Trinitas

      Солнца поднялись высоко в небо, воздух стал горячее, а лучи — яростнее. Вот только со временем Аскар заметил, что тело окутал жар вовсе не по вине припекающих солнц — Синан был, как всегда, прав и безошибочно определил приближающийся гон. Акид ослабил затянутый на шее платок, в надежде, что так дышать станет легче, но очередной вдох засушливого воздуха лишь обжог горло точно кипятком.       Бывали времена, когда Аскар проводил гон не в объятиях незнакомцев, а на поле боя. Тогда, сжимая в руках хопеш и рассекая тела врагов, он едва замечал, что происходит с его телом. Жар не дарил сладостную истому, а разжигал первобытную ярость, позволяя бороться, словно дикий шакал. Во времена службы гон Аскара никогда не проявлялся так ярко — одной ночи с едва знакомым солдатом было достаточно, чтобы насытиться на последующие дни и не испытывать желания. Однако сейчас с телом творилось что-то странное: до скрипа зубов хотелось прикосновений, но не незнакомцев, а одного конкретного беты.       Казалось, Аскар вот-вот сойдет с ума или сгорит заживо, но впереди уже показались дома деревни и акид позволил себе с облегчением выдохнуть. Оказавшись на безлюдных улицах, отряд быстро обнаружил здание постоялого двора — старое, потрескавшееся и едва не развалившееся от времени.       Спешившись, Аскар твердо стоял на ногах, позволяли остатки былой выдержки, и внешне почти не выдавал своего состояния. Лишь щеки все сильнее краснели от постыдных желаний, а собственный запах был настолько насыщенным, что акид с трудом мог дышать.       Тяжело выдохнув, он сделал несколько шагов в сторону постоялого двора, как вдруг ощутил сильные руки, придерживающие за плечи. В нос ударил знакомый запах и мелкой дрожью пробежал по телу. Сердце забилось чаще, в горле пересохло, мир перед глазами стал размытым, и лишь образ Синана оставался все таким же четким.       Аскара пугала такая реакция собственного тела, которое впервые за множество лет не слушалось хозяина. Должно быть виной всему был кочевник, который перевернул жизнь акида вверх дном: проник в мысли, заставил усомниться в собственной силе, вынудил сердце разрываться от переживаний и чувств. Неужели все альфы, встретившие свою пару, переживают гон настолько тяжело? Акид чувствовал, что попал в изощренную ловушку, в которой он сойдет с ума без Синана.       Кочевник провел Аскара по узким коридорам постоялого двора и, добравшись до комнаты, усадил на кровать:       — Потерпи немного, я скоро вернусь.       Акид резко вскинул голову, смотря напугано и обреченно. Казалось, вместе с запахом Синана исчезнет воздух, и Аскар задохнется сразу, как только за кочевником закроется дверь.       — Не уходи, — прозвучало настолько хрипло и низко, что акид едва узнал собственный голос.       — Я попрошу у Исы лечебные настойки от жара. Тебе сразу станет легче, — успокаивающе проговорил бета и с трудом отстранился, покидая комнату.       Захлопнулась дверь и облегчение, наступившее в присутствии Синана, тут же отступило, позволяя губительному жару овладеть телом. Аскар ощутил, как потянуло внизу живота, и приподнялась ткань туники над пахом. Стыд какой! Он должен был не позволить Синану видеть его в таком состоянии, но вместо этого скулил, словно щенок, и просил остаться. Как же Аскар теперь сможет смотреть ему в глаза?       Вернулся Синан спустя несколько минут, держа в руках небольшой таз и пару склянок. Содержимое одной из них он перелил в чашу и разбавил водой из бурдюка на поясе, а затем передал лекарство Аскару. Вкус горьких трав и мяты холодом прокатился по горлу и следом окутал все тело. Медленно жар отступил, и дышать стало легче, но возбуждение никуда не делось, все так же растекаясь тягучей сладостью в груди. Акид следил взглядом за тем, как Синан смочил полотенце в воде, выжал лишнее, и присел рядом на постели. Прохладная ткань коснулась лба Аскара и скользнула к щекам, оставляя после себя приятное ощущение свежести. Акид прикрыл глаза, едва не мурча от наслаждения, и позволил Синану обтереть лицо от пота.       Такая помощь действительно была необходима и очень приятна. Спокойствие нарушило понимание, что Синан точно так же помогал другим альфам: обтирал, менял одежду, поил лечебными отварами. В период гона мужчины становились более эмоциональными и даже Аскар, до того сдерживающий ревность, не смог побороть жалящее чувство. Акид подался вперед, утыкаясь лбом в плечо Синана, а руками обнимая за талию. Такое кочевник точно не позволял ни Джанаху, ни любому другому постороннему альфе — только Аскар мог прижаться всем телом и вдохнуть родной запах. По крайней мере, он искренне в это верил.       От неожиданности Синан задержал дыхание и напрягся, но спустя несколько мгновений смог сделать осторожный выдох, с воздухом избавляясь и от напряжения. Он отложил в сторону полотенце и коснулся холодными руками спины, поглаживая. Каждое прикосновение посылало волны мурашек по телу Аскара и тот едва находил силы оставаться на расстоянии, внутри себя сражаясь с желанием прижаться к бете вплотную, не оставляя пространства между ними.       Очередной вдох естественного запаха Синана разжег, казалось, затушенный отваром огонь. Аскар тяжело выдохнул, ощущая, что совсем скоро ему придется отстраниться, ведь тело слишком явно отзывалось на подобную близость, но вдруг над ухом прозвучал низкий, глуховатый голос Синана:       — Похоже, мои средства не действуют на тебя. Может, я помогу иначе? — рука соскользнула со спины Аскара на бок, прошлась кончиками пальцев по выступающим мышцам и остановилась на бедре, сжимая ткань шальвар. Эта череда жестов очевидно намекнула, о какой именно «помощи» шла речь. Аскар ощутил, как припекает кончики ушей, как руки, лежащие на спине кочевника, явственно дрожат. Он был смущен и поражен такому предложению, однако вслед за потрясением пришло осознание:       — Значит, ты все-таки спал с другими во время течки или гона? — Аскар с неохотой отстранился — хмурый, старающийся придать разговору серьезный оттенок. Однако, судя по прищуренным в улыбке глазам Синана, с красными щеками и ушами, с грохочущим в груди сердцем и прочими явными признаками перевозбуждения, Аскар выглядел скорее забавно, нежели угрожающе.       — Никак не угомонишься, — проронил смешок кочевник, и разгладил пальцем морщину между нахмуренных бровей Аскара. — Я предложил это только тебе.       Сердце акида зачастило от понимания: он — единственный. Разом исчезли все переживания, стихли назойливые мысли, расслабились напряженные мышцы. Аскар облегченно выдохнул, но выжидающий взгляд Синана заставил вновь погрузиться в размышления.       Акид очень хотел согласиться на озвученное предложение. Каждой частицей тела он жаждал Синана: его рук, его прикосновений, его запаха и смущенного сиплого голоса из-под платка. Аскар мечтал впиться губами в шею, ощутить под пальцами крепкие мышцы, почувствовать на коже тяжелое дыхание. Не так давно он даже думать не смел о подобном, а сейчас Синан был так близко, смотрел затуманенным взором — наверняка яркий запах Аскара хоть немного на него подействовал. Понимание этого прокатилось острыми песчинками по телу, заставляя каждый кусочек кожи полыхать. Однако Аскар не впервые принимал важные решения в пылу гона и умел удержать рвущееся наружу неверные слова.       — Нет, — твердо отказал акид тоном, не таящим и доли сомнений.       Выражение глаз Синана сменялось мгновенно: удивление переросло в непонимание и затем погасло печалью.       — Не хочешь делать это с кочевником? — тихо спросил бета, и поднял на акида лишенный надежды взгляд. Аскар растерялся — он даже представить не мог, что Синан истолкует отказ подобным образом. Как в эту покрытую голову могла прийти догадка, что Аскар способен не хотеть его? Этого прекрасного бету, который поражает своей силой и нежностью?       — Хочу, очень хочу, — уверил акид, но следом смущенно отвел взгляд. — И если когда-нибудь ты захочешь… позволишь… я буду рад сделать это с тобой. Но не здесь, не в этом жалком постоялом дворе, не во время гона, — Аскар замялся, подбирая слова. Говорить столь смущающие вещи, когда под кожей бушует огонь, было особенно сложно. — Хочу, чтобы мы оба были в здравом уме и делали это по велению сердца, а не инстинктов.       Подняв взгляд, Аскар наткнулся на голубые глаза Синана, которые лучились теплом и подлинной нежностью. Знакомый прищур заставил сердце пропустить удар — акид и не думал, что его слова так растрогают кочевника.       — Выдержка, достойная акида, — ласково отозвался Синан, и провел рукой по коротким волосам альфы, поглаживая, словно послушного варана после тяжелой битвы.       Аскар с трепетом выдохнул, ощущая, как теплые руки спускаются к шее, а затем касаются кончиков ушей. Волна незнакомого тепла прокатилась вдоль позвоночника — акид даже не догадывался, что такая простая ласка заставит его дрожать. Невольно Аскар начинал переживать, сможет ли он пережить ночь наедине с Синаном?       Кочевник был беспощаден и продолжал дразнить, скользя кончиками пальцев по местечку на шее, где должна находиться метка. Ногти проехались по коже, создавая ощущение, словно ее прихватили зубами и вот-вот прокусят. Выдох превратился в сдавленный рык, и Аскар поднял на кочевника голодный взгляд, дыша сипло, точно в лихорадке. Негодник знал, чего так хотел акид, и пользовался этим знанием, упорно доводя до сумасшествия.       — Если продолжишь меня так касаться — сгорю заживо.       Синан убрал руку и отстранился, сжалившись над альфой. Взгляд кочевника скользнул вниз, где Аскар тканью туники прикрывал промежность, старательно скрывая предательскую реакцию тела. Даже на расстоянии, не прикасаясь и кончиком пальца, Синан умудрялся изводить акида, доводя до дрожи.       — Пожалуйста, выйди, — едва не скулил Аскар. — Я уже на пределе.       Кажется, раскрасневшийся и загнанно дышащий, он выглядел до того жалко, что Синан без лишних слов поднялся с кровати и направился к двери.       — Я вернусь вечером и принесу ужин, а ты пока… отдыхай, — последнее слово кочевник произнес с веселыми нотками в голосе — сам знал, что после такого Аскару будет не до сна.       Захлопнулась дверь и акид без сил повалился на кровать, утыкаясь лицом в подушку. Стоило паху коснуться твердого матраса, как тело прошила дрожь, и акид тихо, но протяжно простонал. Синан довел его до состояния, из которого уже не выберешься отварами Исы и обтиранием холодным полотенцем. Перебарывая стыд, акид скользнул рукой к промежности и сжал член через ткань, отчего напряжение, казалось, на мгновение его покинуло.       Даже в юности Аскар не делал этого: тренировал выносливость и назло собственному телу не прикасался к себе. Он проводил дни в холодных купальнях, отвлекался чтением и оттачиванием приемов, а, став старше, позволил себе справляться с гоном в компании бет. Однако сейчас в его жизни появился Синан и вся выдержка, которую Аскар с трудом взращивал, разбилась вдребезги.       Пришлось задрать тунику и приспустить пояс шальвар, чтобы ткань не мешала трению. Рука скользила по разгоряченной плоти, вызывая постыдное удовольствие. Пульс бился где-то в затылке, во рту пересохло от частого дыхания, а перед глазами расплывался мир: исчезала комната с серыми облезшими стенами и на смену ей приходили пустынные просторы.       Перед мысленным взором рисовались темные тучи, нависающие над головой, воющий ветер, и дождевые капли, падающие с неба, чтобы разбиваться о кожу и ручейками стекать по бледному телу. Вспоминались сильные ноги, раскинутые в стороны руки и татуировки, расцветающие темными узорами на груди. Прикоснуться бы к ним, изучить каждую линию пальцами, губами, языком. Вдохнуть бы запах тела, сжать талию, сомкнуть зубы на серебристой шее и кусать до привкуса крови во рту. Синана хотелось присвоить себе, диким зверем защищать от незнакомцев и ласковым котенком согреваться в родных объятьях. Вот только эти желания навсегда останутся лишь желаниями: у Синана уже есть альфа, и если Исе, как омеге, он еще позволит поставить метку, то Аскару — никогда.       Горечь скрутилась и застыла давящим комом в горле, но акид не позволил невеселым мыслям заполонить голову. Если Синан никогда не сможет стать его диадой, Аскар был бы счастлив полностью принадлежать ему — молил бы пометить, закусать до красных пятен, не оставить на теле живого места. Чтобы пахнуть только им, дышать только им, напрочь забыть собственный запах.       Казалось, в комнате было недостаточно воздуха, ведь Аскар задыхался от одних только мыслей и воспоминаний. Хотелось как можно скорее закончить эти мучения и ощутить облегчение, поэтому альфа ускорил движения рукой, прикусив край подушки. С губ то и дело срывалось тихое «Син», и Аскар был уверен, что в подобном здании ужасно тонкие стены. Пришлось сжать зубы до неприятного скрипа о ткань, и стараться делать все как можно тише, чтобы не выдать себя позорными звуками. Рука скользила по коже, увлажнившейся от пота и предсемени, перед глазами мелькали знакомые глаза, сильное тело, покрытые татуировками ладони. Аскар мог представить, что именно они касались тела там, внизу, и от этих мыслей мир превратился в переливы чернильных узоров. Чувства песчаной бурей пронеслись под кожей, сметая на своем пути все мысли и оставляя лишь оглушающее удовольствие.       Расслабились мышцы, отступил жар гона, частое дыхание замедлилось, и на мгновение наступила пронзительная тишина, словно просторы пустыни притихли перед дождем. Аскар уткнулся лбом в подушку и зажмурился. Никогда он не чувствовал себя настолько бесстыдным негодяем. Делать подобное с мыслями о Синане… Что за пошлость! Как он теперь посмеет поднять взгляд на кочевника?       Акид измучено выдохнул, ощущая, как внизу живота вновь собирается напряжение. Кажется, ему придется провести за подобным делом все два дня гона. Лишь бы потом не сгореть от стыда под взглядом глаз, которые способны без слов понять любые мысли.       До самого вечера Аскар едва справлялся с пожирающим его изнутри жаром, который неумолимо порождал естественные реакции половозрелого мужчины, вступившего в период гона. Прежде он считал, что альфы, жалующиеся на невозможность обуздать инстинкты, просто оправдывают собственную слабость и недостаток дисциплины, и вот впервые за годы, прошедшие с момента его первого гона, Аскар на себе прочувствовал, какого быть на их месте. Он задыхался и сгорал, телодвижениями разворошив постель, но получая все меньше облегчения от тех разрядок, которыми себя истязал. Стыдился собственных мыслей, но продолжал взывать к образу единственного желанного человека, о котором не мог не думать, запаха, присутствия и тела которого не мог не жаждать.       Как и пообещал, вечером вернулся Синан и принес поднос с ужином. Удержаться от того, чтобы с порога наброситься и прижать к себе желанного бету, вдыхая спасительный аромат, Аскар смог только благодаря понимаю, что едва ли сумеет на том остановиться — не сейчас, когда действие микстур Исы окончательно сошло на нет, а первобытный голод обладания разыгрался не на шутку. Еще никогда гон не проходил так тяжко, прежде Аскару не случалось испытывать такое непреодолимое желание.       Кочевник сразу заметил, в каком плачевном состоянии находится Аскар, и понял, что в его случае не помогут обычные травяные отвары целителя.       Разбавив настойку водой, Синан протянул альфе чашу, которую тот послушно опустошил, и наказал выпить суп, пока он отойдет посоветоваться с Исой.       — Лекарство собьет жар, но этого недостаточно. Тебе слишком трудно будет выдерживать такое состояние еще ночь и день, пока гон не стихнет, — Синан поднялся, поглядывая на акида с беспокойством, и двинулся к двери, оборачиваясь уже на пороге. — Подожди немного, я попрошу у Исы какое-нибудь сильнодействующее средство.       Жар и в самом деле начал спадать, лихорадка отступила, и задыхающийся от внутреннего огня Аскар наконец-то смог вдохнуть свободнее. Вытянувшись на постели после того, как кое-как пропихнул в глотку миску супа с парочкой кусков питы, он прикрыл глаза сгибом локтя и задумался с уже более ясным умом о том, как ненормально все с ним происходящее.       С телом явно творилось сущее безумие, и виной тому чувства, которые Аскар познал впервые. Более того, чувства не к кому-нибудь, а к бади — будучи акидом он особенно настороженно относился к наймитам-кочевникам. Считал, что нет веры тем, кто скрывает лица от товарищей и имеет дурную привычку убивать каждого, кто увидит это самое лицо даже случайно и одним глазком.       Впрочем, подобное недоверие Аскара подкреплялось не слухами и россказнями, а личным опытом, ведь в битве при Сагадате кочевник в синем платке напал на акида со спины. На самом деле поначалу Аскар даже не понял, что случилось: вот он сражался с сильным противником и рассек его своим мечом, вот интуитивно почувствовал приближение со спины, вот обернулся, но только краем глаза заметил мелькнувший синий платок и цвета формы армии Хибы. А вот уже мгновение спустя спину пронзает боль, и Аскар падает на землю, сшибленный с ног мощным ударом. Приземление оказалось неудачным — акид позорно расшиб лоб о доспех поверженного солдата, отчего в голове загудело и, чтобы встать, потребовались драгоценные секунды, за которые враг мог успеть нанести повторный, уже смертельный удар. Однако, когда Аскар поднялся и приготовился к нападению, предатель-кочевник, ударивший в спину, уже исчез среди сражающихся поблизости воинов.       К счастью, рана на спине оказалась неглубокой и сильно не повредила Аскару, к тому же сильно повезло, что по какой-то неизвестной причине продавшийся наймит не стал добивать акида, оказавшегося в уязвимом положении. Возможно посчитал, что шанс упущен, а потому поспешил скрыться, провалив миссию. В любом случае важно было лишь то, что Саратан явно оберегал Аскара, раз тот умудрился выжить даже в такой безнадежной ситуации.       После произошедшего Аскар подозревал каждого наймита, чья голова была покрыта синим платком, ведь за тканью мог скрываться тот самый неудавшийся убийца, а значит следовало держать на расстоянии всех бади. Если до происшествия Аскар не торопился верить порочащим кочевников слухам, которые могли быть ложными или выдуманными, то после он нашел в попытке подло устранить акида Хибы подтверждение всем тем историям о предательствах наймитов, которых враг с легкостью мог перекупить тяжелым кошелем.       В те времена Аскар и подумать не мог, что его сердце охватят чувства именно к такому кочевнику, разум окажется поглощен мыслями о нем одном, а тело будет с полной честностью откровенно отзываться на его вожделенный запах.       С тазиком и склянками в руках, совсем как в полдень, Синан вошел в комнату, толкнув дверь коленом, а закрыл ее за собой ловким толчком стопы — и все это с занятыми руками. Удостоверившись, что Аскар съел весь легкий ужин, Синан вылил в чашу лекарство из новой принесенной склянки и скудно разбавил его водой. Предупредил, прежде чем протянуть питье:       — Мы обсудили все с Исой и решили, что этот тяжкий гон тебе лучше перетерпеть во сне, поэтому я принес снотворное. После того, как выпьешь его, ты уснешь часов на десять.       Аскар был так измотан, что идея проспать весь гон показалась очень заманчивой. Он залпом осушил протянутую чашу и улегся обратно, а лица коснулась смоченная в воде ткань, обтирая испарину и избавляя от остатков жара, ослабленного предыдущим лекарством. Запах Синана, стоящего на коленях перед кроватью и ухаживающего за Аскаром, приятно щекотал ноздри, наполнял рот, вливался в легкие с каждым глубоким вдохом, омывая совершенно не сочетающимися умиротворением и возбуждением.       — Ты будешь рядом, когда я проснусь? — неосознанно сорвалось с губ охриплым голосом, который резанул слух. От глубоких вдохов комната поплыла перед глазами, и Аскар задышал, глотая воздух порциями — жадно и неглубоко, в попытке побороть накатившее головокружение.       — Буду, — голубые глаза щурились улыбкой, лучились теплом и нежностью, а ладонь неожиданно огладила по влажным волосам, лаской коснулась щеки. Аскар непроизвольно подался к ей, сонливый от выпитой микстуры, потерся лицом о шершавую, неровную кожу, и накрыл своей, прижимая, не позволяя отстранить.       Последним, что он услышал перед тем, как провалиться в сон, был приглушенный смешок, звук которого разлился сладостным трепетом по сердцу.       В каждое из последующих пробуждений Синан был рядом, а его запах наполнял собой комнату, отчего Аскару было гораздо легче дышать — этот пленительный аромат через ноздри проникал в голову, вытесняя из нее мысли, в легкие, лишая их воздуха, в подреберье, вынуждая сердце сладостно замирать от осознания близости дорогого человека. Весь мир, казалось, сжался до размеров одной комнаты, переполненной желанным запахом.       Открывая глаза на третий день, когда гон совсем отступил, Аскар увидел Синана, сидящего подле кровати на передвинутом поближе стуле, склонившегося над какой-то книгой. Свет тускло проливался сквозь невнятно-серые задернутые шторы, намекая на то, что солнца давно взошли на небосвод, пока один альфа нежился в постели.       Впервые за прошедшие два дня Аскар чувствовал себя собой — древние как жизнь животные порывы не туманили голову, инстинкты не брали верх над разумом, а тело не было охвачено внутренним жаром, остуженное до привычной температуры. И все же, даже хорошо себя чувствуя, акид не спешил подниматься с постели, продолжая из-под ресниц наблюдать за увлеченным чтением Синаном не двигаясь, чтобы не обнаружить свое пробуждение.       До чего расслабленно кочевник выглядел в этот мирный час: он слегка ссутулился, склонив голову и взглядом бегая по строчкам, едва слышно перелистывая страницы осторожными пальцами. Платок был слегка ослаблен, чтобы легче дышалось, и скрывал даже контуры лица, зато верхний халат был снят и перекинут через спинку стула, а рукава нижнего закатаны до локтей, открывая ищущему взору Аскара переплетения черных линий на серебристой упругой коже. Синан сидел, закинув ногу на ногу, отчего ткань шальвар на ближайшем бедре натянулась, сквозь обтягивающий материал выдавая силуэт напряженных мышц. Глупое сердце зачастило, когда Аскар перевел взгляд ниже и заметил, что ступни кочевника оказались босыми, а сандалии лежат подле двери. Неожиданно Синан выглядел таким… домашним. Как просто было бы вообразить его в доме Аскара, босиком ступающего по коврам, которыми акид застелил бы весь пол, лишь бы чаще видеть эти обнаженные ступни. Как заманчива была идея представить Синана в невесомых однослойных одеждах из летящих тканей, которые пусть прикрывали бы его тело от взглядов слуг, но легко сбрасывались в спальне за ненадобностью.       — Ты проснулся, — голос скорее констатировал, а не спрашивал, и Аскар вздрогнул, словно застигнутый врасплох за непотребным занятием. Судорожно переводя взгляд на лицо кочевника, он натолкнулся на внимательные глаза, в которых явственно читалось понимание — Синан заметил, как Аскар им любовался. И давно?       О чем Аскар сейчас думал? Дом в Хибе? Общая спальня? Как он только посмел себе подобное вообразить! Вероятно, гон выбил из его непутевой головы скудные остатки одурманенного разума.       — Как ты себя чувствуешь? — озабоченно поинтересовался Синан, поднимаясь одним плавным движением, оставляя книгу на стуле и склоняясь над лежащим в постели Аскаром. Теплая сухая ладонь легла на лоб, отчего мысли и без того взволнованного альфы разбрелись в разные стороны, порождая тишину под сводами черепа.       — Лучше, — с трудом выдавил Аскар охриплым голосом, который не использовался по назначению по меньшей мере сутки. В горле, судя по ощущениям, дико пересохло, но губы не казались потрескавшимися — Синан смачивал их водой, пока Аскар спал?       — Хорошо, я волновался, — кочевник облегченно вздохнул и отстранился, отнимая ладонь ото лба акида. Он отошел к окну, раздвинул шторы, впуская в комнату поток яркого солнечного света, и отворил створки, в которые вперемешку с шумом улицы проник поток горячего ветра. Только тогда, на контрасте, Аскар почуял, насколько густым был воздух в комнате, как насыщенно его пропитал запах Синана. Но почему? Кочевник нарочно усилил свой аромат или же такова была реакция его тела на гон Аскара?       Синан подошел к столу и наполнил чашу водой из кувшина, которую и передал присевшему Аскару, чтобы тот мог утолить жажду.       — Мне не доводилось прежде видеть альф, настолько тяжело переносящих гон. И с тобой так каждый раз?       Иссушив чашу, Аскар попросил вторую, и ответил на заданный вопрос, пока кочевник стоял к нему спиной:       — Нет, такое впервые, я и сам удивлен не меньше твоего.       Передавая в руки акида чашу, кочевник на секунду замялся, а когда заговорил, голос его звучал немного неуверенно.       — Иса сказал, что возможно это… из-за меня. Из-за того как ты… меня желаешь, — разобрать выражение голубых глаз не получилось, слишком сложные чувства в них были намешаны.       Синан придвинул стул вплотную к кровати, так, что стоило лишь протянуть руку, чтобы коснуться. Аскар же неторопливо опустошал чашу, чтобы дать себе время подумать над ответом. Но так и не пришел к лучшему решению, чем сказать правду.       — На самом деле так оно и есть, — смотреть в эти проницательные глаза, произнося такие слова, было едва ли возможно. Уж в особенности после того, о каких вещах он фантазировал, предаваясь рукоблудству в этой самой комнате. От того, что Синан это прекрасно чуял, становилось стыдно вдвойне. — Все эти два дня я мечтал только о тебе.       Признаться в том, что не только в период гона, а каждый день с момента осознания своих чувств Аскар мечтал лишь о Синане, он не мог.       — Надеюсь, ты не пожалел о своем отказе.       Поначалу Аскар не понял, о чем говорит кочевник, но стоило осознать, как он вспыхнул, пунцовея лицом, ушами и шеей. В это мгновение он сам не понимал, как ему хватило сил произнести вслух все те вещи. Вероятно, он был сам не свой из-за гона, иначе точно не осмелился бы на подобные речи в той ситуации.       Едва сумев собраться с мыслями и сжать в кулаке мужество, он постарался держать ответ как можно более ровным голосом:       — Ничуть. Я все еще хочу тебя в здравом уме и по обоюдному желанию. Хочу запомнить каждый миг, что мы проведем вместе.       Глаза Синана странно вспыхнули, и Аскар затрепетал под этим незнакомым жаждущим взглядом — он словно прошивал иголочками тело, покалывал внутренности и царапал самое сердце зудящим желанием оказаться как можно ближе. Все вдруг стало ощущаться резче: пленительный запах, случайно оброненный тихий смешок, плещущаяся в глубине бездонных глаз нежность, болезненно отзывающаяся в глупом сердце акида. Повинуясь бесконтрольному порыву, Аскар приподнялся, сокращая разделяющее их расстояние, и подался вперед, мягко припадая губами ко рту, скрытому тканью платка.       В эту секунду акид был одновременно бесстрашен, точно воин на поле боя, но робок, словно неумелый юнец. Он не страшился быть отвергнутым — даже не сомневался в том, что Синан не станет отстраняться, ведь все его желания выдавали эти невероятные, выразительные, лазурные глаза. И все же поцелуй — который не поцелуй даже, а целомудренное не-касание губ, — вышел трепетным, застенчивым, молящим об ответе. Аскар стыдился собственного волнения, но как сумел бы он побороть его, когда сердце стучало в груди точно боевой барабан, живот беспокойно поджимался, а руки дрожали, не смея коснуться? Да он попросту самого себя боялся после того, что фантазировал и воображал в этой самой комнате за закрытой дверью, каким голодным зверем себя ощущал, пока жаждал единственного мужчину.       Сквозь ткань Аскар чувствовал манящую мягкость недоступных губ, шалым взором скользил по сначала удивленно распахнутым, а следом затуманившимся голубым глазам.       Только когда отстранился, акид осознал, что не дышал все это время, и рвано, с силой втянул воздух в испуганные легкие. Почти вздрогнул, когда кочевник положил ладонь ему на щеку. Его пальцы, нежно гладившие скулы Аскара, двигались бездумно, словно следуя своей собственной воле. В глазах Синана читалась такая жажда, что будто застилала обыкновенно ясный взор, делая его каким-то томным, мучительно нежным, отчего у Аскара к животу прилил жар.       Синан, кончиками пальцев нежа лицо послушного ему альфы, доверчиво жмущегося к ласкающей руке, подался вперед, неожиданно скрывая себя от неотрывного, какого-то хмельного взгляда, когда накрыл свободной ладонью разноцветные глаза.       — Не смотри и не трогай платок, договорились? — выдохнул кочевник сипло.       Ничего перед собой не видя, Аскар мог полагаться лишь на слух, обоняние и осязание. Он услышал, как скрипнула кровать под весом чужого тела, почуял, что запах кочевника стал насыщеннее и ближе, ощутил, как лица невесомо коснулась ткань. А затем Синан запечатал влажными теплыми губами его рот, и голова Аскара моментально опустела, а спину тут же окатило волной мурашек.       Оказалось, что Синану было мало несмелых губ и робких касаний сквозь ткань, о чем Аскару изначально следовало догадаться по разгоревшимся, а следом затуманившимся желанием глазам.       Губы горели, точно измазанные в перце, сердце заполошно колотилось где-то в глотке, а во рту ощущался привкус горьких лекарств вперемешку со сладковатым мятным чаем, который раньше Аскар не замечал, увлеченный совсем другим.       Ладонью Синан прикрывал его глаза, а второю, властною рукой, крепко прижимал к себе за талию, не давая и шанса увеличить расстояние между их упирающимися друг в друга грудинами. Аскару оставалось только вскинуть руки на сильные плечи, обнять за шею и млеть, не имея возможности даже перехватить инициативу. Он мог только поддаваться этим алчущим, но до боли нежным губам, как никому и никогда прежде, отпуская себя, отдавая себя, не страшась утратить контроль — к чему жалкие трепыхания, когда он весь, все его существо, уже принадлежит этому мужчине? Все только для Синана — для него одного. Душа для него. Сердце для него. Ум и сила для него. И, конечно же, тело, если он только пожелает, только позволит.       Аскар с трудом, слезно осознавал, что это был их первый настоящий поцелуй. До глупости нежный и пронзительный, но мучительный в своей жадности. Как можно было поверить в то, что Синан целует его так отчаянно? Это было непостижимо, запредельно, как поймать в ладони ускользающий сладостный сон.       Оторвавшись от акида только для того, чтобы дать им обоим перевести дух, Синан вновь горячо прижался к припухшим от напора губам, опалил сбивчивым дыханием, требовательно проник языком в рот, словно в попытке распробовать его горечь и сладость изнутри. Аскар отвечал на этот жадный поцелуй, принимая чужую ласку, сплетая их языки, болезненно прижимаясь к желанному телу, такому ладному и крепкому, нежась в сильных руках.       Казалось, что Синан не просто целует, а в отчаянии молча кричит ему что-то своими изумительными губами, упиваясь влагой и теплом губ акида, до чрезвычайности тесно прижимая к себе, словно в страхе, что все происходящее между ними окажется сном. В этом безмолвном крике Аскару почудились непроизнесенные слова любви. Невозможно. Должно быть, он запутался в творящемся внутри хаосе и принимает желаемое за действительное, ведь это именно в его голове бьется единственно верная, горькая и восхитительная правда: «Люблю-люблю-люблю, шайтан тебя дери, Син… Я люблю тебя!»       В эту секунду Аскар не заметил бы нападения враждебного войска или появления гигантской рогатой змеи за окном постоялого двора: заполыхай дома деревни заревом пожара, он так и остался бы в объятиях Синана, исступленно целуясь, потому как, видят Боги, ничего важнее в мире сейчас попросту не существовало.       Не сосчитать сколько поцелуев последовало за первым и как долго они просидели так, сплетаясь языками и тесно прижавшись друг к другу в желании раствориться, стать единым целым, никогда не отпускать из своих рук. Губы саднило, голова беспрестанно кружилась от недостатка воздуха, и Аскар был готов поверить в то, что гон еще не завершился и он грезит наяву, потому что не могла реальность быть такой. Но вот Синан отстранился и убрал ладонь с век Аскара, перемещая на доверчиво подставленную взмокшую шею, небрежно оцарапывая ногтями челюсть и кадык, рассеянно скользя самыми кончиками пальцев по покрытой мурашками коже.       Едва не скуля от желания почувствовать, как жадный рот вновь вдавливается в его губы, Аскар завороженно следил за голубым взором, лучившимся довольством, что следовал точно за движениями пальцев, очерчивающих что-то причудливое на коже Аскара.       — Скажи… — начал кочевник осиплым, глухим и будоражащие низким, каким-то бархатным голосом, заглядывая в глаза тем пронзительным взглядом, под которым Аскар всегда чувствовал себя так, словно его грудная клетка вся была нараспашку. Откашлялся и повторил: — Скажи, ты — мой?       Едва осознавая себя от восторга, ведомый желанием принадлежать, Аскар вжался щекой в ласкающую лицо ладонь и растянул губы в несдержанно-счастливой улыбке:       — Твой!