Trinitas

      У стены пришлось спешиться и в поводу вести ящеров к воротам. Массивные металлические двери, в высоту превышающие человеческий рост, были распахнуты и подпирались двумя солдатами, вооруженными луками с металлическими заточенными вставками для ближнего боя. Отряд продвинулся в очереди к привратникам, занятым досмотром выходящих из города путешественников.       Пока один привратник сверялся со свитком, другой копошился в крытой повозке купцов. Наконец, когда второй откинул полог, спрыгнул на землю и сделал какой-то знак первому, торговцам вернули документы и позволили выехать, жестом подзывая следующих в очереди. Рыться в вещах отряда солдаты не стали, но, как и при въезде, чрезвычайно пристальное внимание уделили ладоням омег — гвардеец несколько мгновений вглядывался в светлую кожу, а затем опустился на одно колено и прижался лбом к тыльной стороне ладони учителя.       Если по приезду Наиль был смущен и польщен таким уважительным обращением, то сейчас он явно нервничал из-за близости постороннего альфы, и Аскар, который после вчерашнего не мог не беспокоится за учителя, тут же заметил его напряжение. Солдат глядел подозрительно, с прищуром и холодно, словно бы Наиль лично перед ним в чем-то провинился, и это разительно отличалось от того дружелюбия, с которым их встречал этот город.       Гвардеец выпустил ладонь учителя как-то неохотно, а Наиль, освобожденный от цепкого хвата, поспешил увеличить разделяющее их расстояние, одергивая рукава своих одежд, словно пытался что-то спрятать.       «Следы!» — пронеслось в голове Аскара. — «На запястьях наверняка остались следы».       Память услужливо подкинула запечатлевшийся образ растрепанного Наиля со сведенными над головой запястьями и распахнутым на груди халатом. Его светлая кожа, не загрубевшая под солнцем или от старых шармов, наверняка была очень чувствительной и легко расцветала следами насилия под малейшим воздействием. Акид стиснул зубы, усмиряя еще не успевший поднять голову гнев, который тихо копился внутри на протяжении всех этих дней, проведенных в обманчиво прекрасном Навале. Осталось потерпеть еще чуть-чуть, и они выберутся отсюда. Не стоит злиться, Наиль достаточно сильный, чтобы выдержать одно прикосновение к ладони. Сильный, но вспоминался его напуганный вид, катящиеся по щекам слезы и опущенный к земле взгляд — совсем не таким учитель входил в Наваль, каким из него сейчас выходит. И такие изменения — провинность альф и бет Наваля, которую Аскар им никогда не простит.       Иса, запястье которого обхватила мозолистая рука солдата, явственно вздрогнул. Сосредоточив внимание на учителе, Аскар не заметил напряженности целителя, но теперь было очевидно, что Иса тоже немало нервничает. Вспомнилось, что вчера сказал Наиль: «Он пережил подобное много лет назад». Вспомнилась чем-то хитро сокрытая татуировка, ужас во взгляде и слова «ее нет, и никогда не было».       Гвардеец не спешил опускаться перед целителем на колено или отпускать его, внимательно всматриваясь в загорелую кожу. А затем медленно перевел взгляд на Синана, замершего в ожидании за плечом целителя, и поджал недовольно губы.       — А не пытается ли очередной кочевник украсть нашего омегу? — протянул солдат с ленцой в голосе, обращаясь то ли к напарнику по досмотру, то ли к застывшим у ворот стражникам с луками.       — Нашел татуировку? — отозвался воодушевившийся второй, поглядывая на Ису без интереса, зато на кочевника — с явным предвкушением.       Первый солдат качнул головой, но запястье Исы не выпустил. Целитель как-то незаметно сжался, как будто хотел занимать как можно меньше места, обращать на себя как можно меньше внимания. Со своего места Аскар не мог видеть глаз омеги, не скрытых платком, но был уверен, что их выражение ему бы не понравилось. Как не нравилась окаменевшая спина Синана.       — Ты же знаешь этих хитрых ублюдков, он мог придумать какой-то способ скрыть метку, лишь бы умыкнуть нашего омегу, — второй гвардеец, заухмылявшись, приблизился. Он держал бравурную осанку, поглядывая хищно и с каким-то мрачным торжеством — выпала возможность досадить ненавистным кочевникам.       Иса был подозрительно тих и даже не пытался постоять за себя, пока о нем говорили как о вещи — совсем на него не похоже. Синан же, напротив, не мог больше выносить этот треп.       — Мы пришли сюда вместе и уйдем также вместе, — голос казался совершенно ровным, но Аскару его звучание напомнило тот раз, когда Синан демонстрировал ему свое дружелюбие, а сам в это время выхватывал кинжал из рукава. — Этот омега — моя семья, а не житель Наваля. У вас нет оснований препятствовать нашему уходу.       — Думаешь, мы позволим тебе покинуть город с нашим омегой, мерзкая синеголовая дрянь? Мало мы ваших голов поотрубали, мало порасстреляли! — не унимался второй, которому сам предмет их спора, то есть омега, был не интересен — все его внимание сосредоточилось на Синане.       Целитель дернулся, вскинул покрытую голову, рывком высвободил ладонь из руки гвардейца и отступил на шаг, чтобы оказаться ближе к кочевнику. И наконец заговорил, высвобождая ту прорву злости, которая вечно переполняла его маленькое тело:       — Служители закона в этом городе не должны обращаться повежливее к своим гостям? Как ты смеешь так разговаривать с моим бетой, тебя родители манерам не учили? И вообще, какое вы имеете право нас здесь задерживать? Я свободный омега и я хочу выйти. Немедленно!       Именно таким, грубым и кипящим от ярости, Иса походил на себя прежнего — лютый сиранис, готовый растерзать когтями и разгрызть глотку, а не дрожащий от ужаса омега.       — Еще подстилки кочевников тут рот не раскрывали! — вызверился тот, кто неприлично долго удерживал запястье Исы, и потянул руку, чтобы снова его схватить. Но не успел — уже спустя какую-то секунду его отрубленная кисть летела к земле, снесенная лезвием такубы.       Все последующие события едва ли отложились в памяти Аскара, так стремительно они развивались. Вот гвардеец хватается здоровой рукой за обрубок раненой и валится на колени, вопя от боли. Вот кочевник командует бежать, и члены отряда, наученные месяцами пути, взлетают в седла и пускают варанов галопом. Вот Синан приказывает Аскару уводить омег вперед, а сам вместе с Джанахом остается в хвосте, прикрывая отход. Вот им вслед несутся стрелы, но кочевник либо разрубает их в полете одной рукой, либо ловит маленьким легким щитом, прикрепленным к другой. Вот опомнившийся Наиль вскидывает руки и призывает ветер, что укрывает их от взглядов стрелков поднятым в воздух песком. А дальше только долгое изматывающее бегство и страх погони.       Они не останавливались до полудня, сделали часовую передышку, когда Сар и Сол вошли в зенит, Иса исцелил Джанаха, которого задело навальской стрелой, после чего вновь в быстром темпе пустились в путь — перед ночной остановкой нужно было оказаться как можно дальше от ставшего враждебным города.       Пустыня приняла их в свои объятия словно амма, много лет не видевший блудных сыновей. Легкие вновь опалило сухим жаром, тело нагрелось под тканями одежд, солнца припекали покрытые головы. И пусть жаль было расставаться с прохладными тенями Наваля, с журчащими в каналах ручейками и запахом влажной земли, расставаться с навальцами, обнаружившими свои истинные лица, в действительности походившие на оскалы, Аскару было не жаль.       Лагерь разбивали в сумерках, привычно устанавливая шатры и разжигая костер. Звезды, столь невероятно яркие только вдали от городов, перемигивались в чернильной глубине ночного неба. Нанна, величественный даже в полумесяце, окрашивал пустыню в холодные тона. Вверх взвилось пламя, Нур и Рами занялись приготовлением ужина, Иса осматривал Джанаха в шатре альф, Синан увел Наиля в свою палатку для приватного разговора. Аскар понимал, о чем пойдет речь — кочевник наверняка заметил странное поведение учителя у ворот, может даже увидел следы под рукавами, и теперь желал дознаться правды. Сидя у костра без дела и слушая болтовню Мунифа, он неосознанно перебирал в голове события минувшего дня.       — Как лихо он оттяпал руку того солдата, а я ведь даже не заметил, когда он выхватил меч! — тем временем восклицал молодой альфа, восхищенный скоростью реакций кочевника. — Только что стоял с пустыми руками, а секунду спустя кисть отлетает, мужик вопит, привратники вскидывают луки…       — Вот из-за того, что глазел по сторонам, тебя едва не подстрелили, дурень! — Зейб на правах старшего взялся отчитывать Мунифа, которого пришлось лично одергивать и чуть ли не за шкирку тащить на варана. — Не надо стоять столбом, когда начинается такая кутерьма!       Младший спешил оправдаться.       — Да я разве знал, что так будет? Думал, выйдем спокойно, не ожидал я потасовки на воротах. И вообще как-то нехорошо вышло… — альфа почесал нос и опасливо глянул на задумчивого акида, осторожно подбирая слова — отношение Аскара к Синану ни для кого уже не было секретом, что ощущалось слегка унизительно. — Навальцы нас так радушно приняли, а мы им руки рубить… Нельзя было без этого? Как-то нехорошо…       Но Зейб был в корне не согласен и громко высказал свое мнение, чем привлек внимание Аскара, до сего момента особенно не прислушивающегося к этому разговору.       — Это те гвардейцы поступили нехорошо, а не наш командир.       Аскар обернул к товарищу удивленное лицо, впервые услышав из его уст такое обращение к кочевнику. Зейб же продолжал наставительным тоном:       — Между помеченными всегда возникает особая связь, которая, вне зависимости от природы чувств, усиливает их и доводит желание защищать до абсолюта. Когда меченому омеге угрожает опасность, его бета или альфа едва ли могут сохранять трезвость рассудка — стремление обезопасить затмевает собою все. А уж когда чужаки касаются помеченного… — Зейб покачал головой, досадливо скривив губы. — Синан еще очень сдержанный, он терпел до последнего, но стражник не оставил ему выбора, когда Иса дал отпор, а он снова полез хватать. Да и руку ведь отрубил, не голову — подлатают еще. Никто же не умер, что тут нехорошего? А тот альфа заслужил, нечего руки тянуть к чужим омегам.       Наджи активно закивал, поддерживая позицию Зейба, а Муниф, не найдя поддержки, сдался под их дружным напором. Смущенно почесав нос, и мысленно кляня себя за то, что снова ляпнул что-то не то, он перевел разговор в безопасное русло:       — Если подумать, Иса сначала выглядел напуганным, а потом разозлился, когда тот солдат оскорбил Синана.       — Метка работает в обе стороны, так что Иса мог разозлиться из желания защитить Синана, — вдруг мужчина нежно улыбнулся, явно не Мунифу и не этому разговору, а вспомнив что-то или кого-то. — Помню, как-то раз мой муж Виам жутко разозлился, защищая меня...       Аскар любил рассказы друга о семье, они были преисполнены тепла, света и непередаваемой ласки, наполняющей огрубевший голос рассказчика бархатом. И пусть в тоне говорившего ощущалась горечь от долгой, тоскливой разлуки, ей не под силу было перебить сладость взывания к любимым образам.       — Это случилось, когда Виам привел меня в дом своих родителей, познакомить и представить, попросить благословления нашему союзу. Но аба Виама остался недоволен выбором сына, он не желал ему мужа-сироту, не знающего своих родителей. Он не был излишне груб, но высказался прямо, а я стоял и не находил, что возразить — мне было хорошо известно, как люди относят к сиротам, и что все мы для них хулиганы и разбойники, в жилах которых может течь дурная кровь. Все мнения сходились в одном — с такими опасно родниться. Ох, как Виам разозлился! — Зейб хохотнул воспоминанию. — Признаться, я ужасно гадко себя тогда почувствовал, и Виам не смог стерпеть моего понурого вида — он вспыхнул, точно намасленный факел, и долго еще горел, ругаясь с отцом. А он ведь был послушным сыном с миролюбивым и бесконфликтным нравом, который никогда прежде не перечил отцу, и уж тем более не повышал голоса в разговоре с родителями! В итоге мне пришлось успокаивать и мирить обоих, хотя именно у меня в молодости был паршивый характер и повадки одичалой дворняги, такие норовистые старшему поколению никогда не нравились.       — Но все-таки его аба сдался и благословил ваш брак, так? — с живейшим интересом вопросил Муниф, которого рассказы товарища тоже немало увлекали.       Зейб неловко дернул плечом, состроив смущенную мину:       — Только стараниями Виама. Я под взглядом его отца чувствовал себя так неуверенно, будто шавка неприкаянная, что Виаму пришлось меня защищать. Омеги, вы мне уж поверьте, умеют устрашать.       Аскар охотно верил. Вспомнить того же Ису, что набросился на него, альфу, на том балконе. Пусть не без страха, зато как отважно. И на воротах он не позволил какому-то хамоватому стражнику поливать Синана грязью перед отрядом, хотя сам весь сжимался — так ему было жутко. Да, омеги умели и устрашать, и впечатлять, и восхищать, и даже вынуждать сомневаться в собственных силах — вот Иса защитил Синана, а Аскар вновь этого не сделал. Пусть даже все произошло слишком быстро, и он попросту не успел среагировать — не суть важно.       В Хибе было так заведено, что сильные альфы и беты обязаны защищать слабых омег. Но в этом походе Аскар растерял с детства прививаемые ориентиры — омеги оказались сильными, неожиданно храбрыми и умеющими защищать. Бета, надежный и всегда уверенный в решениях, в редкие моменты выказывал слабость и обнаруживал уязвимость. Альфа иногда хотел быть окруженным заботой, хотел опираться на чужую силу и всецело полагаться на другого, а не командовать и вести за собой. Омеги, беты и альфы оказались не такими, какими Аскара научили их воспринимать.       На ужин подали кашу с мясом, что должна была восполнить силы отряда, изрядно растерявшего их после целого дня, проведенного в трясущихся седлах. Стояла душная ночь, от горячего ужина и близости жаркого огня они взмокли, успев затосковать по тенистой прохладе и водах, журчащих в купальнях.       Иса вновь светил круглой татуировкой на тыльной стороне ладони, которая пусть и вызывала вопросы, но никто не рисковал их задавать перенервничавшему и по обыкновению недовольному целителю, который усиленно показывал, как хочет забиться в свой шатер и никого из них не видеть. Наиль выглядел поникшим после разговора с Синаном, а Аскара кочевник после ужина позвал в свою палатку.       Огоньки игриво кружили невысоко над ковром, пугая тени, заставляя их жаться по углам. Синан встретил акида замутненным голубым взором и пригласил присесть.       — Наиль рассказал мне о том, что с ним вчера приключилось. Я так рад, что ты оказался рядом и успел его спасти, — взгляд кочевника лучился теплом, обращенным к акиду, но в глубине глаз сидело и что-то тяжелое, больное — наверняка новость о домогательствах к небезразличному омеге, находящемуся под его защитой, тяжело ударила по Синану.       — Только не благодари меня за него, — поспешно вклинил Аскар. — Наиль сказал свое «спасибо» и этого достаточно, он ведь не чужой мне.       Синан понятливо кивнул и промолчал. Акид нашел в этом возможность задать немало волнующий вопрос, а заодно отвлечь кочевника от невеселых мыслей.       — Мне вот давно было интересно, почему в твоей культуре беты и альфы обязаны носить платки? Всем известно, что таковы традиции, но о причинах я ни от кого не слышал.       — Закономерный вопрос, сам собой напрашивающийся после посещения Наваля, — голубые глаза привычно сощурились в улыбке, но интуитивно Аскар ощущал, что жест этот был скорее вымученным, чем искренним. — Ты прав, все знают о том, что у кочевников есть эта древняя традиция, но мало кому известно, откуда она взялась. А корни ее лежат в магии, вернее в магической защите.       Придвинувшись и чуть наклонившись вперед, кочевник высвободил уголок своего платка и вывернул, показав Аскару изнанку — на ней он заметил мелкую вязь вышитых синими нитками символов, тянущуюся ровно по краю, вероятно, всего полотна.       — Омеги духовно сильны и потому владеют магией, в отличие от них беты и альфы сильны физически, но уязвимы для разного потустороннего воздействия. В древности верили, что духи вредили людям, когда влезали внутрь через отверстия на голове, и таким образом заносили в тело болезнь, которая, заразив одного, передавалась от родича к родичу, а через супругов и к породнившемуся клану, и так была способна скосить целое племя. Также люди сами вредили друг другу: шаманы запоминали лица, насылали духов и проклятия, от которых омеги могли отбиться, но беты и альфы были бессильны. Поэтому омеги племен, подкованные в магии, красили и расшивали платки, накладывая на них заклинания, отпугивающие духов. Альфы и беты, скрывая лица, не подвергались духовным атакам, не приносили болезни семье и не погибали от проклятий. Оттого нам и запрещено показывать лица тем, с кем у нас нет прочной доверительной связи.       Рассказанное сильно отличалось от причин, по которым были вынуждены прикрываться омеги Наваля. Аскар хмуро размышлял об этой разнице. Неожиданно Синан привалился к его боку, опустив голову на жесткое плечо.       — Не думай об этом, иначе я тоже начну думать. А я не хочу, день и без того выдался сложный.       К естественному запаху тела Синана примешивался омежий аромат Исы, но Аскар наконец научился отгонять свою неуемную ревность. Вместо того, чтобы идти на поводу мыслей о принадлежности и метках, он наслаждался моментом их редкой близости. А еще акид уяснил — защитник из него для Синана вышел непутевый. Но зато опытным путем Аскар нащупывал то, что мог бы для него делать — давать свою поддержку и быть опорой в моменты, когда тот не сможет оставаться сильным и невозмутимым.       Чтобы разрядить гнетущую атмосферу, он внезапно выдал, почти дословно процитировав Мунифа:       — Ты так лихо отхватил кисть того солдата своим мечом, я и моргнуть не успел.       Синан, до того будто закаменелый в своем напряжении, вдруг прыснул и расслабился. Он посмеивался, отчего плечо под его головой потряхивало, и Аскар мог лишь безуспешно давить улыбку, вызванную этим грудным переливчатым звуком. Отсмеявшись, кочевник медленно высвободил кисть той руки Аскара, к которой привалился, и стал рассматривать его ладонь, касаясь горячей кожи и перебирая пальцы.       — Ты смотришь на ситуацию под неожиданным для меня углом. Говоришь, лихо отсек руку? И как тебе это в голову пришло, я ведь человека покалечил, — если бы собственная голова Синана не покоилась на плече Аскара, то он наверняка покачал бы ей, судя по тону голоса.       Акид не стал признаваться, что это не ему, а Мунифу пришло в голову. К тому же не один Муниф восхищался тем, как быстр и смертоносен был Синан в моменты своей свирепости.       — А что не так? Выглядел ты потрясающе, точно воплощение яростного Сола.       — Ты впечатлен?       — Еще как.       Помолчали, оба смущенные, но даже не пытались прервать контакт тел. Напротив, Синан сплел в пальцах их ладони, почти одинаковые по размерам — горячие от внутреннего жара, чуть влажные от духоты ночи и тесноты палатки. Но, если ему только позволят, Аскар готов был хоть всю жизнь сжимать эту руку в своей.       — Хочешь остаться? — предложил Синан. Спохватившись, уточнил: — Просто поспать, меня вымотало это бегство.       Как будто бы они могли заниматься чем-то другим… Аскар честно даже не надеялся — просто быть рядом уже сродни чуду, разве можно мечтать о большем?       — Конечно, останусь, — ровно ответствовал акид, а у самого сердце заходилось, точно у юнца.       Он так много всего еще хотел бы у Синана спросить. О войне с Навалем, о кошмарах, о старых ранах и мнимой боли, которую они приносят. О связи через метку Исы, об истории их знакомства и дружбы. Почему, говоря с привратником о целителе, он выбрал именно слово «семья»? Что он сказал Наилю, когда позвал сегодня в палатку? Волнуется ли Синан об учителе просто потому, что он омега, или же потому, что Наиль нравится по-особенному? Означает ли то, как Синан себя ведет, разрешение и шанс для Аскара на нечто большее? Значат ли уточнения, что сегодня они будут просто спать под одним шатром, что однажды они останутся наедине вовсе не ради сна? В голове Аскара роились десятки оформившихся вопросов и столько же неясных, состоящих еще только из смутных мыслей и случайных догадок, но он не озвучил ни один из них. Вместо этого вытянулся на ковре, ожидая, пока кочевник загонит магические огоньки обратно в лампу и уляжется рядом.       Несколько минут они лежали, касаясь друг друга только спинами, пока Аскар боролся с зудящим под кожей желанием. Одергивал себя мысленно, приказывал успокоиться и засыпать, но не мог. Наконец, поддавшись искушению, противостоять которому оказался не в силах, Аскар перевернулся на другой бок и закинул руку на талию кочевника, прижимаясь грудью к спине. Синан ничем не выказал протеста такому своеволию, и Аскар тихонько ткнулся лицом в платок в том месте, где скрывался изгиб шеи. Невольно втянул запах, такой насыщенный при нынешней близости, что Аскар будто укутался в него.       — Тебе так нравится меня нюхать? — раздался в тишине однозначно насмешливый, но немного сиплый голос Синана.       Чувствуя, как жаром полыхает лицо, Аскар выдавил едва слышное «Да». Синан глухо кашлянул этак смущенно, точно как во время того разговора в саду. И предложил:       — Тогда можешь немного приподнять платок… только не снимай.       Аскар ушам своим не верил. Казалось, происходящее было сном, а сам он давно грезил, потому что явь не могла быть к нему столь благосклонна. Медленно, боясь спугнуть чудесное наваждение, Аскар невесомо огладил ладонью контуры мужского тела, и, когда достиг плеча, забрался пальцами под ткань платка.       Не только ладони, но и шея Синана была горячей — кожа словно пылала под прикосновениями Аскара. Как жаль было, что в палатке темно и не удастся вновь полюбоваться ее серебристым оттенком. Но, пусть даже ничего не видно, в эту ночь видение Синана, излюбленная греза Аскара, позволило одному альфе немного больше, чем просто смотреть — ему разрешили коснуться того, что обыкновенно скрыто под платком. И Аскар, конечно, не стал оспаривать это решение — задрав часть ткани почти до затылка и, чуть раздвинув завесь из сплетенных в тонкие косицы волос, он прижался носом к пламенеющей коже и с силой втянул желанный запах.       Кочевник вздрогнул, а Аскару голову закружил то ли аромат, то ли переизбыток воздуха, но он все никак не мог насытиться, совсем осмелев и рукой подтягивая Синана поближе к себе, прижимаясь плотнее.       — Кажется, у тебя скоро начнется гон, ты уже источаешь сильный запах, — глухой и сиплый голос задевал что-то в сонном разуме акида, но едва ли находил хоть какой-то мысленный отклик. — Мы сегодня так гнали, что покрыли большее расстояние, чем я изначально рассчитывал. Уже завтра мы доберемся до первой деревни, можем там переждать твой гон.       Запах Исы, исходящий откуда-то от груди Синана, раздражал, и игнорировать его было все труднее. Как же хотелось стереть его, перекрыть, вытравить. Вот бы пометить всего Синана своим запахом! Но нельзя, нельзя. Как же хотелось, чтобы этот чудесный сон никогда не заканчивался, чтобы желанная греза никогда не покидала его объятий.       Дышать бы его запахом вечно.       Наступление рассвета не прогнало сновидений. Пускай яркий золотистый луч просачивался сквозь полог шатра, Аскар до сих пор оставался в мире грез. Знакомый запах клубился в голове туманом, создавая перед глазами видения: с теплом прищуренные глаза, синяя ткань платка, протянутая рука, обжигающая кожу теплом. С самого детства ему не снились настолько яркие и счастливые сны. Потершись щекой о ладонь призрачного видения, Аскар ожидал, что оно рассеется в воздухе, но Синан лишь проронил тихий смешок, поглаживая кожу большим пальцем.       — Я был бы рад полежать так еще немного, но солнца уже взошли. Мы можем не успеть добраться до деревни к зениту, — тихий шепот прогнал сон и заставил Аскара в удивлении распахнуть глаза.       Осознание приходило медленно, словно ум акида не мог принять происходящее: теснота палатки, близость тел, запах Синана. Неужели все, что произошло прошлой ночью, было правдой? Неужели ему позволили коснуться того, что скрыто ото всех платком? В груди разгорелся нежный трепет, словно кто-то щекотал перышком само сердце. Счастье смешалось с удивлением, порождая на лице Аскара непередаваемое выражение.       — Смотришь так, словно я какая-то ожившая легенда, — хохотнул кочевник.       — Ты не легенда, ты — мечта.       И Аскар не врал, называя Синана подобным образом. Кочевник был мечтой — самой желанной, но несбыточной.       Повисла тишина, в которой особенно отчетливо слышался быстрый стук сердца. Своего или чужого — не разобрать. Синан тяжело выдохнул, глядя заворожено, а рука соскользнула со щеки акида за ухо и стала перебирать еще короткие, но уже изрядно отросшие волосы. В синеве глаз плескались теплые воды — благодатная влага, от которой невозможно отвести взгляд.       — Нам нужно идти, — с неохотой проговорил Синан, будто убеждая не Аскара, а самого себя, и явно желая продлить этот момент, но будучи не в силах противостоять светилам, что неумолимо поднимались над землей.       Вид Аскара, выходящего из шатра кочевника, мало кого удивил — ни товарищи, ни люди Синана не обратили на него особого внимания. Казалось, все они уже давно знали о происходящем, но упорно делали вид, будто ослепли. Лишь Наиль не смог сдержать проступающих на лице эмоций: омега бросал смущенные взгляды то на Аскара, то на шатер, несдержанно краснея. Акид хмыкнул, отмечая про себя, что покрытые румянцем щеки учителя выглядели очаровательно. Было приятно понимать, что именно он стал причиной такой реакции.       Нур и Рами порадовали участников отряда сытным завтраком, после которого люди собрали шатры и оседлали варанов. Благодатная тень Наваля избаловала путников, отчего свет солнц казался особенно ярким, а жар пустыни — обжигающим. Воздух застывал в легких горячим комом, на лбу выступал пот, а голов даже сквозь ткань ощутимо касались лучи. Бескрайние просторы пугали тишиной и безлюдностью, от которой участники отряда отвыкли за время, проведенное в Навале. Высокие деревья с пышной листвой сменили тонкие засохшие стволы с корявыми ветками, журчание ручьев — шум песка, который со змеиным шипением странствовал по пустыне.       Отряд продолжил свой путь сквозь опаляющий зной и яростный жар двух светил.