***
На то, чтобы вновь почувствовать себя уютно в освещённых хрустальными люстрами залах, уходит время. Усиленная охрана усмиряет пугливые нервы, а постоянные посетители вновь преисполняются решимостью наведываться в любимое кабаре. Замена испорченной мебели стирает последнее напоминание из стен, что стали свидетелями бесцеремонного вторжения считанные недели назад. От той ночи остаются только воспоминания, осевшие в хранящей недоверие голове. Сцена освещена всего несколькими прожекторами, но этого достаточно, чтобы пролить мягкие лучи на выступающего танцора. Это всего лишь разогрев, после которого на сцену выйдут «сливки» кабаре, зарекомендовавшие себя среди заядлых ценителей. Чонгук же работает только второй месяц и потому завлекает посетителей по открытии, тем самым приподнимая занавес на то, что ждёт их впереди. Затягивающая мелодия окутывает зал, пока ещё заполненный только наполовину. Юношу это не коробит. Он осторожным взмахом руки поправляет микрофон и улыбается, когда от первого куплета переходит к припеву, на свой лад перепевая одну из любимых песен. Хореография не сложная, по крайней мере — не настолько, насколько он привык. Её поставили ещё до его прихода, но безропотно отдали Чонгуку, стоило ему показать, на что он способен на сцене. Костюм сидит на нём второй кожей, отливая стразами в томном свечении прожекторов, а сам танец помогает разогреть тело и отпечататься в памяти завсегдатаев, которые с каждой проходящей ночью встречают его всё радостнее и громче. На втором куплете Чонгук спускается со сцены, не теряет ни грамма изящества, с которым выходит навстречу исполненным предвкушением глазам. Столик чуть вправо занят парой, разодетой под стать вечеру — в коктейльное платье и приталенный костюм. Чонгук касается серёжек, своим холодом выдающих золото, когда обходит кресло и склоняется к разрумяненной шампанским женщине. Той нравится его внимание, и глаза её загораются оттого, что танцор из всего зала выбрал именно их. Они с мужчиной переглядываются, разделяя безмолвный восторг, в то время как Чонгук роняет лукавую улыбку и касается уже супруга, если судить по красующимся на руках пары кольцам. Это вызывало удивление, когда он только устроился в кабаре — как много замужних пар наведываются в «Дракон» в погоне за приятным времяпровождением. Чонгук ничего не имел против. После закрытия ему зачастую передавали оставленные восторженными зрителями чаевые. Спрятанные в них запиской предложения в следующий раз покинуть стены кабаре вместе с удостоившейся внимания в ту ночь парой вызывали у него разве что робкий румянец и блеск польщённых глаз. Ладонь женщины опускается на колено мужа и сжимает, будто она борется с собой в желании податься ближе к танцору. Это изводит, намеренное поддразнивание тех, кто не может к нему прикоснуться. Чонгук за проведённые в кабаре ночи раскрепостился так, что, не стесняясь, заигрывает со зрителями и оставляет их желать большего даже самым малым контактом. Иногда достаточно было посвятить одинокой даме строчку песни, чтобы та растаяла в овациях, обласканная задержавшимся взглядом артиста или касанием пальцев до шеи и оголённых платьем плеч. Однако на этот раз уделить всё своё внимание заинтригованной его близостью паре не выходит. Чонгук почувствовал это с того самого мгновения, когда в начале ночи взошёл на сцену. Эти глаза. Он ощущает их всем своим существом, распахнутой дразняще рубашкой и прорезью ткани у оголённой талии. В зале не так много людей, но Чонгук всё равно чувствует взгляд, внимательный, липнущий к плавно двигающемуся в танце телу, как бы он ни старался сконцентрироваться на своём сольном номере. Он не встречает цепко выслеживающие его по залу глаза до тех пор, пока песня не подходит к концу. Бурные аплодисменты приятно тревожат слух, как и улыбка — освещённое софитами лицо. Чонгук опускается в сценическом поклоне и взмахом руки ненадолго прощается с публикой, перед которой ещё предстоит выступить этой ночью. Мысли юноши витают не вокруг ждущего на очереди танца. Его взор всё-таки цепляется за дальние столики, затемнённые из-за ярко светящих в его сторону прожекторов, и замирает на сидящем там мужчине. На этот раз его рубашка расстёгнута на несколько верхних пуговиц, из-за чего взгляду открываются выполненные белым татуировки, что прежде укрывала одежда. От силы пристального взгляда и без того раскрасневшиеся скулы отливают краской в тон подчёркнутых карандашом губам. Чонгук закусывает нижнюю, чувствуя, как дрожь берёт ресницы и вцепившиеся в микрофон пальцы, укрытые кружевными перчатками. Ему кажется, будто мужчина улыбается ему, но это мгновение проскальзывает мимо так же стремительно, как и жаркий импульс довольства от чужого неотрывного внимания — по его телу. Этот взгляд не покидает его всю ночь. Чонгук держит лицо и не позволяет себе оборачиваться всякий раз, когда урывает минутку на то, чтобы уделить внимание залу, а не движениям своего тела. Чимин всё продолжает коситься на него, непонятливо хмурится, как и партнёрша, с которой Чонгук делит сцену в групповом танцевальном номере, но он не знает, как объяснить свою колеблющуюся вовлечённость в выступление. Взгляд всё продолжает возвращаться к столику поодаль, где восседает не покидавший его мысли с первой их встречи мужчина, чьё имя он смаковал на языке, но пока ещё не произнёс вслух. Слишком терпким оно казалось, как и тёмные глаза, упивающиеся окаймлённой чёрными перьями кожей. Чонгуку нравится контраст, как нравится и не разделённое им ни с одним другим танцором внимание наведавшегося в кабаре Тэхёна. — Ты прекрасно справился сегодня. Голос Чимина вытягивает из этих разворошенных мыслей в укрытии стен гримёрной. Чонгук встречает его взгляд в зеркале и смущённо улыбается уголками губ, лишившихся остатков нанесённой косметики. Её не так много, как у девушек, но Чонгук видит в этом свой шарм — возможность преобразить своё лицо в угоду зазорным глазам, чтобы скрыть его истинный облик. — Спасибо, — бормочет он и пожимает плечами, укрытыми свободной футболкой. В гримёрной не осталось никого, поскольку время уже давно перевалило за три часа ночи. В выходные кабаре могло не закрывать двери до рассвета, но в будние дни им давали поблажку. Чонгуку не терпится поскорее оказаться в своей постели и поддаться поволоке терзающего сознание сна. И просесть в витающих в голове картинках, подначенных пеплом осевшими у него под рёбрами глазами. — Нет, правда, — настаивает Чимин, когда присаживается на стул рядом с ним. — Ты раскрываешься всё больше с каждым выступлением. Я рад, что тебе это приносит удовольствие. Взгляд Чонгука опускается на прибранный им туалетный столик. Ему нравится в «Драконе», и, за исключением той злополучной ночи, его время здесь ещё не было омрачено чем-то хуже порванных колготок и плохо выглаженного костюма. Только это всё равно не сравнится с искренним счастьем, которое Чонгук испытывал, когда вставал на пуанты. Он носил их не так часто, вместо этого выбирая комфорт чешек и полупальцев, которые были привычны артистам балета его пола. Однако это всё равно казалось мечтой, эфемерной в своём воплощении, до которой Чонгук так и не смог дотянуться. Отвлекает от гнусно скопившихся в голове мыслей стук в дверь, за которым следует заглянувший в гримёрную Намджун. Его руки сложены за спиной, но Чонгук уже перестал дёргаться от каждого раздающегося из коридора звука и не напрягается до тех пор, пока перед ним не ложится конверт. Он хмурится и поднимает на остановившегося подле мужчину полный непонимания взгляд. Намджун же бегло улыбается ему и пододвигает конверт ближе, не оставляя юноше путей отхода. — Считай это моральной компенсацией за причинённый ущерб, — поясняет он. Слегка нахмурившись, Чонгук нерешительно берёт подношение со столика и, когда заглядывает внутрь, моментально запинается. Сумма кажется неприлично большой даже без подсчёта. Взгляд глаз, по разрезу походящих на драконьи, задерживается на изумлённом лице Чонгука. Намджун будто изучает его, и совсем не так, как при прослушивании на позицию артиста кабаре. Это напоминает взгляд, который прикипел к коже там, в просторном зале, что часами назад был охвачен музыкой и завораживающими танцами. В нём плещется многозначность, которую Чонгук не готов разгребать на уставшую голову. До тех пор, пока не окажется в уединении своей маленькой спальни. — Я не могу это принять, — пробует возразить он и закрывает конверт, содержащий по крайней мере с сотню крупных купюр. Чимин рядом с ним хранит молчание, но в том, как он держит плечи, легко уловить то же изумление, что окрашивает и черты Чонгука в это мгновение. Танцорам часто передавали чаевые, иногда — даже подарки, но это... Он не знает, как принять подобную сумму, которую прежде никогда даже в руках не держал. Прислонившийся к его столику Намджун качает головой и возвращает отложенный было конверт в его руки. Его взгляд спокойный и вкрадчивый, будто разговаривает он с пугливой птицей, поджавшей дрожащие крылья. — Возврат не принимается. Эти деньги — твои. Чонгук не знает, куда себя деть от лёгкого чувства неуюта, тревожащего сердце. Его глаза на мгновение смещаются на стиснувшие конверт пальцы и стекают к запястьям, где мелькают уже сходящие синяки. На сцене он укрывал их косметикой и перчатками, которые прекрасно вписались в его привычный костюм. Сейчас, с окончанием ночи, юноша избавился от грима и потому поджимает губы, возвращая глаза с остаточных пожелтевших пятен на деньги. Когда он оборачивается на Чимина в поисках поддержки, за которой обращается к нему всегда, то замечает, что глаза того устремлены на Намджуна. Мужчина же говорит что-то про то, что в Чонгуке заметен прогресс и всё больше постоянных посетителей отмечает его среди всех артистов кабаре. Эти слова пролетают мимо ушей, заполонённых взволнованной рябью сердца. Она приятная, вызванная не тревожностью. Скорее, осознанием того, чей именно взгляд мог выцепить его на пестрящей роскошью сцене. Чонгуку даже не нужно озвучивать этот вопрос вслух. Не когда он уже догадывается об ответе. Взгляд Чимина, заметившего его внимание, отрывается от Намджуна словно с заминкой и уходит куда-то в сторону, а сам он запальчиво кусает губу. Чонгук не понимал их взаимоотношения с тех самых пор, как впервые встретился с заведующим «Дракона». Он не уверен, стоит ли пытаться узнать. Чимин наверняка отгородится от его любопытства так же, как отгораживается от вечно выискивающего его компанию мужчины. Как бы то ни было, Намджун с прощальной улыбкой покидает гримёрную до того, как Чонгук может попробовать воспротивиться деньгам вновь. С негромким хлопком двери они с Чимином вновь остаются наедине. Разве что и в наседающей компании осознания, чьего внимания Чонгук, сам того не ведая, удостоился в первые месяцы работы здесь. Танцорам кабаре было привычно заигрывать со зрителями, которые искренне наслаждались их лестным вниманием. Юноша этим не увлекался так, как многие из уже сделавших себе репутацию артистов, но это всё равно было волнительно. Особенно когда определённый зритель отпечатывает себя в памяти и одаривает вниманием так же, как мысли Чонгука — его самого. Взаимность этого чувства затаивается под сердцем, что пропускает заполошный удар. Хочется накрыть ладонью там, где оно отбивает от рёбер, чтобы усмирить участившееся биение. Чонгуку нужно взять себя в руки до тех пор, пока он не потерял голову всего лишь от двух быстротечных встреч. — На что потратишь? — спрашивает Чимин между словом, пока собирает вещи и приводит в порядок свой столик. Его глаза отчего-то блестят. Может, дело в лампочках, украсивших зеркала в гримёрной. — Квартплата ещё только через две недели. Да и не стоит она и трети этой суммы. Он заглядывает через плечо Чонгука и тихо присвистывает, за что получает запоздалый пих в бок. Заискивающей полуулыбки Чимина, которую юноша замечает боковым зрением, достаточно, чтобы закрыть конверт, подальше от своих и чужих глаз. — Я давно хотел купить пуанты. Голос Чонгука не громкий, но отражается от зеркала так, будто он эти слова прокричал. Блеск в глазах Чимина теряется. Он едва заметно поджимает губы и гулко кивает, в то время как растерявший остатки сил Чонгук приподнимается из-за столика и закидывает сумку на осунувшееся от изнурения плечо. — Тогда увидимся дома? Он тянет уголок губ в согласной улыбке, не сводя глаз с пачки купюр в своих руках. Она кажется чужеродной для его ладони. Чимин тоже смотрит на неё и выдыхает, когда подхватывает со стола свой рюкзак. — На мне ужин, ну или завтрак, так что не задерживайся. А то остынет, — советует он. Это уже давно стало их рутиной, с тех пор, как они съехались три года назад. Квартира небольшая, с трудом умещает в своих стенах двух парней, но это лучше, чем место, где Чонгук жил до этого. Делить с Чимином дом, где они и без того бывают редко из-за вечных репетиций и выступлений, кажется благословением после того, через что ему пришлось пройти, прежде чем он вырвался к другу. В голове свежи воспоминания бесконечной ругани и бессилия, которые Чонгук испытывал под крылом единственного оставшегося у него близкого человека. Только Чимин с их встречи стал ему куда ближе, чем за всю жизнь смог подобраться родной старший брат. — Постараюсь успеть. Он одним из последних покидает кабаре, когда заканчивает со сборами и выключает в гримёрной свет. Охранники выпускают его на свежий ночной воздух и закрывают за Чонгуком дверь, оставляя в одиночестве на пустующей улице. «Дракон» расположен не так далеко от кипящего центра города, чуть южнее реки Ханган. В самом сердце места, где предпочитали проводить своё время его частые гости. Багряная вывеска томно сияет посреди улицы, окутанной уже зародившимся на горизонте рассветом. Чонгук в последний раз оглядывается на место, которое приютило его потерянные скитания два месяца назад, и направляется в сторону шумящего, несмотря на позднее время, шоссе. Тело после насыщенной ночи слегка ломит, но оно уже успело привыкнуть к нагрузке, которой Чонгук не подвергал себя те несколько лет, что он не танцевал. Вспомнить азы не составило труда, и его хореографии не сильно отличались от тех, к которым он привык в родном ему виде танца. Говорят, что всё новое — это хорошо забытое старое. Устоявшаяся в мышцах и памяти классика сменилась тем, что на самом деле могло прокормить после того, как Чонгук потерял в своей жизни всё. Ноги сами ведут его к месту, отложившемуся в памяти с первого раза, когда он там побывал. Чонгук останавливается у витрины закрытого на ночь магазина, куда часто наведывался ещё ребёнком. Здесь родители купили ему первые балетные чешки, на пробное занятие, которое он у них выпрашивал долгими неделями. Они отнеслись к его новому увлечению с настороженностью, но стоило Чонгуку пригласить их на первый открытый урок и показать, чему он успел научиться, как его выбранный на жизнь путь был встречен с восторженным одобрением и полными родительской гордости улыбками. Сейчас эти светлые воспоминания отдают горечью, что искажает проскользнувшую в устремлённых на витрину тусклых глазах улыбку. Чёрные пуанты восседают у самого стекла, так и маня прикоснуться к атласной ткани. Чонгук прошёл через бессчётное количество пар за годы, которые провёл за балетным станком, но на эти он так и не посмел замахнуться. Слишком красивыми и недосягаемыми они казались ему ещё тогда, когда он верил в то, что взойдёт в них на большую сцену. Это было его заветной мечтой, но судьба обломала её крылья, выдрав все до последнего перья и окрасив их в чёрный. Теперь Чонгуку остаётся лишь прятать оставшиеся от них шрамы вышитыми жемчугом костюмами, когда он выходит на сцену кабаре. Конверт таит себя в накинутой на плечо сумке, как таится в воспоминаниях прожигающий взгляд сумрачных глаз. Чонгук думает о них, когда покидает порог ставшего последним оплотом его прошлого магазина и устремляется домой, в пучину поджидающих его в преддверии сна мыслей. Все они кружатся вокруг красивого, не выразившего доселе ни единой эмоции лица, отпечатавшегося под веками. Татуировок, что с первого взгляда выжгли себя в памяти чешуёй белого дракона.1. на самом дне притона
12 апреля 2024 г. в 18:00
Закулисье «Дракона» окутано суетой, что свойственна гримёрной в разгар ночи.
Танцоры щебечут за столиками, заваленными париками, ватными дисками и косметикой, которую не терпится смыть, чтобы поскорее отправиться домой. Повсюду мелькают костюмы самого разного фасона, а в воздухе приятно пахнет переплетёнными ароматами многочисленных духов. Пятницы всегда означают полную посадку, и льющийся без остановки алкоголь и звонкий смех восторженных зрителей возжигают глаза, устремлённые в отражение зеркала.
Чонгук откладывает лак для волос и с расстройством косится на порванные колготки, которые толком не успел разносить. Ноги, в особенности — ступни и щиколотки, ноют от танца, но это приятная боль. Он научился идти с ней бок о бок с тех пор, как впервые взошёл на танцевальный паркет.
Тогда он танцевал балет, выверенными движениями рассекая сцену, подобно возожжённой софитами птице. «Чёрный лебедь» — всегда говорила его балетмейстер, отмечая сверкающие страстью тёмные глаза танцора и ворох смоляных волос, растрёпанных долгими тренировками.
Сейчас же Чонгук поправляет наброшенную на плечи накидку, усеянную перьями в тон уложенным кудрям, и готовится выйти на сцену кабаре.
Из-за голосов и просачивающейся в гримёрную музыки тяжело расслышать то, что происходит в зале. Чонгук, как и все остальные танцоры, сначала даже не различает непривычный по тональности шум. Возросшая громкость не похожа на развязанные алкоголем возгласы и пение артистов, выступающих сейчас на сцене. Голова полна мыслей о предстоящем номере и потому не цепляется за осознание, что происходит что-то неправильное. Выбивающееся из колеи.
Только когда сквозь музыку прорывается пальба, танцоры отрываются от подготовки к выступлениям и, затаившись, взволнованно переглядываются. Сквозь череду выстрелов слышатся крики и многочисленный топот ног, наверняка означающий бегство застигнутых врасплох открытым огнём зрителей. Сердце Чонгука замирает, стоит ему моментально подумать о том, что там, на сцене, сейчас должен быть Чимин.
Ни для кого из работающих здесь не было секретом, какие люди зачастую наведывались в кабаре, сверкая припрятанным оружием и властными снисходительными улыбками.
Перестрелка же случилась впервые.
— Отсюда нет путей отхода, — взволнованно нарушает повисшую в гримёрке тишину парень, с которым Чонгук готовился выступить считанные минуты спустя.
Они переглядываются, осознавая, что чёрный вход на самом деле расположен на другом конце коридора. Его отделяет открытый проход со сцены, где уже затихла череда выстрелов. Соваться туда будет сродни самоубийству.
Пульс гулко звенит в ушах и отражается от мыслей, разбрёдшихся в панике. Танцовщицы испуганно цепляются друг за друга и кучкуются подальше от двери, за которой вдруг раздаются решительные шаги. Чонгук едва успевает отпрянуть от своего столика, расположившегося ближе всего ко входу, как замок выбивают и на пороге появляются незнакомые лица, окрашенные твёрдым намерением.
— Где сейф? — рявкает один из мужчин, бесцеремонно прошедших в гримёрную так, словно владеет этим местом.
Танцоры на грубый голос пятятся, пряча испуганные взгляды в ногах. Чонгук видит краем глаза, как одна из главных артисток тянется в свой столик, словно и вправду надеется, что её никто не заметит.
Один из мужчин замечает. Он выбивает пистолет из её дрожащих рук, стоит только Суджин достать его из тайника, и усмехается на заполошный вскрик пойманной танцовщицы. Его пальцы пресекающе впиваются в девичий подбородок и задирают, и лицо Суджин искажается болью оттого, как сильно мужчина стискивает её челюсть.
Чонгук не знает, что движет им в это мгновение. Из коридора раздаются голоса, которые он не узнаёт, и страх за оставшегося где-то там Чимина парализует здравый смысл. Он твердеет лицом и ловит себя на том, что подаётся к грубо схватившему Суджин мужчине, до того, как успевает обдумать этот поступок.
Костяшки обжигает от удара, нанесённого и без того пестрящему рубцами лицу. Где-то на периферии слышится испуганный крик, его дёргают за свободное запястье в попытке оттащить назад, но ладонь накрывает его шею и вбивает в зеркало до того, как Чонгук может увернуться от ответной атаки. Гортань сдавливают с такой силой, что перед глазами вспыхивают белые пятна, а из распахнувшихся губ рвётся хрип. Щёку следом обжигает пощёчина, пророненная с пренебрежительным плевком, и юноша давится собственной храбростью в попытке заступиться за свой коллектив.
— Не геройствуй, — цедит мужчина сквозь зубы. Чонгук сквозь затуманившиеся от недостатка кислорода глаза замечает, что по его скуле стекает алая струйка. — Мы пришли сюда не за этим. Не заставляй меня проливать кровь.
Под пиджаком мелькает очертание пока ещё припрятанного оружия, которым мужчина ему угрожает, подпитывая свои слова. Его пальцы сильнее сжимаются на шее Чонгука, когда тот не отвечает, и он поспешно кивает настолько, насколько позволяет сильная хватка.
Вошедшие оглядывают застывшую в страхе гримёрную. О том, что где-то здесь может быть сейф, не заикался никто. Или же Чонгук попросту не спрашивал. Ему даже не пришло в голову спросить.
Раздражение от раздавшегося на вопрос молчания отражается на лице держащего его мужчины, проступая хмурью между густыми бровями. Он, решая больше не церемониться, стискивает плечо танцора и выталкивает его в коридор, где снуёт ещё дюжина чужаков. Суджин единственная остаётся в гримёрной, в то время как всех остальных следом выгоняют в затемнённый простреленными прожекторами зал.
— Раз ты самая смелая, ты-то нам и расскажешь, — слышится снисходительный тон голоса, прежде чем девушка пропадает из поля зрения, а Чонгука волочат подальше от двери.
Глаза моментально выцепляют скучковавшихся у сцены танцоров, стоит им оказаться в застывшем зале. Он с быстротечным облечением выдыхает, когда замечает уцелевшего Чимина. Запястья болезненно стягивает обвязанная вокруг накидка, пайетками впивающаяся в кожу, но Чонгук не смеет возникать. Только лишь молится, чтобы ворвавшиеся в кабаре поскорее покинули отделанные алым бархатом стены и убрались восвояси, не причинив никому ещё большего вреда.
— Где Намджун? Какого чёрта происходит?
Он наклоняется к другу, как только вытянутых из гримёрной танцоров подталкивают к сцене. В зале предсказуемо пусто, в креслах местами зияет порванная от пулевых ткань. Волнение в переплетении с непониманием мёртвой хваткой стискивает под рёбрами, скрытыми рюшевой рубашкой.
— Я не знаю, — так же тихо отзывается Чимин и сжимает челюсти, когда стоящий рядом мужчина грубо пинает их, намекая на то, чтобы они замолчали.
Опустевшие столы завалены брошенными стаканами и бутылками, а кое-где рассыпались разносимые официантами закуски. Двери на другом конце зала охраняются двумя мужчинами, а в ногах их валяются неподвижные, знакомые до ужаса тела. Чонгук поджимает задрожавшие губы и отводит взгляд от охранников, которые всегда стояли на входе в основной зал и контролировали поток зрителей, иногда позволявших себе слишком многое.
К танцорам кабаре было запрещено прикасаться, даже если они коснутся зрителя первыми. Ворвавшимся бугаям на это правило было явно наплевать, раз его щека всё ещё пульсировала от увесистой пощёчины, а остальные танцоры растирали сжатые слишком жёстко плечи и перевязанные запястья.
Совсем скоро мужчина, что первый вломился в гримёрку, появляется из задних комнат с чемоданом. За ним шаткой походкой следует трясущаяся Суджин, на которой местами разорван танцевальный костюм. Тушь растеклась чёрными каплями по бледной коже, а руки связаны за спиной алой лентой, вырванной прямо из корсета девушки. Её швыряют к остальным у подножия сцены, в то время как мужчина вываливает чемодан на барную стойку и просматривает содержимое с удовлетворённым кивком.
Чонгук прослеживает всё это напряжённым взглядом. Он знал, во что впутывался, когда устраивался в «Дракон». Догадывался, что это место может таить в себе не только праздное увлечение для развязных толстосумов. Чимин предупреждал его, когда Чонгук изъявил желание присоединиться к танцорам кабаре, где уже около года работал его близкий друг. Денег платили достаточно, чтобы жить спокойную жизнь. Только вот спокойствие в ней растворяется по мере того, как взгляд Чонгука обегает толпу незнакомцев в костюмах, которые так бесцеремонно ворвались в кабаре в самый разгар ночи.
Он не понимает, как охрана могла проглядеть нападение. Его волнение отчасти унимается, лишь когда чужаки так же внезапно лишают их своей компании.
Взгляды танцоров пересекаются, растерявшие любое осмысление. Их бросили посреди зала, забрав все деньги, и даже не поцеремонились развязать. Адреналин всё ещё клокочет в венах, но Чонгук догадывается о припрятанных за барной стойкой ножах в то же мгновение, когда туда порывается одна из опомнившихся танцовщиц.
Страх всё ещё пропитывает зрительный зал, столь внезапно сменивший убойное веселье на безмолвный мрак. Тишину нарушают разве что прерывистые всхлипы и встревоженный шёпот, тронутый осознанием пережитого, пока уже выпутавшиеся танцоры избавляют от оков остальных.
Очередь доходит до Чонгука в то же мгновение, когда двери распахиваются и наконец являют собой знакомые лица. Выдох срывается с губ, когда его запястья долгожданно избавляют от вспоротой ножом накидки. В столпотворении наводнивших помещение людей он выцепляет и прятавшихся на кухне официантов, и даже бармена, не попадавшегося на глаза с нападения.
Сквозь весь этот гам Чонгук даже не замечает, как подле него с Чимином оказывается заведующий кабаре. Намджун опускается рядом и осматривает стёртые от повязок руки, с хмурой складкой на лице оценивая принесённый ущерб.
— Они ушли считанные минуты назад, — подаёт голос Чимин, смотря на мужчину с ощутимой напряжённостью. Он всегда держался с ним холодно, на расстоянии выставленной перед Намджуном руки, но сейчас у парня попросту не остаётся выбора.
Их глаза пересекаются, когда Чимин поднимается на ноги и ведёт уязвлённым плечом. Его взгляд перебегает по лишённому безмятежности лицу Намджуна и скашивается в пол.
— С деньгами, — добавляет он и украдкой переглядывается с Чонгуком, что всё ещё сидит у сцены.
Владелец кабаре ничего не отвечает, но помогает второму танцору приподняться и окончательно убеждается в том, что они уцелели, пока со всех сторон раздаются оповещающие о зачистке заведения голоса. Заплаканная Суджин всхлипывает и извиняется перед нависшим над ней мужчиной из своих, лепеча про то, что у неё не было выбора. Её успокаивают остальные артисты, а внимание Чонгука переключается на вернувшегося из-за сцены мужчину, которого он уже видел в «Драконе» и даже знает по имени.
— Грёбаные шавки, — плюётся Хосок и раздражённо убирает ствол в кобуру, когда останавливается около Намджуна. Тёмные глаза за растрепавшейся чёлкой метаются молниями. — Пригрели себе место и почувствовали вседозволенность.
Его хмурый взгляд обегает приходящих в себя после нападения работников кабаре, и от него хочется стушеваться — столько в нём бешенства. Оправившийся Чонгук только собирается подойти к Суджин и спросить, в порядке ли она, как дверь зала вновь приоткрывается и пропускает в охваченное шумом помещение ещё нескольких людей.
Идущий впереди мужчина выбивается среди остальных. Как по сидящему поразительно хорошо костюму, бугрящемуся у рёбер из-за оружия, так и по решительности во взгляде, лишённом заносчивого гонора. Из-под его воротника мелькают татуировки, очень напоминающие те, что усыпают виднеющуюся взору кожу Намджуна. Разве что выполнены они белой краской. Эта картина невольно завораживает бегавший мгновение назад взгляд, из-за чего он упускает из внимания собравшихся рядом танцоров.
Чонгук настолько теряется в своих мыслях, что не замечает, как поймавший его за разглядыванием мужчина берёт в плен его суетливые глаза.
Их взгляды пересекаются на мимолётное мгновение, но ему оно кажется затянувшейся вечностью. Чонгук замирает под бесстрастными глазами, зацепившимися за отпечаток ладони поверх его скулы. Дыхание сбивается, вопреки тому, как в горле всё ещё саднит от грубой хватки, наверняка оставившей следы. На них и задерживается тёмный взгляд, пока мужчина не проходит вглубь зала к пошедшему ему навстречу Хосоку.
Татуировка дракона, уже знакомая ему из-за Намджуна, наводит на мысли, что сталкиваются во встревоженной голове в не желающем замешиваться коктейле. От пережитого потрясения Чонгук бы вряд ли смог сложить картину воедино, но взгляда от вошедшего мужчины отвести не может, пока тот не смотрит на него вновь.
Его внимание возжигает лицо там, где уже теплится след от пощёчины. Чонгук порывисто опускает смутившийся взор и растирает перетянутые запястья, на которых, несомненно, останутся синяки. Рубашка укрывает их объёмными шёлковыми рукавами, но местами ткань запачкалась из-за небрежного обращения. От осознания, что его любимый костюм придётся перешивать, уголки губ утягивает ещё ниже.
Чонгук всего лишь хотел поскорее отыграть все свои номера и поспешить с Чимином домой. В итоге же он обнаружил себя посреди перестрелки, окончившейся перевёрнутым вверх дном кабаре и украденными пачками купюр, о которых даже не подозревал.
Ему следовало догадаться, что за кулисами заведения отмывались деньги, а таких, как он, использовали в качестве обезьянок. Лишь бы отвести любопытные, хищные взгляды от того, что на самом деле скрывалось в этих стенах. Чонгук попросту предпочитал этого не замечать, как не замечал оружие у слонявшихся по кабаре людей, совсем не похожих на простых зрителей, и строгие правила, запрещавшие заходить в те или иные комнаты и задавать лишние вопросы.
Он многое предпочитал не замечать. Чонгук расплатился за это следами жестокости на коже, которые не будут сходить неделями, напоминая о том, что ему с трудом удалось избежать верной гибели.
— Они нашли только деньги, Тэхён.
Голос Намджуна лишён раздражения, но играющие под кожей желваки выдают его злость. Вошедший позже всех мужчина, Тэхён, едва заметно кивает и жестом подзывает вернувшихся из-за сцены людей, несущих небольшую незнакомую сумку. Чонгук провожает их всё ещё хранящим недоумённый испуг взглядом, но из-за ракурса не может заглянуть внутрь. Мужчина с белыми татуировками забирает её, удостоверившись в сохранности содержимого, и закидывает ремешок на плечо, в то время как отвернувшийся от сцены Хосок даёт сигнал сворачиваться.
— Заминируем здание. Нельзя позволить им вот так его захватить, — бросает он Намджуну перед тем, как вслед за незнакомцем направиться в сторону выхода.
Намджун на долгое мгновение задерживается, взгляда не сводя с подпёршего сцену Чимина. Тот слишком занят, чтобы удостоить заведующего своим вниманием, и помогает одной из танцовщиц вытянуть гарнитуру из-под корсета. Чонгук же занят тем, что провожает обезмолвленным взглядом тёмный затылок, у которого белыми линиями мелькает чешуя дракона.
В горле до сих пор стоит одышка, а пальцы остаточно подрагивают от выплеснувшегося в кровь от первого выстрела адреналина. Он не может совладать с отчётливым биением суматошного сердца в ушах, как не может и оторвать взгляда от мужчины, которого этой ночью увидел впервые. В затемнённом свете выбитых ламп и поволоке пороха, пропитавшего замшевые кресла и стеклянные столики кабаре.
Эта встреча кажется случайной и пугающе быстротечной, но Чонгук не может совладать с клокотом своего сердца. Не когда на шее распускаются выраженные пальцами синяки, а лицо хранит ожог взгляда, выцепившего запуганные оленьи глаза из толпы.