Серебро, сталь и немного золота

Заигрывать с лейтенантом — всё равно, что вылизывать лёд из бокала с виски — жёстко, прохладно и отрезвляюще. Любые попытки тонкой игры разбиваются об этого солдафона, как волна о волнорез, и Хуану не остаётся иного, кроме как говорить прямо. Иначе Роу не поймёт — хотя иногда Райнеру кажется, что тот умнее и понятливее, чем показывает, в несколько раз, иначе не удерживался бы вне фокуса Мэтта столько лет. Целовать Роу — всё равно, что виски пить. Резко и обжигающе, горечью по горлу и с гарантией головной боли потом. Хуан любит хороший алкоголь и хороших любовников, а лейтенант совмещает в себе оба качества, у Райнера не было шансов не обратить на него внимание. Сложно не заметить шесть с лишним футов сдержанной угрозы и несдержанной харизмы — особенно если те предлагают спустить тебя в реку и подержать там минуты две за проваленные сроки доставки и «лишние выебоны». В какой момент они от ссор перешли к сексу — вопрос несколько философский и достойный размышлений, вероятно, эти два периода даже пересекаются — ничто не мешает им желать друг другу сдохнуть, но делать это неискренне. Хуана смешит, как лейтенант изображает преданного туповатого служебного пёсика перед Мэттом, а потом молчит и курит взатяг — простыни воняют самопальным табаком, как и волосы Хуана, как и шейный платок, потому что запах курева не оттирается даже керосином — и думает, как обойти очередной приказ. Хуан смотрит, как ходят желваки на скулах, как меняются тени на вытянутом, не слишком красивом лице, как залегают складки на лбу — и готов продать пару лет жизни за стенограмму этого внутреннего монолога. В какой момент Роу начал оставаться в его кровати — вытягиваться во всю длину на подушках, шесть с лишним футов мышц, шрамов и готовности сражаться, едва прикрытые краем простыни и подсвеченные ультрафиолетом — очередной философский вопрос, ответа на который Хуан не даст. Возможно, после очередного выматывающего поручения длиной в несколько недель, возможно после распитой в кровати же бутылки виски, осколка старой роскоши, неважно. Ему нравится трогать старые бугристые шрамы — у самого кожа намного чище, он «корабельная крыса», как нелестно отзываются о нём в казармах, и «боя не видел». Его работа, что до Падения, что после, — о людях, с людьми и для людей. Работа Роу — служба Роу — тоже о людях. Хуан с антропологическим интересом смотрит, как он обещает вздёрнуть капрала на ближайшем фонарном столбе, а потом врёт в лицо Мэтту о причинах провала, изображая из себя самое тупое и преданное существо на две мили вокруг. Как обещает удавить самого Хуана — а потом втрахивает в матрас так медленно и бережно, что Райнер сам закатывает глаза и хочет попросить жёстче — но не просит и привыкает к непрошенной аккуратности и странной нежности. Для кого-то с характером автомобильного пресса и периодическими вспышками ярости, лейтенант неожиданно мягок в постели. Хуан задыхается от восторга, когда тот впервые позволяет уронить себя лопатками на матрас и сесть сверху, поставив ладонь на груди, близко к беззащитной шее. Роу только смотрит — открыто, опасно открыто, к этому моменту Хуан предпочитает разворачивать партнёров лицом в подушки или отворачиваться самому, чтобы не порождать лишнего. Хуан не слишком любит военных в качестве любовников — те, кажется, даже ебутся под внутреннюю отбивку марша, а медленной томной ласки от них не дождаться — видимо, и на эту тему есть устав, который не предписывает. Но, видимо, по мере повышения звания возрастает и количество мозговых клеток, или лейтенант и тут особенный, раз его хватает на концепцию прелюдии. К хорошим прелюдиям Хуан относится с нежной привязанностью, это финальный этап игры, когда карты вскрыты и ставки сделаны, ставок больше нет, но мозг ещё не срывает страстью. Чужие прикосновения придают ему блеск, как намоленной статуе, чужая жадность пополам с опасением его разгневать, сделав что-то не то, — Хуан наслаждается своей властью и щедро отплачивает за удовольствие. Он пьёт чужое восхищение и интерес как сладкий нектар, пока источник не иссушится. В мире после Падения дорогого стоит поддерживать чистоту, одежду хотя бы сочетающейся, не то, что новой, и аккуратность стрижки, но он позволяет себе эту роскошь — любит привлекать, это его маленькая слабость. Роу, кажется, искренне поебать и на одежду, и на стрижку — лейтенант чистоплотен до скрипа, но не пытается себя украшать — Хуан разглядывает скинутую на стул тёмную форму Миротворцев, не в силах представить лейтенанта в чём-то ином. Роу либо в форме, либо обнажён, иных вариантов не предусмотрено. Короткий момент с горящую спичку, когда лейтенант раздевается и складывает одежду — шлюз между служебным псом Мэтта и Ро-оу — несдержанным стоном. Роу не умеет говорить комплиментов, но смотрит тяжело и пронзительно, когда Хуан медленно развязывает шарф, пропуская вышитую ткань по пальцам, расстёгивает жилет — на долгой крепкой шее дёргается кадык — и скидывает рубашку. Маленькое представление для одного благодарного зрителя. Райнер прощает ему неразговорчивость, пока его берут в руки, как ценнейшую из статуэток. Статуэтки, свёрнутые трубками холсты, хороший алкоголь — с какого-то момента Роу приносит и сгружает ему на стол красивейшие из осколков старого мира, не то странный ритуал ухаживания, не то благодарность за что-то. Слишком особенная валюта, слишком редкая — и в добыче, и в использовании, потому что никто, кроме Райнера, не оценит прелесть небольшой потемневшей картины малых голландцев или бутылки розового вина — когда через пару вечеров он предложит Роу её разделить, можно и в поцелуе, можно и выпив с тела, лейтенант грубо отшутится, что ничего слабее керосина не пьёт. Вино — только для Хуана. Маленькие отметки занимают больше и больше полок в каюте. Хуан ядовито думает, не «оплачивают» ли ему ночи, как проститутке, но молчит — то, что делает Роу, больше похоже на благодарность. Или на странное восхищение. Некоторыми вопросами Райнер предпочитает не задаваться слишком долго. Сплетни об их отношениях не идут только потому, что Хуан цепко держит за горло местных болтунов — а там, где он не дотягивается, падает тень легендарного лейтенанта. Их считают заклятыми друзьями, вынужденными союзниками, спорят, кто кого первым подведёт под расстрельную команду в попытке поделить сферы влияния — всё это Хуан проговаривает Роу в висок, зарываясь пальцами в тёмные распущенные волосы. Нитки седины блестят люрексом под УФ-освещением. Роу хмыкает ему в плечо или шею, разгоняя прохладу воздуха, пока они лежат среди сбитых простыней, восстанавливая силы и дыхание. Что лейтенант думает о сплетнях на самом деле — ещё один вопрос, ответа на который Хуан не знает. Для кого-то столь шумного и громкого Роу очень хорошо умеет молчать. Хуан знает только то, что с некоторых пор его отряды сопровождения хотя бы на половину состоят из солдат 404-го. Они чуть менее тупы и раздражающи по сравнению с остальными, и берегут Хуана так, как будто Роу лично пообещал оторвать яйца каждому, кто не уследит — и это очередная вещь, о которой они не говорят. То ли благодарность, то ли восхищение. В силу профессии, ставшей призванием и залогом выживания, Райнер не любит своих долгов, быть кому-то должным — это обещание, которого он не давал, так что возвращает так, как может: таблетками от головной боли, негласной подвижкой в приоритете поставки, своеобразной заботой. Когда после провальной двухнедельной миссии, измотавшей весь отряд, Роу вырубается у него в руках — позволять ему опереться на подушки было не лучшей затеей — Хуан немигающе смотрит на мерно двигающуюся грудь, на тёмные складки у глаз и на лбу — и встаёт с колен Роу, оправляя одежду. Ещё ни разу любовники не засыпали у него в кровати во время секса — он будет издеваться над этим следующий год. Шесть футов сдержанной угрозы — но лейтенант даже не просыпается, когда Хуан стаскивает с него тяжёлые ботинки, перекидывает ноги на кровать и отталкивает тяжёлое горячее тело к стене. Ему тоже нужно где-то спать. Утром после, Роу смотрит с пронзительностью нацеленного в затылок выстрела — и возмещает пропущенное. Он тоже не терпит быть должным. Хуан не слишком любит быть снизу, предпочитая любовниц и молодых любовников в принимающей роли, но лейтенант исключение, и представить снизу его, стонущим и подмахивающим, Райнер не может даже в алкогольном делирии. Так что первый раз, когда Роу позволяет трахнуть себя между бёдер — эти грешные бёдра, натянутые мышцы и росчерки шрамов, — запоминается не хуже первой сигареты или первого глотка виски. Хуан обхватывает его руками, лихорадочно прижимается губами к выступу позвонка на шее и притирается ближе, стонет на-над ухом, не давая ни шанса забыть о себе и отвлечься. Роу перехватывает его руки своими — огромные, шершавые ладони, мелкие ранки и мозоли от оружия — и плотнее сводит ноги. Лица не видно, всё, как нравится Райнеру — и его собственного лица тоже не видно. После разрядки Хуан позволяет себе слабость — не отстраняется, продолжая прижиматься щекой к чужим плечам и лопаткам, выступам огромного отлаженного боевого механизма. Роу рассеянно рисует круги на ладонях Хуана жёсткими кончиками пальцев. Это всё зашло слишком далеко. И Хуан не собирается ничего с этим делать.