не спрашивала, дорогая. У меня все в порядке с лицом? — Джессика обвела указательным пальцем вокруг своего лица. — Тушь не потекла? Он идет. Все четверо, включая меня, повернули головы ко входу в корпус. Враг всего рода человеческого, имя которому Эдвард Каллен, вошел в школу и расстегнул пуховик. Из всех людей, стоящих у кабинета, под его уничижительный взгляд попал, как всегда, именно я. Он оценивающе оглядел меня с ног до головы, будто бы в очередной раз поражался моему жалкому существованию, и остановился подальше от толпы, достал телефон из кармана. Этот Каллен возненавидел меня сразу же, как только увидел. Я не представлял, за что он меня невзлюбил. По слухам, Каллен в принципе дружелюбием не отличался, но со мной он был неприветлив больше, чем с остальными: он ни на кого больше не смотрит, как на ошибку эволюции, препятствие на пути решения математической задачи, топологический солитон. Вторых настолько злых и черных глаз я в жизни не встречал. Да если честно, я вообще таких, как он, не встречал. Привлекательнее человека в мире, наверное, нет. Если объективная красота как понятие есть, то это его случай. И это не последнее его достоинство: блестящие оценки, всегда безукоризненный вид, приятный тембр голоса — в нем идеально все… Разве что кроме прически. Его волосы торчат в разные стороны и нелепо вьются, если влажные — как сейчас. И над манерами ему тоже следовало бы поработать. За два месяца я ни разу не осмеливался подойти к нему и спросить, в чем заключается проблема. Иногда я ловил его пристальный взгляд в кафетерии, иногда мы сталкивались в школьных коридорах, и он выглядел так, будто ему от меня что-то нужно, но мы не заговаривали. Так в чем же дело? Я задавался этим вопросом каждый день, возвращаясь домой и приходя на учебу. Эдвард вызывал во мне интерес, тонко граничащий с обсессией. Не то чтобы я испытывал какие-то чувства, но меня влекло к нему: мне чудилось, что за надменной гримасой скрывалось что-то еще — причина, по которой я постоянно натыкаюсь на его взгляд. Я представлял, что его злоба служит чему-то прикрытием, и волновался из-за этого. А может, я придумывал. За мной числится такой грешок: видеть сложное в простом. Его необыкновенная внешность и странное поведение приводили меня в замешательство, и я начал воображать то, чего нет. Я понимал, что это, скорее всего, верная мысль, но я в нее не верил и продолжал придавать всему скрытый смысл, нервничать и гипнотизировать Каллена взглядом, будто бы думал, что если буду долго смотреть на его затылок, то пробьюсь сквозь его череп и увижу все его мысли. Уроки биологии, на которых мы с ним сидели вместе по понедельникам и пятницам, были для меня испытанием. Он сидел рядом, но изучать его было нельзя — самый настоящий тест на выдержку. Если того требовали обстоятельства, мы перекидывались парой слов по теме урока, но не более того. Каллен вел себя так, будто необходимость делить со мной одну парту как минимум оскорбляет его. Майк дал Каллену кличку — псих, а вот Джессика говорит, что его биологические родители умерли, поэтому у него есть веская причина быть странным. Иногда я думал об этом и проникался сочувствием — кто знает, через что он прошел в детстве? — а иногда я был согласен с Майком. Это просто-напросто непорядочно — так себя вести. В конце концов, его братья и сестры, как и он сам, приемные, но я не замечал, чтобы они стреляли в одноклассников убийственными взглядами или разговаривали с ними через плотно сжатые зубы. — Погнали, — бросил Майк. Я рассеянно моргнул и заметил запыхавшегося мистера Баннера. Он быстро открыл кабинет, зазывая учеников внутрь таким тоном, как будто не он опоздал, а весь класс. Я подпер собой косяк и, не испытывая никакого желания проталкиваться сквозь толпу, стал ждать пока одноклассники войдут. Я осмотрел мир у себя под ногами. Увлекательно: пыльные половицы школьного коридора, мокрые следы, ведущие в класс, целая куча чужой обуви. Черные дорогущие кроссовки напротив моих потасканных кед. Итак, ровно два месяца я спокойно сосуществовал с ним в одной школе. До этого момента. Я ждал чего угодно: что Каллен, как главная звезда старшей школы города Форкс, начнет вытряхивать с меня, как с ботана, деньги на обед (я быстро отмел эту мысль — не в его стиле), или что он перепутал меня с дверным проемом и сейчас же исправится, но не: — Доброе утро. Ты заходишь? У нас лабораторная, — сказал Каллен безразличным тоном, который, должно быть, полностью отвечал его представлениям о дружелюбии. Моя нервная улыбка наверняка была неуместной, но я не смог себя сдержать. — Ребята, систематизируем знания о диссекции лягушек пока я бегаю в канцелярию. Защитники природы готовят объяснительные и садятся за первые парты — будете смотреть фильм, вы от меня все равно никуда не денетесь. Дисциплина! — срывающимся голосом прокричал сухопарый мистер Баннер и быстрым шагом покинул кабинет, расталкивая школьников. Он запахнул свой горчичный кардиган и двумя руками поправил очки, прежде чем скрыться за поворотом. Коридор опустел. Мне стало тревожно. Стоило позавтракать. Знай я, что Каллену станет скучно и его ко мне неприязнь перейдет на новый уровень, я бы точно позавтракал. Следует попросить его предупреждать о таких днях заранее — иначе есть вероятность, что от нервов меня стошнит на его фирменную обувь. — Я говорю, ты заходишь? — повторил Каллен, видимо, решив, что я умственно отсталый. — Кристиан? — Просто Крис, — выпалил я. Каллен молчал. Я решил, что уже повел себя глупо и терять мне больше нечего, поэтому молча развернулся и в два шага добрался до кабинета. На Каллена я не посмотрел; что за выражение у него было на лице, я не узнаю никогда. Наверняка не хуже моего — идиотское. В конце кабинета стояли высокие сдвинутые парты, на них металлические лотки, накрытые целлофановой пленкой, судя по количеству, по одному на двоих. Рядом с каждым лотком — пара одноразовых латексных перчаток. Майк с радостной физиономией барабанил по столу пальцами, будто бы ему не терпелось кого-нибудь разрезать. Заметив меня, Майк призывно замахал руками, и я встал рядом с ним. Ученики галдели. Девушки морщили носы, хихикали и приподнимали пленку на лотках, осторожно рассматривая содержимое под ней. Парни гоготали, как сумасшедшие, поднимали лотки с парт и пихали друг другу под нос. Защитников природы среди моих одноклассников не нашлось. — Ты чего такой красный? — удивленно спросил Ньютон. — Я кретин. Он вскинул брови и собирался сказать что-нибудь очень остроумное, но я замахал руками, призывая его заткнуться, — в кабинет вошел Каллен, а за ним мистер Баннер. Баннер начал суетиться и раздавать бланки для лабораторной работы, попутно рассказывая, что организовал нашему курсу какую-то экскурсию в ботанический сад. Пока он повторял словосочетание “техника безопасности”, Каллен гипнотизировал взглядом последний свободный лоток рядом со мной. Он казался до жути напряженным, на его скулах заходили желваки. — Отлично, Псих с тобой на лабораторке. Не давай ему списывать, — насмешливо сказал Майк. Я был уверен, что Каллен это слышал, потому что он направлялся в нашу сторону. У меня волосы дыбом встали. Даже не представляю, что он обо мне подумал. Надеюсь, не правду: что Майк время от времени перемывает ему кости, а я с интересом слушаю. — Ньютон, что ты мелешь, — возмутился я. — Нельзя так. Эдвард, надеюсь, передумал. Майк меня уже не слушал: он хватал Джессику за рукав блузки и уговаривал ее поменяться местами с Тайлером — его напарником. Баннер приказал приступить и продиктовал инструкции к первому шагу. Каллен встал слева от меня, не медля, длинными пальцами подцепил перчатки и снял пленку с лотка. Я здорово разволновался, поэтому до меня не сразу дошло, что он собирается выполнить работу самостоятельно. Он уже взял в руку небольшой металлический скальпель, когда я сумел выдавить из себя слабый протест: — Могу я? — Нет, — последовал ответ. Молниеносно. Сделав точный разрез в области клоаки, он добавил елейным голоском: — Давай ты будешь записывать. Я с тоской посмотрел на небольшие анатомические спицы, которыми была зафиксирована лягушка, и дрожащей рукой вписал в бланк “пол — мужской”. Каллен поднял на меня взгляд. Мы стояли достаточно близко, поэтому я заметил, что цвет его глаз изменился: обычно они черные, а сейчас — золотисто-карие. Я пришел к выводу, что он, скорее всего, носит линзы. Почему-то мысль о том, что у идеального Каллена плохое зрение, казалась мне абсурдной. Судя по его нахмуренным бровям и плотно сжатым губам, он нервничал. Кто бы мог подумать, что Каллен боится препарировать лягушек. Мне казалось, что он на досуге в подвале своего дома препарирует людей. — Видишь? Это брыжейка, — он указал кончиком скальпеля на белую пленку, похожую на паутину. — Чтобы не повредить органы, вскрывать нужно осторожно и поэтапно. После первого разреза брыжейка должна остаться целой. Я молча склонился над лягушкой и начал рассматривать то, о чем он говорил, пытаясь скрыть волнение и дрожь в конечностях. Если он и отметил мое состояние, то ничем себя не выдал, лишь отошел от меня на шаг и переложил скальпель в другую руку. — Со мной что-то не так? — осторожно спросил я. — Раздражает. Его “раздражает” прозвучало как “убить”. — Я не удивлен. — Да не ты, — Каллен смешно фыркнул. Он снова повернулся, держа скальпель на приличном расстоянии от себя, как если бы он мог кусаться. — Отыщите жировые тела, — продолжал говорить мистер Баннер. Кажется, я пропустил мимо ушей начало его лекции. — Вот они, — указал Каллен. — Да, а вот кишечник, почки и снизу — желчный пузырь. Эдвард, я не безнадежен. Может, дашь мне попробовать? — Ну уж нет. — Ты не переживай. Можешь отойти подальше, я тебя не пораню. — Я и не переживаю. Абсолютно. А вот ты точно отрежешь себе палец. — Это еще с какой стати? — возмутился я. — Кристиан, продолжай записывать. — Просто Крис. Мы уставились друг на друга исподлобья. На мой взгляд, это было наглостью: взять на себя самую интересную часть работы и не позволять мне поучаствовать. Рот Каллена медленно растянулся в улыбке. Он начал негромко хихикать, и это привело меня в самое настоящее замешательство. И ямочки эти на подбородке — ну как специально! Какой грязный трюк! Вот же самовлюбленный эгоист, хитрозадый, расчетливый… — Не вижу ничего смешного, — мрачно проговорил я и отмахнулся от него. Он очень быстро отвел руку со скальпелем в сторону. — Техника безопасности, — Каллен серьезным голосом повторил слова мистера Баннера, но его ямочки никуда не делись — он все еще пытался сдержать смех. Я отвернулся к бланку, неодобрительно покачав головой. Мне не хотелось быть похожим на клоуна, для этого у нас есть Ньютон. Ни слова больше не скажу. Лучше пусть он меня ненавидит, чем смеется надо мной. Я надавил на ручку и вывел фразу “приступил к удалению органокомплекса” на листе. Перечеркнул слово с ошибкой и написал его снова. Каллен внимательно следил за моими действиями, склонив голову набок. — Извини, если что, — прошептал он и оглянулся по сторонам, как будто боялся, что его могут услышать. Я вскинул бровь и промолчал. Надо же, он умеет извиняться. Следующие несколько минут мы провели в молчании. Эдвард ловко проводил все манипуляции над лягушкой и замедлялся, когда замечал, что торопится и не следует инструкциям преподавателя. Я закончил с письменной частью и с завистью посмотрел на Майка, который вовсю орудовал скальпелем, увлеченно слушая пояснения Джессики по поводу расположения того или иного органа. Она в своей манере повторяла: “дорогуша, ты делаешь это неправильно” или “золотце, давай я тебе покажу”, и Майк краснел то ли от смущения, то ли от счастья. Краем глаза Джессика следила за Калленом. Тоже мне, романтика. — О чем он только думает? — себе под нос прошипел я. — Идиот. — О бюстгальтере, — внезапно ответил Эдвард, не отвлекаясь от своего дела. — Чего? — Я резко мотнул головой и уставился на него. — Что? Я просто предположил. — Как ты вообще услышал? — Держу ушки на макушке. — Он снял перчатки. Эдварда будто подменили: он улыбался, а его карие глаза светились озорством. Все мои представления о нем были готовы разрушиться, как карточный домик. — Что ты говоришь? — Ничего. — Нет, зачем ты это сказал? — Просто так. — Эдвард. — Ты планируешь после школы возвращаться обратно в Финикс? — неожиданно спросил он. Я опешил. Слова вылетели из моего рта прежде, чем я успел их обдумать: — Какое тебе дело? Я думал, ты меня ненавидишь. — Вовсе нет, — серьезно ответил он. — Неужели? И что ты теперь, по-... И тут прозвенел звонок. Майк тронул меня за плечо и поделился впечатлениями о лабораторной работе. Эдвард посмотрел на него таким возмущенным взглядом, будто бы он влез в его личный шкаф и навел там беспорядок. Я понял по его лицу, что он вот-вот скажет Майку что-нибудь ужасно обидное, поэтому поспешил перебить Каллена расспросами Майка о деталях. Эдвард молча собрал свои вещи, сдал листок Баннеру и вышел из кабинета, не прощаясь. Мы с Майком, тихо переговариваясь, пошли следом; Эдвард побрел в ту сторону парковки, где оставляли свои машины только очень уверенные в себе водители. Один его серебристый “вольво" стоил, наверное, как пять моих пикапов. Чтобы выплатить Калленам штраф за поврежденную фару, нам с Чарли пришлось бы продать всю технику из дома. С севера задул пронизывающий ветер. Черный пуховик Эдварда был расстегнут, шапку он тоже не носил. Пока все вокруг стучали зубами и кутались во все подряд, Каллен выглядел, как настоящий псих.***
Я застрял на уравнении из задачника для подготовки ко вступительным экзаменам в университет. Воспоминания о событиях на уроке биологии мешали мне сосредоточиться. На краю стола лежал лист с моим сочинением по литературе, исписанный красным. В верхнем правом углу небрежно нарисована неудовлетворительная оценка. Я взял в руки свою работу и улегся головой на стол, лениво пробегая взглядом по замечаниям учителя. Меня учили, что, застряв на сложном примере, нужно переключиться на что-нибудь другое — скажем, заняться литературой или английским, — а потом вернуться к уравнению и обнаружить, что решается оно довольно просто. Но от занятий литературой у меня плавится мозг. Подбор средств выразительности и компоновка абзацев в сочинениях вытягивают из меня все жизненные силы. Я не видел никакого смысла в описании неба десятками предложений вместо одного — а уж вкладывать в тот факт, что небо серое, пятьсот метафор — вообще занятие, по-моему, глупое. И рассуждения на возвышенные темы, вроде любви, выбора и бог знает чего еще, меня совсем не занимают. Я не привык браться за рассуждения о предмете, сути которого не понимаю. Вот если бы меня попросили сочинить текст, в котором я должен буду рассуждать о том, какие формулы лучше использовать при решении того или иного уравнения, я бы за это взялся с удовольствием и накатал от души листа три. Я усмехнулся: у преподавателя по литературе случился бы нервный припадок, прочитай он такое сочинение. — Ох, как мне надоело все на свете! — сообщил я настенным часам и достал тетрадь, куда записывал формулы. Я подвинул к краю стола пустые кружки, чтобы освободить место, которого на этом столе категорически не хватало, и переписал условие по новой. Скорее всего, я снова пропустил где-нибудь минус. Время от времени мои глаза уставали. Я поглядывал в окно, наблюдая, как надвигаются сумерки. Когда серая картина нашего двора сменилась густым мраком, щебень на подъездной дорожке зашуршал под колесами машины Чарли. Я бодро вскочил со стула и сбежал вниз по лестнице, чтобы забрать у него из рук пакеты с продуктами. Мельком оглядев Чарли, я понял, что день у него выдался неплохой: он не расстегнул верхнюю пуговицу рубашки (всегда так делает, когда начинает сильно нервничать) и не бросил куртку с ключами на диван (всегда так делает, когда возвращается домой нервный и измотанный). — Закончили с сортировкой банка данных и сдали отчет? — догадался я. — Представляешь? — последовал ответ из ванны. Зашумела вода. — Олух сегодня утром донес все бумаги. Я думал, убью. — Скука, — резюмировал я, выкладывая стеклянные бутылки с молоком на стол. — А как же перестрелки? Погони? Разыскные собаки и кинологи… Чарли показался в дверном проеме с насмешливым выражением лица. — Слава богу, пока без кинологов. Ужас, сколько бумаг бы прибавилось. Мы приготовили ужин молча. Тишина не тяготила ни Чарли, ни меня, хотя и навевала сейчас тоску. Дома, я имею в виду Финикс, в это время звенела посуда, мама громко разговаривала по телефону, часто к нам приходил друг Фила со своей женой, — атмосфера стояла оживленная. Тогда я вечно ходил недовольный и просил всех присутствующих снизить тон, роптал на глупые вопросы об учебе, а странные шутки мистера Уилсона воспринимал в штыки. Никогда не думал, что стану по этим шуткам скучать. — Как Майк? — спросил Чарли, доедая разогретую в микроволновке лазанью из супермаркета. — Как в школе? Я бросил взгляд на свой телефон, на экране которого высвечивались пять новых оповещений: Ньютон заваливал мою почту фотографиями своей собаки. — По умолчанию, — ответил я. Чарли посмотрел на меня так, будто я должен ему как минимум миллион долларов. Он ждал подробностей. Я рассказал ему про лабораторку и про Стэнли, которая занималась в паре с Майком, не забыв упомянуть о том, что она не справилась с задачей по тригонометрии — в отличие от меня. — Джессика Стенли. — Чарли задумчиво погладил свою щетину. — Ее отцу принадлежит магазин спорттоваров в предместьях Форкса. Дела у него идут неплохо. Вы могли бы неплохо подружиться. Кх-кхм. Ну, то есть… — Скука. — Она вроде красивая, как ты думаешь? Выбранная им тема для разговора начала мне надоедать. Пубертат не обошел меня стороной — мне с четырнадцати лет уже было понятно, что я гей, — но признаваться в этом Чарли как-то не хотелось. Мне казалось, что он не поймет, да и не касается это его, по-моему. Чарли поставил стаканы по правую руку, снова забыв о том, что я левша, поэтому мне пришлось тянуться за ним через хлебницу. Я делал это намеренно долго, подбирая в уме ответ, который ему понравится. — Об этом думает Ньютон, а не я. — А ты, ну, думаешь так о ком-нибудь? — Я сверкнул глазами, и Чарли поднял руки вверх в примирительном жесте. — Я просто интересуюсь. — Учебник по математике выглядит неплохо. Мне нужно готовиться к поступлению. — Кристиан, — он вскинул брови. — Папа, — я зеркально повторил его действия. Тут он приподнялся и растрепал мне волосы на голове. Я недовольно засопел и начал активно отбиваться. — Ты такой зануда. — Интересно, в кого? — Нужно было срочно сменить тему разговора. И раз уж речь зашла о школе, настало самое время задать давно интересующий меня вопрос: — Ты не знаешь ничего о Калленах? У нас в школе постоянно о них говорят. — Не больше, чем остальные, — он махнул рукой. — Когда они переехали с Аляски, я беспокоился, как бы с этими детьми не возникло проблем — они ведь приемные. Но, на удивление, все оказались порядочными ребятами. Эсми, жена доктора Каллена, удивительная женщина, раз смогла хорошо воспитать такую араву приемных детей. Но это так, предположение, потому что лично я виделся с ней очень давно и то — по рабочему вопросу. — Она что, из дома не выходит? — удивился я. — Ради бога, Кристиан, — Чарли усмехнулся. — Просто она работает удаленно — дизайном вроде занимается. Дом у них за городом. Здоровенный домище, ты таких в Форксе больше не увидишь. У них там все для человека. — Неплохо, — задумчиво ответил я. — Интересно, почему они такие необщительные? Это даже странно: и красивые, и богатые — немного дружелюбия, и вся школа будет их боготворить. — Такие люди. — Идеальные, порядочные ребята… — Я прищурился и задумчиво уставился на кухонные занавески. Чарли пожал плечами. Остаток ужина прошел в тишине, потом Чарли помог мне убрать со стола и сел перед телевизором, а мне пришлось мыть посуду. После я нехотя поднялся в свою комнату, где меня ждала очередная неоконченная задача по тригонометрии. Уснул я за полночь, перед этим долго ворочался в кровати. Мне снились полицейские расследования, ищейки на цепях и Эдвард Каллен в окровавленном медицинском халате со скальпелем в руках.