Адамово яблоко

Неделя прошла незаметно. В школе почти ничего не изменилось, разве что Джессика стала чаще подходить к нам с Майком и докучала на переменах (докучала мне, Майк был на седьмом небе от счастья). А еще изменился Эдвард: казалось, он немного смягчился после того урока. Я больше не натыкался на его разъяренный вид каждый раз, когда мы сталкивались в школьных коридорах, но снова он со мной так и не заговорил, хотя я втайне на это надеялся, воображала желторотая. Мне бы хотелось узнать, с чем связана эта перемена, но спрашивать не собирался — было страшно. Я не мог даже представить такую ситуацию: будто он стоит где-нибудь у кабинета, в котором у него будет проходить урок, и я, значит, с той самой улыбкой, которые так любит раздавать всем Майк, подхожу и говорю: “эй, приятель, ну как ты?” — мне кажется, я буду выглядеть чудовищно, и он прибьет меня на месте. В такие моменты я завидую способности Майка заводить диалог с кем угодно и когда угодно: уверен, окажись он в моей ситуации, у него бы не было никаких проблем с тем, чтобы достать Каллена из-под земли и задать ему все интересующие его вопросы. Дни шли друг за другом. После учебы я валял дурака дома или прогуливался с Ньютоном, если день был более менее погожий. Потом я ужинал с Чарли — почему-то это стало для меня самым тягостным делом за день, — а затем занимался физикой и математикой. Я хотел получить хороший балл после выпуска из школы и поступить в университет во Флориде. В выходные было немного повеселее: мы с Чарли ездили в резервацию. Он торчал у зомбоящика с Билли Блэком весь вечер, потягивая "Rs", а я общался с Джейком. Мы с Джейкобом неплохо поладили, обсуждали мои визиты в Форкс в детстве. У меня сложилось о нем самое приятное впечатление, но заводить с ним дружбу я не стремился. Хоть нас и объединяли какие-то неопределенные узы, созданные в детстве, я предпочел бы их тактично разомкнуть. Когда я поступлю в университет Флориды, мы, скорее всего, расстанемся навсегда. Единственный, с кем я, наверное, мысленно уже никогда не смогу распрощаться — это Майк Ньютон. Даже когда я уеду, я уверен, он продолжит слать мне на почту свою чертову собаку. Его довольная рожа отпечаталась у меня в подсознании. Своим существованием он нанес мне глубокую психологическую травму. — Привет, Аризона! Погодка — блеск! — громко сообщил Майк, перекрикивая музыку в моих наушниках. Я оторвал взгляд от книги и запрокинул голову. Небо нависло темное, мутное, курились густые серые облака. Я успел научиться предугадывать местную погоду, поэтому был почти уверен, что скоро начнется мелкая морось, которая к полудню обернется серьезным дождем. В Форксе два времени суток: ночь и дождь. — Мы едем в Ла-Пуш на выходных. Ты с нами. — Он вытащил наушник из моего уха. — Пляж? — Я брезгливо сморщил нос. — Холодно же. — Зато весело! Поехали, пока снег не выпал. Океан сейчас выглядит очень круто! Посидим у костра-а-а, пожарим соси-и-иски… — Тебя-то кто позвал? — Джесс, — он довольно улыбнулся. — И тебя тоже она зовет. — Да ну? Она меня терпеть не может. — Я бросил взгляд на другой конец парковки, где у черного минивэна собрались Джессика и вся ее компания. Она громко смеялась и держала руки в задних карманах своих джинсов. — Ой, не выдумывай. Ла-Пуш, мой друг, это только для избранных. Да ты должен на коленях ползать и благодарить меня за предоставленный шанс! Такое только раз в жизни бывает. — Майк встал рядом и облокотился на капот моего пикапа. Немного погодя, он добавил: — К тому же без тебя мне будет тревожно. Последний аргумент меня разжалобил. — Я поеду, если ты заткнешься. Майк просиял. Он нетерпеливо забарабанил ладонями по капоту, словно собирался ехать прямо сейчас, и принялся болтать. По дороге к кабинету литературы он рассказал мне всю подноготную каждого члена компании Джессики, а потом завел очередную шарманку о своем детстве — оказалось, они все знают друг друга с начальной школы. Его рассказы нагнали на меня тоску. Возможно, останься я с отцом лет десять назад, я бы тоже с теплотой говорил о Форксе, называл бы его домом, несерьезно журил местных за их странные традиции, а за закрытой дверью вместе с Чарли следовал бы им. Знал бы множество троп в этом жутком лесу и проводил свое время в местном кафе, окруженный людьми, знакомыми с детства. Я бы громко смеялся вместе с Майком над каким-то мистером Моссом и с сожалением вспоминал магазинчик безделушек, который сейчас именуется адвокатской конторой. Но Форкс никогда не станет для меня домом. Для меня это был всего лишь очередной скучный город. Я не любил здесь все: от отвратительного климата до старых заплесневелых домов. У меня никогда не получится взглянуть на это место глазами Майка. Урок литературы прошел как в тумане — я не мог избавиться от сонливости и грустных мыслей, — а на физкультуре немного взбодрился. Мы играли в волейбол; я лениво давал пас любому желающему, а то и вовсе стоял, подпирая собой стену и рассматривая огромный плакат под потолком. На нем был девиз школы — “Уважение, честность и обязательство”. Я все гадал, как “честность” связана с “обязательством”, а еще предвкушал ланч и следующий урок — по средам это биология. С недавних пор очень волнительное для меня событие. Когда мистер Клапп обращал на меня свой суровый тренерский взор, я выходил на поле и играл роль полезного члена волейбольной команды. Актер из меня был паршивый, но не настолько, насколько спортсмен. Во второй половине урока тренер засел в кладовой для спортивного инвентаря. Навести дисциплину было некому, и в спортзале воцарился хаос. Самые ответственные ученики вроде Джессики Стенли продолжали показательно играть в волейбол, но большая часть класса занималась чем угодно, кроме него. Майк предложил посоревноваться в подкидывании мяча левой ногой. Он проиграл мне пятерку. Вскоре мне это наскучило. Мы начали бросать друг другу баскетбольный мяч, а потом Майк попал мне им прямо в голову — я пошатнулся, наступил на другой мяч, полетел назад и ударился затылком о скамью. В спортзале стало тише. Я услышал приглушенный звук свистка. Ньютон резко поднял меня на ноги, и где-то за его спиной раздалось визгливое: — Майк, ты идиот? Вдруг он сломал себе шею! — Да отойди ты! Джессика, отвянь! Он усадил меня на скамью, и я сразу лег — голова кружилась. Надо мной нависало множество лиц, но лицо Майка казалось самым выразительным. Оно было белым как мел. Я прикрыл глаза. Мне на ум почему-то пришел дом. Картины, составленные из моих воспоминаний, были очень красочными, как будто я видел их во сне, а не представлял. Я будто бы ощущал влагу, оседающую на лице испариной. Изображения, ощущения — все закрутилось. Появилась сонливость, совсем как дома — от зноя. В такой час там тихо: кто-то засыпает с книгой на диване, кто то на бортике бассейна, опустив обе ноги в прохладную воду. Ветерок раскачивает кипарисы, и листва шуршит так, что заглушает пение летних птиц. В воздухе стоит запах раскаленного асфальта и сырой, пепельный запах обжигающего песка. Когда невыносимо жаркий аризонский день подходит к концу, янтарные закаты опускаются над городом, и зажигаются огни, тысяча огней, точно сверкающие звезды в небе. С севера задувает прохладный ветерок, и Финикс оживает: сигналят машины, смеются люди, трещит мамина соковыжималка, по дому раздаются шаги босых ног Фила, шарканье его сухих пяток по кафельному полу. Часто разливается вино по стеклянным бокалам, нарезаются холодные закуски. Из-за мыслей о маминых холодных закусках меня затошнило. — Наверное, я сейчас умру, — безмятежно сообщил я. — Лучше не надо, — раздалось у меня над ухом. Оказалось, мы с Майком ковыляли по школьному коридору — я и не заметил. — Повезло, что медпункт в одном здании со спортзалом. Я уперся пятками в пол, чуть не уронив нас на пол. Майку и без моего сопротивления было тяжело, ведь я был намного выше. — Просто дай мне посидеть. Все в порядке, правда. — А если у тебя сотрясение? Сколько пальцев показываю? Я схватил его за этот средний палец и сделал вид, что пытаюсь его сломать. — Я же сказал, все нормально. Майк снисходительно отпустил меня и, тяжело дыша, наблюдал, как я съезжаю по стене и опускаюсь на корточки. — Если все нормально, значит, ты сможешь дойти до медпункта на своих двух. Я устал тебя тащить. — Да, разумеется. Вали на физкультуру. — Клапп сказал тебя проводить, и я это сделаю. — Он хитренько улыбнулся. Мы спорили до самого звонка. Я этого и добивался: думал, что со звонком Майк оставит меня в покое и пойдет в кафетерий, но не тут-то было. В конце концов, мне пришлось сдаться. В висках неприятно пульсировало, тошнота подбиралась к глотке и голова кружилась. Сил на возражения у меня не осталось. Медсестры на посту не было. Мы опустились на скамью напротив ее кабинета, и я уронил голову Майку на плечо, мечтая о подушке. Я заметил, что он подозрительно притих. Это было настолько ему не свойственно, что я забеспокоился. — Ты почему молча сидишь? — спросил я и приоткрыл один глаз. Майк пожал плечами, неприятно тряхнув мою голову, и повернулся куда-то в сторону. — Я сейчас скажу медсестре, что у меня болит живот. Передай всем, пожалуйста, это. Не хочу, чтобы она звонила Чарли. — Клапп знает, что произошло. Вдруг он поинтересуется, как ты. — Брось, ему плевать. *** Следующим утром я плохо себя чувствовал и сказал Чарли, что у меня болит живот. Мне не очень хотелось обманывать его, но провести целый день в больнице и лезть в компьютерный томограф мне не хотелось еще сильнее. Я не считал, что это необходимо. Он позволил мне остаться дома, несколько раз спросив, стоит ли вызвать врача. Согласия Чарли не добился и в итоге с кислой миной уехал на работу. Я спал как убитый часов до четырех. Разбудил меня настойчивый стук в дверь. Я был уверен, что пришел Майк, но каково было мое удивление, когда я обнаружил на пороге своего дома Эдварда Каллена. Шел проливной дождь; он выглядел так, будто только что снялся на обложку молодежного журнала: мокрая прядь волос прилипла к его лбу, будто мазок насыщенной коричневой краски, капли блестели на его скулах, скатывались по ровной спинке носа и падали с его кончика. Сонливость как рукой сняло. — Я принес тебе домашнее задание, — прорычал Каллен. — Допустим, — растерянно проговорил я. Мне хотелось спросить, откуда он узнал мой адрес, но я быстро сообразил, что это был бы глупый вопрос: в конце концов, мы живем в небольшом городе, а мой отец занимает административную должность. Наверняка многие знают, где его найти. Я отступил на пару шагов, пропустив Эдварда внутрь. Ситуация больше походила на сон, чем на реальность. Он стянул рюкзак с плеча и достал оттуда несколько листов. Я пробежал глазами по распечатанным тестам и тетрадному листу, на котором аккуратным и ровным почерком были написаны страницы и номера. — У нас же физика, тригонометрия и литература в разные дни. Ты что, специально подходил к преподавателям? — Я не верил тому, о чем говорил. — Как твоя голова? Я резко опустил руку с бумагами вниз и уставился на него в изумлении. — Откуда ты знаешь? Эдвард замялся. — Ньютон сказал. — Ньютон? Он что, долбанулся башкой вслед за мной? — Моему удивлению не было предела. — Почему ты соврал? — А сам как думаешь? — Я посмотрел на пол под его ногами — там образовалась лужица. — Тебе нужно показаться Карлайлу. Вот заладил! — Ты, наверное, замерз. Хочешь чаю? — Я предложил из вежливости. Да, Эдвард странный и грубый, но очень сложно винить его в этом, когда он, весь мокрый, стоит на пороге моего дома с моей же домашкой в руках. Он поперся сюда в такую погоду, хотя мог бы этого не делать, мы ведь не друзья и даже не приятели — просто одноклассники. Пусть и приехал он на машине, все равно ему пришлось потерпеть и потратить свое время. И про голову узнал! Приятно, когда о тебе заботятся (хоть и в такой ужасной форме). — Неужели так сложно съездить в больницу? — возмутился он. — Ты ведешь себя по-детски. — Может, еще заставишь меня брокколи съесть? — Я закатил глаза. Эдвард выглядел оскорбленным примерно секунду. Потом его лицо стало бесстрастным; он кивнул сам себе и развернулся, собираясь уходить. Я идиот. Внутри у меня что-то сначала сократилось, а потом резко расслабилось и вытолкнуло мощный импульс. Нет, Крис, ты этого не сделаешь. Ты этого не скажешь. Я сказал это: — Да подожди ты. Я не хотел тебя обидеть, правда. Можешь считать, что я пошутил. Эдвард остановился. Лучше бы он ушел — меня стоило хорошенько проучить. — Чай? Ну ничего себе! Я бы схватился за сердце, если бы не боялся, что Эдвард может воспринять мой жест всерьез и потащить в больницу силой. Уж не знаю, что у него там за тараканы в голове. Идея с чаем была не очень: я и так проспал полдня, меня ждали домашка, задачник и чемпионат по шахматам онлайн, а я не знал, сколько он собирается тут сидеть. Но с другой стороны… “Шахматы онлайн” можно и вычеркнуть из своего плотного графика в пользу такого случая (скрепя сердце). Скинув кроссовки, Эдвард взял в руки свой пуховик и замер перед крючками для верхней одежды. Он рассматривал их пару секунд, а затем обернулся ко мне. Взгляд у него был очень жалобный. — Что случилось? — Я не смог сдержать улыбку, потому что никогда не видел на его лице настолько растерянное выражение. — Вешать некуда, — негромко повинился Эдвард. На вешалке, и правда, был завал: осенняя куртка Чарли, зимняя куртка Чарли, куртка для рыбалки и для походов в лес — тоже его. Плюс моих парочка. Все эти куртки висели друг на друге, образуя гору из одежды. Я молча забрал у Эдварда пуховик и повесил поверх кучи, а затем пошел на кухню, жестом позвав его за собой. Мне показалось, он удивился. Интересно, чему? Неужели у Калленов дома идеальный порядок и для каждой куртки предназначен отдельный крючок? Какое расточительство. Пока я сосредоточенно размышлял об этом, Эдвард изучал нашу кухню. Время от времени мы подозрительно поглядывали друг на друга. Он задавал вопросы о моем впечатлении от Форкса своим низким, чарующим голосом. Слушая такой голос, невольно стараешься улавливать каждую интонацию, словно в любом из произнесенных слов может скрываться какая-то тайна. Я хмурился и старался сосредоточить ускользающее внимание на холодильнике. Кажется, я занимался этим дольше, чем требуется. — Тебе, наверное, тяжело здесь без матери, — сказал Эдвард с явным сочувствием в голосе. Я обернулся и заметил, что он обратил внимание на количество полуфабрикатов на полках. Его замечание показалось мне глупым. Чарли из кожи вон лезет, чтобы мне здесь было комфортно. Я бы никогда никому не дал повода сомневаться в том, что он хорошо справляется с ролью родителя. Мой знакомый из прошлой школы, узнав, что мои родители в разводе, сказал, что это жестоко — бросать своего ребенка. До сих пор не понимаю, какое отношение это имело ко мне. Я никогда не считал, что меня кто-то бросил. Я знал, семья для Чарли превыше всего. Он никогда не говорил об этом, потому что не умел выражать свои чувства вслух, но этого и не требовалось — он выражал их действиями. Он оставался с бабушкой и дедушкой до самого конца, но обо мне заботиться не переставал: постоянно звонил и интересовался моими успехами, в детстве каждое лето мы проводили вместе, а когда я сказал, что в Форксе мне не нравится, он отнесся к этому с пониманием — мы стали ездить в Калифорнию и замечательно проводили время. — Если бы ты попробовал стряпню моей матери, ты бы понял, почему я предпочитаю лазанью Чарли, приготовленную в микроволновке. Эдвард озадаченно почесал затылок, видимо, решив не усложнять себе жизнь вопросами о моей семье, и присел за стол. В холодильнике было не густо, но я отыскал плитку шоколада. — Шоколадка подойдет? — растерянно спросил я. — После того как ты полчаса искал ее в полупустом холодильнике? Ты еще спрашиваешь. Дрожащими руками я вскрыл упаковку и подошел к Эдварду, склонившись над столом, чтобы проверить, нужно ли его протирать — Чарли завтракал тостами и мог не убрать крошки. — Тебе с сахаром? — спросил я и повернулся к нему лицом. Эдвард ничего не ответил и уставился в окно напротив. Оно было приоткрыто; уличный ветер играл с полупрозрачными занавесками, капли дождя с каждым новым порывом громко ударялись о стекло. Голые деревья раскачивались на фоне темно-серого неба. — Эдвард? — позвал я. Эдвард молча перевел на меня взгляд. — Кхм. С сахаром? Он пожал плечами. Между нами повисла неловкость — ощутимая, будто бы наш диалог кто-то подслушивал, поэтому нам приходилось либо молчать, либо тщательно подбирать новые слова. Эдвард смерил раздраженным взглядом шоколадку перед собой, словно вина за это на ней. Щелкнул чайник. Тяжело вздохнув, я налил кипяток и опустил в него пакетик. Когда я поставил перед ним горячую кружку и опустился напротив, он сказал: — Больше не зови меня на чай, — и лукаво улыбнулся. — Не настолько тебе хочется, чтобы я стал твоим приятелем. — Мне не хочется? Это ты все время смотришь на меня злобно. Я против тебя ничего не имею. — Я опустил взгляд на столешницу и ткнул пальцем в колючую крошку. — Ты слышишь, но не слушаешь. — Он обхватил горячую кружку бледными руками и откинулся на спинку стула. — И я тоже против тебя ничего не имею. Вообще-то и не имел никогда, я уже говорил. Нам просто не стоит общаться. — А ты себя слышишь? — Я посмотрел на него с вызовом. — Я себя прекрасно слышу. Я сказал, что нам не следует общаться, а не что я этого не хочу. — И что это должно значить? Прости, но тебе что, родители запрещают со мной разговаривать? — Я ухмыльнулся. Эдвард посмотрел на меня очень серьезно — шутка не произвела должного впечатления. — Ты считаешь себя самым умным, да? — спросил он. — Типа того, — будничным тоном ответил я. — Хорошо. Если ты умный, то держись от меня подальше. — И тут, будто гром среди ясного неба, стул звучно скрипнул. Он поднялся и бросил короткое: — Мне пора. Я так и остался сидеть за столом. Он быстро влез в свои кроссовки и хлопнул входной дверью. Кому-то эта ситуация могла бы показаться забавной, но мне было не до смеха. “В принципе не критично, — я мысленно подбодрил себя. — “Мне пора” не “Пошел к черту”. Я не сделал ничего плохого, это не из-за меня. Теперь я имею полное право подойти к нему в школе и спросить, в чем было дело. Конечно. Разумеется”.