белый дракон

      Резиденция под наступление вечера всё ещё полна людей, но все они безликие. Те же белые воротники, те же отточенные улыбки и вежливые поклоны в девяносто градусов. Они смотрят с лживым дружелюбием, на деле же мечтая быть совсем не здесь. Не в самом сердце жилы, которая качает давно запачкавшуюся кровь и перемалывает неугодных в мелкую крошку, посмей те позариться на того, кого охраняет каждый из снующих под синей черепичной крышей.       Подкупить любого из них не составило бы труда. Кто-то уже давно подкуплен. Исправно доносит справку за справкой на стол, за которым их с холодным расчётом рассматривают, проверяя, не выбивается ли сердцебиение из нормы.       Этот визит служит прекрасной возможностью убедиться вживую.       Только почему-то кажется, словно проверяют и их.       Эта мысль вызывает у Тэхёна прохладную усмешку.       Он держит взгляд на спине девушки, которая ведёт их вдоль коридора. В конце него возвышаются раздвижные двери, отделанные аккуратными, даже утончёнными чернильными рисунками. Всё в этом месте пропахло дороговизной и статусом, но взгляд не цеплялся ни за что. Тэхён уже был здесь, уже виделся с тем, кто ожидает по ту сторону дверей. Навряд ли сегодня он услышит хоть что-то новое.       Сосредоточенность держащего спокойное, но стойкое лицо Намджуна всё же подбивает подыграть.       Приёмная Синего дома просторная, но почти всё место занимает расписной ковёр. В отдалении стоит пустующий рабочий стол, а чуть ближе ко входу — протяжённый, для переговоров. Вышитый золотой бахромой флаг скрылся за кожаным креслом, в котором не находится его резидента. Такого же временного, как и всё в этом здании.       Кроме его гостей.       Намджун проходит вглубь кабинета и отодвигает для себя стул, не дожидаясь, пока это сделают за него. Линия его плеч напряжена, это заметно невооружённым глазом, но напряжённость в нём всегда вытекала из решительности. Столь рассудительный подход к визиту побуждает беззвучно цокнуть и последовать примеру старшего, проходя внутрь приёмной.       Многочисленные шаги отрывают Тэхёна от ленивого рассматривания картин на стенах. Из-за спины выскальзывает персонал с блюдами на переполненных подносах, которыми заполняют накрытый к ужину стол. В их взглядах усталость, безучастность и самую малость — страх. Тэхён знает, что не внушает доверия своим внешним видом. То, как подрагивают руки девушки, пока она наливает ему дымящийся зелёный чай, выдаёт фальшивую помпезность этого места с потрохами. — Сокджин-щи не удостоил нас своим присутствием?       Нарушивший тишину голос обрывист, но в нём слышно неудовлетворение. Подбор слов не оставляет сомнений в том, что говорящий явно недоволен тем, что на его приглашение ответил не тот, кому оно, казалось бы, предназначалось.       С тех пор, как он вступил в должность, мужчина предпочитал говорить со старшими. Не явившийся на приём Сокджин наверняка знал, что делал, играя на нервах и без того темпераментного президента. По обыкновению эти визиты охватывали закрытые вечера, а не уединённые, скрытые ужины. Сейчас же, в окружении разве что писаных стен резиденции, ощутим накал, от которого Сокджин наверняка и укрылся. Предпочёл растратить их время, но никак не своё.       В конце концов, они с Синим домом уживались друг с другом уже не первый десяток лет, к каждому из избранных глав находили свой подход. Одни были сговорчивее, чем другие, но не то чтобы у них было много выбора.       Только этот, с момента, как приступил к своим обязанностям, всё не бросал попыток зарваться на большее.       У Тэхёна ощутимое раздражение дезориентированного мужчины не вызывает эмоций. Его эта сторона их работы никогда не затрагивала. — Он занятой человек, — отвечает Намджун, сцепив руки поверх стола, и сдержанно улыбается. — Всё, что Вы хотели сказать ему, можете передать через нас.       Дживон нервно кривит губы и перебегает между ними взглядом, в котором читается молчаливое негодование. Его рука тянется к чашке с чаем, что даёт лишнее мгновение на то, чтобы обдумать иной подход к разговору. Даже если вести его придётся не с тем, на кого он рассчитывал.       Тэхён не прикасается к еде, пусть обилие блюд на столе и кажется заманчивым. Пальцы лишь тянутся поддеть чайную ложку на фарфоровом блюдце, что тихим звуком разносится по приёмной. Его взгляд устремлён на усевшегося по ту сторону стола Дживона, с тем же лёгким прищуром, с которым мужчина сканирует их.       Склонив голову, Тэхён стучит ложкой по позолоченной каёмке и поднимает бровь. — Первая леди к нам так же не присоединится?       В президенте заметна нервозность, провоцирующая едва уловимое ёрзанье и бегающий взгляд. Он потирает ладони и одёргивает манжет рубашки с именитыми запонками. Его глаза впиваются в Тэхёна будто угрожающе, но это не вызывает ни намёка на зудящий дискомфорт. — Нет, — отвечает мужчина с ощутимым предостережением в голосе.       Тэхён опускает взгляд на пар, что витиеватыми переплетениями вздымается из его чашки. Подушечки пальцев обегают блюдце и поддевают кубик тростникового сахара, любезно оставленный к чаю.       Первая леди стала объектом всеобщего пристального внимания ещё до инаугурации. Путаные нити прошлого, замысловато подобранные формулировки, призванные дезориентировать оппозицию и доверяющую слишком просто публику. Она не сходила с первых полос изданий вот уже пятнадцать месяцев, будь то безрезультатные расследования ветвистых семейных и деловых связей или обсуждения её хладнокровного характера.       Тэхён наслышан о её холодности, пусть они за год с избрания действующего президента не виделись вживую. Его это волнует не так уж сильно, чтобы искать этой встречи. Он всего лишь желает единожды взглянуть в глаза той, кто аккуратными ладонями не первый месяц пытается разрушить связь, выстроенную между ними и Синим домом ещё до того, как она появилась на свет.       У них пока ещё нет доказательств, чтобы предъявить подобное обвинение на этот самый стол. Первая леди и не дала им повода. Волнения удаётся держать в узде, при этом не колыша переплетения, которые возводились между сторонами десятилетиями.       Тэхён никогда не отличался особым терпением, как бы ни пытался привить ему то старший в их семье. Они балансировали друг друга, восполняли пробелы и вставали на пути, если тот казался невыгодным хоть одному. Однако этого повода Тэхён дождаться готов. У них впереди вся жизнь, а прожорливый засевший в стенах Синего дома паразит покинет его через четыре года, оставив свои интриги не увенчанными победой.       Сбоку от него Намджун не подаёт голоса. Разве что держит непоколебимый взгляд на восседающем по другую сторону стола мужчине, позволяя Тэхёну вести. Они проходили через подобные встречи уж слишком часто, чтобы не осознавать, что бразды правления надёжно смотрятся в увитых белыми линиями руках. — Вы год в должности, — подмечает Тэхён. Кубик сахара, поддетый им с блюдца, слабо поблёскивает в ярком свете люстры, как и вновь поднявшиеся на Дживона глаза. — Не успели ознакомиться с протоколом приёмов? — Вы не государственное и уж точно не почётное дипломатическое лицо.       Остерегающийся оскал президента разнится с вверенной ему должностью. Его пальцы до побеления стискивают фарфоровую ручку чашки, отчего по чаю расходится волнующая рябь.       Уголок губ снисходительно дёргается. Тэхён надавливает на выковырнутую им же рану с непринуждённостью во взгляде. — Но Вы всё равно принимаете нас с большим вниманием, нежели всех Вами перечисленных.       Сахар с тихим всплеском падает в чашку. Мужчина прожигает Тэхёна взглядом, в котором вспыхивает всё более сильное возмущение. Он успевает опомниться до того, как то проливается в слова, стоит Намджуну прочистить горло и вернуть внимание собравшихся на причину встречи. Встряхивая головой, Дживон отставляет от себя чашку и откидывается в кресле. Его внимание переключается на Намджуна, вовремя закрывшего собой вывешенное быку на потеху красное полотно. — Вы наверняка догадываетесь, что я хочу обсудить, — он прокашливается и вглядывается в их лица. Самообладание медленно, но верно возвращается к посерьёзневшим чертам. — В городе уже давно неспокойно, и ваши действия подливают масла в и без того полыхающий огонь.       Взгляд Тэхёна вновь переключается на стены, увешанные картинами и кажущимися бесчисленными благодарностями и наградами. Он закидывает ногу на ногу и подпирает подбородок, за что цепляется метнувшийся к нему взгляд, прежде чем его силой возвращают к расцепившему замок пальцев Намджуну. — В городе неспокойно всегда. Не вижу никакой анормальности, о которой могла бы идти речь.       Его голос спокоен, но в нём нет холодности. Скорее толика сопереживания, замешанная с неискренним вопрошанием в сбивающей с толку гамме.       Эта смесь побуждает густые брови мужчины свестись к испещрённой глубокими морщинами переносице. Он слегка задирает верхнюю губу, обнажая ровный ряд зубов, и сцеживает сквозь них воздух. Контроль над собой не всем даётся легко, когда соль втирается в открытые свету болезненные раны.       Они знают, куда давить и с какой силой. Это уловимо в том, как бугрится вена на лбу Дживона, когда тот снова начинает говорить: — Ваш отец… — Мёртв, — обрывает Намджун со всё той же непреклонностью в голосе. — О мёртвых либо хорошо, либо ничего.       Мужчина шумно выдыхает. Его пальцы отбивают одному ему известный неспокойный ритм поверх отделанного резьбой стола. Он буравит их обоих взглядом и сжимает руку в кулак. — Буду откровенен. Мне не нравится то, как вы обращаетесь с его наследием, — каждое слово подобрано на поражение. — Я знал его достаточно близко, чтобы понимать, что он никогда бы не был так расточителен и чёрств. — Господин Президент, при всём уважении…       Тэхён усмехается. Оба взгляда за столом устремляются к нему. — Благодарю за гостеприимство, — он поднимается и упирается ладонями в разделяющий их стол. Не успевший возразить Намджун замолкает, переводя взгляд с брата на напрягшегося мужчину. То же делает и Тэхён, когда наклоняется ближе. — Держитесь берегов, господин Президент. Кажется, именно об этом отец с вашими предшественниками когда-то и условился.       Ковёр приглушает скрежет отодвинутого кресла и уверенные шаги. Стоящая у двери охрана переглядывается, будто не знает, выпустить ли поднявшегося из-за стола гостя, но Тэхён замирает сам, когда в спину ему раздаётся охлаждённый жалящим возмущением голос. — Я не буду отвечать за то, что было навязано моими предшественниками, если на это не готовы вы сами.       Взгляд через плечо находит поднявшегося на ноги следом Дживона. Грудь того впадает с различимой досадой от осознания, что прогнуть своё не вышло. Возможно, Сокджин был с ним более любезен, скармливал ложечка за ложечкой обещания и те сладкие слова, на которые купился не желавший навлекать на себя излишние проблемы президент.       Тэхёну до ублажения чужих переживаний нет дела. Он убирает руки в карманы брюк и последним безразличным взглядом обегает приёмную, прежде чем сцепиться им с мужчиной. — Отвечать придётся за всё. Выбор за Вами.       Охрана отступает и раскрывает для него двери, когда Тэхён возобновляет свой шаг. Улыбка пробирается под нос, когда из-за спины доносится прощание и нагоняющая поступь Намджуна.       Угрожающий взгляд щекочет затылок там, где из-под тёмных прядей волос мелькает татуировка, ставшая сущим кошмаром для резидентов этих стен. Им остаётся мириться с тем, что притаившийся за ней монстр не денется никуда и с ним придётся уживаться.       Играть по предписанным им правилам.       Даже если в игре они оказались против воли.

***

      Последний за вечер прогон оканчивается сбитым дыханием, что болезненно скользит по пересохшему под стать наждачной бумаге горлу. Чонгук притягивает к себе сумку и достаёт бутылку воды, о которой грезил заключительные полчаса репетиции. Кофта неприятно прилегает к телу, а растрепавшиеся волосы падают на подчёркнутое румянцем лицо, которое Чонгук орошает водой, что уже успела смочить горло. Всё, чего ему хочется, — это забраться под душ и не покидать тот ближайшую вечность. Только позволить себе это сейчас он не может.       Не когда на подходе смена в кабаре.       Другие артисты постепенно покидают репетиционный зал, среди них — Чимин, который сегодня выступает на открытии. Двери «Дракона» распахнутся для посетителей через час, и потому с подготовкой к выходу на сцену лучше не временить. Чонгук как раз намеревается подняться с исчерченного чёрными следами от туфель ламината, как рядом со звонким цокотом каблуков останавливается пара ног. — Твой костюм.       В руках хореографа покоится чёрный чехол, бугрящийся от нескольких слоёв скрытой под ним ткани. Женщина не запыхалась, несмотря на то, что исполняла движения и прогоняла танец за танцем вместе с коллективом. Это вызывает непроизвольную зависть, белую в своём безмолвном проявлении.       Чонгук приподнимается с паркета и забирает костюм из протянутых навстречу рук. Ему ещё предстоит принять душ перед тем, как облачиться в образ, однако все мысли о ноющих после тренировки мышцах испаряются с поражённым выдохом, стоит ему распахнуть чехол. От белой рубашки, вышитой жемчугом на рукавах, не осталось и следа. На её месте завлекающе переливается ткань насыщенного алого цвета, завораживающая даже так, вися на позолоченной вешалке. Жемчуг всё ещё окаймляет запястья, а в прорези горла свисает ожерелье, которого не было в прежнем костюме.       Кажется, костюмер не пожелал во второй раз перешивать прошлый образ и сшил для него что-то совершенно новое. Обезмовленно глядя на вверенное ему творение, Чонгук и не думает возражать.       Его восхищённый взгляд преисполняется благодарностью, когда он оборачивается к хореографу. Она улыбается ему с теплом, в которое хочется закутаться с головой. Пусть улыбка женщины и тронута измотанностью там, где в уголках её глаз мелькают паутинки морщин.       Они нашли язык с первой же тренировки, проведённой Чонгуком пару месяцев тому назад. Хэвон напоминала ему балетмейстера, с которым он бок о бок прошёл восемь лет своей жизни. Та же внимательность к деталям, настойчивость и отсутствие каких-либо поблажек даже при малейшей ошибке. Чонгуку доставалось не так сильно, поскольку в движениях ему доводилось промахиваться крайне редко. Будучи новеньким, он попросту не мог позволить себе ошибаться там, где неверный шаг мог навлечь нечто хуже гнева не терпящего халтуры хореографа.       За долгие часы репетиций Чонгук так и не набрался смелости спросить, как она очутилась здесь. Не позволило чувство такта и незнания, как переступить черту руководящего и подопечного. Вскользь Хэвон упоминала, что уже несколько лет заправляет сценическими постановками исключительно в «Драконе». Когда-то же она выступала сама, пока не выбрала наполнять массивные сцены действом из-за кулис.       С самой их встречи женщина казалась располагающей к себе, пусть и избыточно строгой. Как того и требует должность и место, что объединило их под своей крышей. Чонгук не жалеет времени, когда задерживается после тренировок. Хэвон ценит то, что он остаётся допоздна, когда разучивает новый номер и оттачивает движения до отполированного идеала.       Внутренний перфекционист в Чонгуке не даёт ему поступать иначе. Не с тех пор, как за его выступлениями стал наблюдать тот, перед кем не хотелось сделать ни малейшего неверного шага. — У меня для тебя есть ещё кое-что.       Чонгук всё-таки отрывается от нового костюма и бережно застёгивает молнию чехла перед тем, как оглянуться на хореографа. Та устремляется к столу у двери репетиционного зала, что даёт несколько мгновений на поспешные сборы. Он подхватывает с пола свои вещи, расслабляет завязки танцевальных туфель, чтобы дать ногам немного отдохнуть, и поспешно переобувается в мягкие тапочки, подавив довольный стон.       Щиколотки едва ли не пульсируют от нагрузки, успев знатно запреть. Чонгук нехотя поднимается с колен и перекатывается с носка на пятку, чтобы облегчить напряжение в стопах перед тем, как устремиться следом за хореографом.       Отключившая колонки после завершившейся репетиции Хэвон поддевает со стола ещё один костюмный чехол, который он замечает только сейчас. Брови непонятливо смещаются к переносице, маленькой складкой пролегая на озадачившемся лице. Закидывая сумку на плечо, Чонгук неспешно подходит к женщине и борется с желанием заглянуть через укрытое кардиганом плечо. — Мы обновляем сценическую программу каждые три месяца, — Хэвон косится на него будто с минутной задумчивостью, прежде чем вновь опустить взгляд на чехол в своих руках. — Ты прекрасно справляешься со своим сольным номером и групповыми выступлениями, так что руководство приняло решение выделить тебе ещё одну сольную постановку.       Чонгук даже не успевает отреагировать на эти слова. Звук расстёгивающейся молнии овладевает его вниманием и заполняет слух статикой, сквозь которые слышатся дробящие по рёбрам слова: — Костюм уже готов.       Усеянный блёстками чёрный — это всё, что заполоняет замершие в миг глаза. Длинные рукава вышиты переплетением пайеток, которые красиво переливаются в приглушённом свете репетиционной. Ткань кажется нежной даже на вид, такая тонкая, что местами не может не просвечивать кожу надевшего её. Фасон кажется до зябких мурашек знакомым, но Чонгук губит в себе эти воспоминания, стоит им только возродиться.       Тихо сглотнув, он подходит ближе и поддевает край чехла, чтобы окончательно обнажить костюм, но так же спешно одёргивает руку, будто от ожога.       С вешалки в тон костюму на атласных лентах свисают балетки. — Я не надену это.       Он мотает головой и отступает назад, наплевав на ноющую боль в ногах. Волосы от лихорадочного качания головой сбиваются на лоб и лезут в увлажнившиеся глаза.       Хэвон хмурится и пробует подойти к нему, поднося ближе и костюм, но это вынуждает Чонгука отшатнуться ещё дальше. Его реакция не может не сбивать с толку, судя по непониманию на лице женщины, что в считанное мгновение сменило мягкую вкрадчивость на растерянность. — Ты же занимался балетом раньше, нет? — уточняет она и обегает взглядом наряд, выполненный на мотив балетного костюма. Он кажется невообразимо красивым даже без примерки, и потому Хэвон теряется ещё сильней, когда поднимает глаза на дрожащего юношу. — Мне кажется, это прекрасная возможность показать, на что ты способен, Чонгук.       Тот жмурится и вновь мотает головой. Тыльная сторона ладони закрывает рот, искажённый беззвучным всхлипом от горести произнесённых с таким искренним убеждением слов.       Я не замараю балет, нет. Только не так.       Эта ячейка его прошлого уже давно надёжно запрятана под сердцем, и дороги туда нет никому. Даже сам Чонгук не смеет лишний раз ворошить воспоминания, окрашенные как невинным счастьем, так и сожалением, от горькости которого сводит корень языка. Плач подбирается к горлу, когда он пробует вдохнуть и найти свой голос снова.       Никогда он не позволит себе надеть балетный костюм в кабаре. Это бы преломило последний луч света, что тускло сверкает в сгустившемся полумраке души. — Нет, — Чонгук мимолётно протирает глаза и опускает голову, следом за ней опускает в пол и влажно сверкающий взгляд. — Спасибо за эту возможность, но я не могу.       Хэвон окликает его, когда он перехватывает лямку сумки трясущимися пальцами и спешит на выход из зала. Собственное сердце с такой суматошностью крошится о грудную клетку, будто норовит выскочить наружу. Прямо к его несущимся в гримёрную ногам.       Чонгук остужает пылающую кожу поджавшихся плеч прохладной водой. Душевая давно опустела, поскольку все артисты спешат как можно скорее переодеться в первые свои костюмы. Это служит и благословением, лишая его нарочитого внимания, и проклятьем, ведь так Чонгук остаётся наедине с мыслями, которым не позволял пробиваться сквозь заслонки в своей душе не один год.       Он перекрывает их шумом воды и позаимствованного фена, что сушит влагу не только из-под крана.       Новый костюм садится на него как влитой, но Чонгук не задерживается взглядом на своём отражении. Его руки всё ещё мелко подрагивают, пока он пробует скрыть бледность своей кожи и стереть с лица любые намёки на усталость. Там, на сцене, он должен выглядеть безупречно. Не вызвать ни единой пагубной мысли, усомнившейся в его безызъянности.       И плевать, что в груди у него увядает не ожидавшее столь подлого удара сердце. — Эй.       Чонгук вздрагивает, когда его сгорбленную спину накрывает ладонь. Она знакома до облегчения, которое мимолётно приходит на смену напряжению в его и без того натянутом словно струна теле. Коснёшься самую малость — и зазвучит мелодией треска души, испещрённой взбудораженными воспоминаниями.       Их с Чимином глаза встречаются в отражении, тусклые и тронутые неподдельным беспокойством. — Всё хорошо?       Старший опускается за столик рядом с ним, где хранит свои личные вещи. Их колени сталкиваются из-за тесноты гримёрной, и без того заполненной людьми.       Чонгук мельком кивает, даже если это, казалось бы, лёгкое движение даётся ему с трудом. Будто балласт тянет его вниз, обернувшийся вокруг шеи удушливыми тисками, от которых не выходит избавиться. Он и не пытается. Только лишь хочет притвориться достаточно сильно, чтобы вновь забыть своих же демонов, пробудившихся в гудящем тревогой сознании.       Бок о бок они уживались с последнего раза, когда Чонгук надевал чешки и вставал за балетный станок. У него на носу долгая ночь выступлений, которым не должно помешать минутное помутнение рассудка. Он выше этого, умеет брать свои эмоции под контроль.       До тех пор, пока они не касаются того малого, что он сокровенно держит запрятанным в своём сердце. — Да, всё нормально.       Слова даются слабым хрипом, окрасившим тихий голос. Шум как всегда полной суматохи гримёрки выдёргивает из мыслей подобно очередному всплеску ледяной воды. Пристально обежавший его взглядом Чимин не отказывает себе в том, чтобы коснуться пальцами красного шёлка рубашки и пересчитать жемчужины на запястье руки, которой Чонгук вцепился в кисть. Если друг и замечает его подрагивающую хватку, до побеления напряжённых костяшек, то ничего не говорит.       Слишком много лишних ушей, совсем не то место. Он знает Чонгука достаточно хорошо, чтобы понимать, что тот ни за что не подаст виду, что что-то не так, при других. — Почему тебе поменяли костюм? — интересуется Чимин, заметив внезапную перемену.       Чонгук прослеживает то, как он перекатывает между пальцами сверкающий жемчуг, и отстранённо ведёт плечом. — Тот порвался.       Вскользь он косится на парня, которого поймал за ликованием в ту ночь, когда обнаружил дырку на своём прошлом костюме. Чонгук так и не озвучил эту догадку, умолчав о причине порчи ткани перед костюмером. Впредь он будет осторожен в том, где оставляет наряды, и не позволит никому так бесчестно их замарать.       В мыслях вспышкой возгорается костюм, представленный ему Хэвон со словами о новом номере на мотив балета. Чонгук жмурится до слепящих бликов под веками и встряхивает головой, чтобы поскорее прогнать эту мысль из не повинующегося ему сознания. — Тебе идёт красный, — с тёплой улыбкой у краешка губ говорит Чимин и сжимает его руку. — Давай помогу с причёской.       Чонгук одаривает друга взглядом, полным молчаливой благодарности, и позволяет ему уложить свои волосы. Другие артисты постепенно покидают гримёрную, готовясь к выходу на сцену в открывающем номере. Им с Чимином следует поторопиться, если они не хотят пропустить начало своих выступлений.       Ночь пролетает мимо будто в вязком тумане. Чонгук вырывается из него на считанные мгновения, проясняя голову только для того, чтобы обежать переполошенным взглядом полный зал. На календаре пятница, и от зрителей и их аплодисментов нет отбоя. Восторгающееся внимание впервые не приносит каких-либо эмоций, потому что среди них ощутимо не хватает одного.       За столиком поодаль нет Тэхёна.       Он осознаёт это, когда спускается со сцены и скользит между гудящей в предвкушении публикой. Его глаза обегают яркие лица, замешанные в пёстрой палитре алого, чёрного и золотого. Ноги сами ведут вглубь зала, пока головы оборачиваются вслед за ним, к столу, за которым этой ночью расположилось две пары.       Они встречают его растерянный взгляд, будто Чонгук вырвался из сна и опомнился, осознав, что перед ним не тот, к кому потянуло невидимой нитью. Он теряется на мгновение, выглядя беспомощно, прежде чем, подхватив продолжающую играть песню, склониться к сидящей с самого края женщине. Та улыбается ещё ярче, чем когда поняла, что танцор удостоил вниманием их столик, и принимает пропетые для неё строчки так, словно и не было заминки в выступлении.       Словно предназначается оно для неё.       Слишком скоро Чонгук возвращается на сцену и опускается в поклоне, борясь с дрожью в разведённых в стороны руках. Глаза всё продолжают возвращаться к столу, за которым он этой ночью обнаружил не Тэхёна. Чонгук не понимает, почему придаёт этому такое значение. Впервые они с мужчиной пересеклись не больше месяца назад, поговорили лишь единожды. Если это даже можно назвать разговором. Но то, что Тэхён выцеплял его взгляд из зала ночь за ночью, уже стало таким привычным, что без него Чонгук не может найти себе места.       Постановка за постановкой он оступается в шаге и подрезает движения против своей же воли. Сконцентрироваться на выступлениях не выходит вопреки усиленным попыткам выдворить из головы всё иное, кроме отточенных танцев и давно отпечатавшихся в памяти текстов песен. Язык заплетается сам собой на тех немногочисленных партиях, которые пока ещё выделены ему как новичку. Чонгук корит себя, но ничего поделать не может.       Его голова сейчас не здесь. Якорь мыслей швартует совсем не в ставших привычными стенах кабаре.       Чонгук никак не может перестать думать о предложенном ему костюме. Как и о том, что в зале этим вечером нет его главного зрителя.       Расслабление не приходит и в гримёрной, по истечении ночи. Он ловит на себе вопрошающие и недовольные взгляды, избегает их как только может, пряча глаза в своих ногах. Лицо пылает от неприятного, липкого смущения, и вызвано то не льстивыми эмоциями. Под кожей пылает искренний стыд. — Чонгук?       Голос Хэвон остужающей вспышкой бьёт прямо под рёбра.       Они с Чимином переглядываются в отражении зеркала. Чонгук кусает губы, когда друг подбадривающе накрывает его ладонь и одними глазами передаёт желание успокоить.       Оно вдребезги разбивается о плотную преграду затопившей Чонгука тревожности.       Он следует за женщиной, когда та жестом подзывает его и покидает гримёрку. Внимание с неприкрытым любопытством провожающих их взглядами артистов вгоняет в краску, и без того разлившуюся по скулам. Чонгук уже переоделся из костюма, но в кофте и штанах он едва ли чувствует себя комфортнее. Зерно тревоги затаилось совсем не на поверхности — его внешней оболочке, — а глубоко внутри. Там, где истаскавшимся за череду выступлений лёгким сейчас не хватает воздуха.       Глаза Хэвон прожигают обрамлённое завившимися прядями лицо. В отдалении тёмного коридора нет снующих мимо людей, которые поскорее спешат закрыть смену и уйти домой. От этого Чонгуку совсем не легче выдержать осуждение, идущее бок о бок с переживанием в устремлённом к нему взгляде. — Простите, я...       Он бегает глазами по собственным рукам, что сцепляются в замок в попытке унять дрожь бледных пальцев. В тусклом свете они кажутся почти что белыми, призрачными. Чонгуку хочется, чтобы так ощущалось всё его тело. Никак не воспламенённое жалостливым смущением и разочарованием, которые нет сил вынести прямо сейчас.       В нём нет сомнения, что его отчитают. Чонгук готовится к этому, подбирает слова в своё оправдание, но не может собрать в предложение ни одно. Однако это, кажется, и не требуется. — Я не хотела застать тебя врасплох после репетиции, — Хэвон хмурит брови, когда ловит его окрасившийся удивлением взгляд. — Стоило обсудить это после смены, чтобы не грузить тебя. Сегодня на сцене ты был сам не свой.       Чонгук снова опускает глаза и потирает пальцами тыльную сторону ладони, почти скребя по коже. Это помогает избавиться от свербящего дискомфорта там, где мурашки затхло жалят всё тело. — Я выступил плохо, знаю, — он и не пробует отнекиваться. Взгляд отрывается от пола, когда Чонгук прикрывает веки и силой выдыхает, чтобы твёрдо заверить: — Это больше не повторится.       Касание мягкой ладони отдаётся в нём дрожью. Хэвон ничего не говорит про это, но руку убирает, стоит ей сжать предплечье Чонгука. — Думаю, тебе нужно взять пару дней и проветриться. Ты прекрасно выступал всё это время, но всё же. Отдых нужен всем.       Предложение застигает врасплох. Чонгук шарит глазами по лицу женщины, в котором не видит той злости, которую предвосхищал. Он ожидал выговора, возможно, отстранения от выступлений до тех пор, пока не возьмёт себя в руки. Уж точно не сопереживания и совета взять передышку.       Ком в горле препятствует тому, чтобы сказать что-то, кроме мягкого: — Спасибо.       Хэвон улыбается. Это редкое явление, как и в остальном их коллективе. За кулисами они сосредоточены на репетициях, серьёзны и напряжены. В гримёрной — полны желания скрыть свои эмоции за масками, которые сидят на красивых лицах словно влитые. На сцене нет места усталости, тревоге и переживаниям, что томятся, прижившись, внутри.       Намеренное запирание их на ключ в конце концов приводит к тому, что бурлящие чувства переливаются через край. Чонгук убедился в этом сегодняшней ночью, за которую его подкосила утеря двух констант. Уверенности в том, что его прошлое в балете больше не делает ему больно и что, выходя на сцену, он обязательно встретит пристально наблюдающую за ним пару ставших желанными глаз.       Его пугает то, каким зависимым он стал от их внимания. Это противоречит здравому смыслу и стремлению не полагаться ни на кого, кроме самого себя. Чонгук соскребает себя со стенок подкошенной долгой ночью души, когда поджимает губы в натянутой улыбке и благодарит Хэвон за дарованный отгул. — Обсудим твой новый номер, когда вернёшься, договорились? — напоследок говорит хореограф. Последние отголоски сопереживания покидают её так же, как уверенность Чонгука в собственной стойкости.       Он оступается, упуская улыбку. Балласт вокруг шеи напоминает о себе, когда юноша всё-таки находит силы поспешно кивнуть. У него ещё будет время обдумать предложение Хэвон и то, как его воспринять. Сейчас всё, чего Чонгуку хочется, — это поскорее покинуть закрывшееся до следующего вечера кабаре.       Чимин всё ещё ждёт его у столиков, когда он возвращается в гримёрку. Там не осталось почти никого, кроме нескольких танцоров, которые пока не закончили со сборами. Чонгук избегает их и направляется прямо к своим вещам, чтобы поскорее уйти домой. Ему нужна тишина и отдых, о котором говорила Хэвон. В Чимине он видит то же.       Они покидают гримёрную уже за полночь. Чонгук вслушивается в голос друга, пока тот рассказывает ему о чём-то привычном — кто-то из артистов опять не поделил гарнитуру, а шкаф для костюмов отчаянно нуждается в расширении, иначе вот-вот съедет набекрень. Он даже не следит за мыслью, что сплетает воедино слова Чимина, пока те трелью предупреждающей сирены вдруг не фиксируются в его голове. — Ты разочаровался сегодня из-за того, что в зале не было Тэхёна?       Взгляд Чонгука, должно быть, говорит сам за себя. Он сглатывает, смотрит на то, как Чимин изучает его мельком окрасившееся растерянностью лицо, и замечает в нём сомнение. Кажется, друг расколол его и без лишних на то признаний, уловив связь состояния Чонгука с вниманием того, кто сегодня не почтил «Дракон» своим присутствием.       Чонгук не хочет обсуждать это. Не когда он ещё не определился, что думает об этом и сам. — После репетиции Хэвон подозвала меня и сказала, что посвятила мой следующий сольный номер балету, — уводит он мысль туда, где залёг корень его переживаний. — Я отказал ей, но не смог выкинуть это из головы.       Чонгук подавляет корящий внутренний голос и косится на замершего от неожиданности Чимина, в котором читается откровенный шок. — Так вот о чём вы говорили... Я сказал ей о твоём прошлом танцевальном опыте перед твоим прослушиванием, — бормочет тот спустя мгновение, выглядя потерянным. — Прости. Я не знал, что она захочет обернуть это в выступление.       Они подходят к главному входу кабаре, у которого осталась разве что охрана. Зрительный зал давно опустел, как и фойе у гардеробной, что хотя бы позволяет не играть на публику. Чонгук от этого за ночь знатно устал.       Он скомкано ворошит мысли в желании заверить Чимина, что тот не виноват, как застывает на пороге. Окутанная ночью улица уже опустела, и освещают её лишь фары двух припаркованных у бордюра машин. Одна из них была вызвана Чимином, поскольку метро давно уже закрыто, а автобусы перестали ходить. По поджидающему у капота второй машины Хосоку Чонгук понимает всё и так.       Чимин застывает рядом и непонятливо хмурится, стоит взгляду курящего мужчины упасть на вышедших парней. В нём читается разведённое недовольством ликование, что ожидание подошло к концу. То, что машина поджидает Чонгука, он читает в глазах затушившего сигарету Хосока, когда тот отталкивается от капота и кивает ему на заднее сиденье. — Чонгук...       Рука Чимина обхватывает его запястье. Во взгляде старшего волнение, но уже другого сорта. Не за состояние Чонгука, а за то, что стоит за безмолвным предложением сесть в машину к человеку, о причастности которого к той ночи знают они оба.       Ты разочаровался сегодня из-за того, что в зале не было Тэхёна? — Не закрывай дверь изнутри, ладно?       Чонгук не знает, что движет им в это мгновение. Он попросту не хочет знать. Сердце принимается биться резвее, чем от тревожности там, на сцене, которая осталась за дверью «Дракона». Причина этому кроется уже не в растерянности и боли от всплывшего перед глазами прошлого.       Причиной участившемуся дыханию служит пугливое предвкушение.       Чимин отпускает его руку, даже если делает это нехотя. Его глаза не покидают Чонгука до тех пор, пока за тем с тихим щелчком не закрывается дверь машины. В ней пахнет приятно, дорогой кожей и чем-то мускусным. И сигаретным дымом, стоит Хосоку сесть за руль и захлопнуть за собой дверь.       Они не говорят, когда машина срывается с места. Набранная за считанные секунды бешеная скорость побуждает вжаться спиной в заднее сиденье. Разогнавшийся мотор приятно фырчит, что слышно за отсутствием музыки. Всё, что слышит Чонгук, — это рычание двигателя и биение собственного сердца.       Место назначения остаётся для него загадкой. Телефон вибрирует от уведомлений, но он отключает звук и убирает его в сумку. В зеркале заднего вида Чонгук увидел, что такси также отъехало от бордюра, так что переживать за Чимина не о чем.       Переживать следовало бы только за себя.       Ожидание встречи с Тэхёном побеждает над резонной тревогой, которую ему стоило бы испытывать. Слова мужчины и его взгляд не покидали Чонгука с последней их встречи. Он уже перестал бороться с поселившимися в грудной клетке чувствами. Они противоречивые, сталкиваются друг с другом гребнями бушующих волн, но Чонгук не пытается усмирить внутреннюю бурю. Не когда возвышающийся у берега маяк манит податься ближе и вкусить ласкающее румянцем внимание, которого Тэхён его лишил сегодняшней ночью.       Чонгук знает, что тот приходится Намджуну кем-то близким — партнёром, может, даже подручным. Только в том, как владелец кабаре смотрел на Тэхёна, не было пренебрежительности или распоряжения. Скорее, с точностью наоборот.       Всё это безумно сбивает с толку и пугает. Чонгук не знает, во что впутывается, но незнание не мешает ему погружаться всё глубже. Даже если голос на встревоженной подкорке трубит о том, что он грозится потонуть в чужой завлекающей близости с головой.       С волнением под руку идёт трепет. Чонгук не может сказать, что этот трепет, под самыми рёбрами, ему неприятен.       Он упускает ход времени, потерявшись в проносящихся за затемнённым окном зданиях. Взгляд всё цепляется за зеркало заднего вида, где отражается лишённое эмоций лицо свободно держащего руль Хосока. Тот не встречает выискивающие его глаза, держа взор на затемнённой ночью дороге. Чонгуку не кажется, что мужчина относится к нему доброжелательно.       Напряжение в воздухе напоминает ток электричества, волнуя сердце смешанными чувствами. Перекрёстки сменяют друг друга один за другим, и обилие рассечённых дорог наводит на мысли, что осталось совсем немного. Чонгук оказывается прав, когда уже пару минут спустя с очередным поворотом скорость снижается, а на горизонте среди закрытых на ночь заведений и спящих домов мягким свечением возгорается вывеска.       Без слов он тянется к ручке и дожидается, пока Хосок разблокирует дверь, чтобы вырваться навстречу свежему воздуху. Плечи усыпают мурашки, стоит Чонгуку ступить на улицу. Он едва успевает закрыть за собой дверь, как машина трогается с места с оглушительным рёвом, оставляя его на обочине совершенно одного.       В стремлении поскорее укрыться от ночной прохлады Чонгук оборачивается к подсвеченной двери и замирает, когда замечает Тэхёна.       Засевший внутри с выхода на сцену зуд унимается, стоит только ощутить коснувшийся его лица взгляд. Сердце, заточенное в ожидании встречи, восполняется калейдоскопом искр от перспективы того, чтобы оказаться рядом, но Чонгук не может сдвинуться с места. Медлит долгое мгновение, ближе прижимая к себе сумку, но всё же делает шаг навстречу, стоит Тэхёну приоткрыть для них отделанную тёмным стеклом дверь. — Вы не могли заехать за мной сами?       Он разбавляет тишину голосом, в который вкладывает толику дерзящей искры. То, что за ним послали кого-то другого, сбило с толку, но в то же время позволило подготовиться ко встрече. Однако Чонгуку всё равно кажется, что он бы не смог подготовить себя к близости мужчины, будь у него на это целая вечность.       То, как Тэхён едва задирает бровь на юлящий намёк, побуждает сильнее провалиться в томительное тепло, разлившееся по телу в то мгновение, когда их взгляды пересеклись вновь. — Давай перейдём на «ты», — зеркалит мужчина с улыбкой, которую сложно назвать невинной. — Всё же мы уже знакомы.       Пробежавшиеся по Чонгуку глаза оставляют след там, где касаются выемки ключиц. Он чувствует себя более бездыханным, чем после трёхчасовой репетиции, но эта бездыханность придаёт уверенности. В том, что отсутствие Тэхёна в «Драконе» обусловлено не умалившимся интересом, как накрутил себя всполошенный чередой неприятных событий рассудок. — Я даже не знаю, кто ты, — озвучив резонное.       Он раскатывает на языке предложенное ему «ты», пока они проходят внутрь. Поджидающая у стойки девушка встречает их дежурной улыбкой, несмотря на поздний час, и в её присутствии Чонгук слегка расслабляется. Возможно, это всего лишь ужин. Припозднившаяся встреча после той, что не состоялась в привычном им месте.       Здесь ему нравится даже больше. — Ограничимся пока тем, что я — брат твоего начальника, — отвечает Тэхён и перехватывает сумку из его рук, чтобы оставить её в гардеробной.       Девушка приглашает их пройти внутрь, к чему он подталкивает Чонгука, протянув руку ему навстречу. — Ты тоже?..       Юноша ищет, но не может подобрать слов, которые казались бы правильны. Он помнит звуки выстрелов, помнит первобытный страх и адреналин, который испытывал, когда столкнулся с вооружённым мужчиной и оставил ему кровоподтёк на скуле.       Тэхён впоследствии перестрелки держался так, словно для него это было нечто обыденное. Ни намёка на испуг или удивление не отразилось в его безэмоциональных глазах.       Сейчас же в них сверкает искра забавы. — Тоже бандит?       Чонгук отводит взгляд и едва хмурит брови. Он не знал, как обличить эти мысли в слова и не показаться грубым. Или же не оскорбить. Он принимает руку Тэхёна и чувствует, как ладонь воспламеняется от соприкосновения кожи, но вырывать её из языков приятного пламени не хочется отнюдь. Не пока тёмные глаза устремлены к нему так, как он того хотел всю ночь. — Это семейное.       Бесстыдная наглость побуждает вдох замереть на распахнувшихся губах.       Тэхён как ни в чём не бывало проводит их вглубь окутанных тихой мелодией стен. Это место напоминает ресторан, но в подобных Чонгук ещё не бывал — по сторонам всё сверкает, словно вылизанное до блеска, а от обилия зеркал мельтешит в глазах. Столики разделены перегородками, предоставляя полное уединение, а некоторым и вовсе выделено своё пространство. Здесь нет ни души, кроме них и встретившей у дверей хостес, пока та не исчезает за поворотом к самому удалённому столику.       Для него отодвигают кресло, что отзывается в Чонгуке смутившимся взором и тронутыми вспышкой розоватого скулами. Он садится и мельком оглядывается, но взгляд приковывает обошедший столик Тэхён. Его пиджак остаётся на спинке просторного кресла, обнажая рубашку, а сам мужчина подходит к кажущимся бесконечными шкафам, за стеклянными дверцами которых мелькают горлышки запечатанных бутылок. — Белое или красное? — Это, — Чонгук машет рукой, которая всё ещё помнит жар их касания, — предлагают всем артистам кабаре? — Я — нет.       Тэхён закатывает рукава, и взгляд Чонгука падает на татуировки, которые он видел лишь мельком, отблеском у горла распахнутой на пару пуговиц рубашки и у запястий. Белые линии увивают кожу, служа неожиданно красивым контрастом её оттенку. От взгляда на аккуратные, переплетающиеся друг с другом полосы невольно перехватывает дыхание. — Белое. Полусухое, — шепчет Чонгук подсознательно, силой отрывая глаза от потянувшихся к бутылке названного вина рук.       Тэхён улыбается. — Хороший выбор.       Шаги за спиной вынуждают напрячься, не успел Чонгук осесть в бархатном кресле. Рядом со столиком останавливается мужчина в возрасте, привёзший с собой небольшую тележку, бокалы с которой услужливо выставляет на скатерть. Он одет в китель и расшитый фартук, что наталкивает на мысли, что перед ними совсем не простой официант. Возможно, заведующий кухней в этом месте.       Они с Тэхёном обмениваются приветствиями, в то время как Чонгук перебегает взглядом между ними и слегка ёжится. Подошедший мужчина протягивает ему руку, стоит Тэхёну представить его, на что он отзывается робкой взволнованной улыбкой и пожимает протянутую ему ладонь с россыпью рубцов. Их, должно быть, оставили ожоги, без которых не обойтись при готовке. Чонгук возвращает руку на свои колени до того, как может коснуться одного из глубоких шрамов.       Вино разливается по бокалам, пока мужчина рассказывает про изготовленные им блюда. Отставивший бутылку в сторону Тэхён садится напротив, даже не взглянув на еду, и наблюдает за тем, как внимает Чонгук названиям представленной кухни. Тот слегка теряется под вниманием и поднимает взгляд на Тэхёна в молчаливой просьбе о помощи, поскольку прежде не пробовал и половину того, о чём рассказывает ему шеф-повар. — Спасибо, Ючхон. Запиши на мой счёт.       Мужчина с поклоном удаляется, вновь оставляя их наедине. Чонгук даже не открывал меню, но боится представить, сколько стоит бутылка воды в месте, подобном этому. Выложенная перед ним еда пахнет восхитительно, и измотанное долгой ночью тело даёт о себе знать перебившем чувство тревоги голодом.       Замечая его заинтересованность, разведённую лёгким смятением, Тэхён пододвигается ближе и рассказывает о каждом из представленных блюд. Их больше не беспокоят, и кажется, что затянувшаяся ночь сузилась до уединённого уголка в мягком свете люстр. По крайней мере, так чувствует Чонгук, для которого в это мгновение остаётся только ласкающий слух своим тембром голос и случайные касания пальцев, от которых по фалангам бежит дрожь.       Он ловит взгляды Тэхёна, отзываясь негромко из-за горючего трепета. Бокал вина помогает забыться и укрыться от глаз, которые Чонгук уже отпечатал под веками, с первой их встречи. В тайне он наслаждается этой сладостной пыткой, пока смакует на языке лёгкий медовый привкус с отдающими приятной горечью нотами.       Тяга к этому человеку отражается на изогнутом стекле бокала, переливаясь искрами на дне растерявших боль глаз.       И всё же Чонгук чувствует себя не в своей тарелке, сидя в простой кофте и штанах, в то время как Тэхён одет подобающе. Пусть его пиджак и скинут на спинку кресла, верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, а рукава закатаны, он кажется собранным. Неприлично красивым в мерклом свечении ночи. Чонгук же чувствует себя не к месту, пусть то и было заготовлено под него.       Он и подумать не мог о том, что его перехватят на выходе из кабаре и повезут сюда.       Но жест ему, безусловно, откликается. — Здесь красиво, — шепчет Чонгук, перебегая взглядом по стенам. Что угодно, лишь бы на мгновение отвлечь от себя внимание, которое у него едва выходит удерживать.       Тэхён согласно хмыкает, когда делает очередной глоток вина. — Об этом месте знают немногие, и зря. Весь интерьер уникален, даже обои были выполнены от руки.       Только сейчас Чонгук обращает внимание на детали. Стены и правда расписаны на мотив известных картин, освещённые лампами, роняющими мягкий свет на то, что на самом деле кажется ручной работой художников.       Противоположная ему стена раскрашена уж очень знакомо. Всплески воды, расходящаяся рябью гладь завораживающих голубых и синих оттенков. Ворох белых перьев, рассыпанный аккуратными мазками. Чонгук хмурит брови, вглядываясь в очертания, и даже не замечает обернувшегося на неё следом мужчину. — Фреска на той стене была вдохновлена «‎Лебединым озером».       Он моментально зажимается и опускает взгляд в полупустую тарелку. Аппетит сбивает так же стремительно, как сбили с его лица краску слова о поставленном на мотив балета номере.       Глаза Чонгука падают на скатерть, расшитую изящными стежками алых нитей. Голос подрагивает в такт ресницам, стоит ему отставить бокал вина, ручку которого он боялся сжать так крепко, что надломит хрупкое стекло.       Надломится за ним следом. — Думаю, мне уже пора. Скоро рассвет, да и у меня тренировка завтра... — Я подвезу.       Тэхён не даёт ему просто взять и сбежать, поджав хвост. Поднявшись из-за стола, Чонгук обегает взглядом оставшуюся еду и чувствует укол вины за труд, вложенный во все эти блюда. Опустившаяся на поясницу ладонь вытягивает из этих заплутавших мыслей и возвращает во мгновение, в котором ему на плечи накидывают всё тот же пиджак, прежде чем направить их обоих на улицу.       Должно быть, от Тэхёна не укрылось то, как промёрз он в те мгновения, когда вышел из привёзшей его машины. Это очередной вспышкой оседает в подушечках пальцев, крепче вцепившихся в полы пиджака.       Отделанный чёрным салон встречает всё тем же запахом, которым пропахла наброшенная на плечи ткань. Чонгук невольно утыкается в неё носом, пока Тэхён обходит ожидавшую на парковке машину, встрепенувшись лишь со звуком открывшейся с водительской стороны двери. По усмешке, что мелькает в уголке губ, когда мужчина заводит двигатель и выкручивает руль, можно понять, что Чонгуку не удалось утаиться.       Они срываются с места в нужном направлении до того, как он успевает назвать свой адрес. Вместе с охладившим тело ночным воздухом приходит осознание, что Тэхён знает, куда держать путь и без того. На него наверняка навели справки. А может, проболтались в «Драконе», хранящем его личное дело.       Это должно пугать. Это брат его начальника, в конце концов. От него веет угрозой, но сквозь её губительный аромат пробивается ещё один, подобно афродизиаку, спрятавшемуся в нотах дорогого парфюма.       Сомнений в том, что вскоре Чонгук окажется на своём пороге, не находится среди полыхающих на кончиках пальцев чувств. Он живёт в непримечательном районе, с северного берега реки. Улицы там не пылают роскошью, как место, где Чонгук обнаружил себя этой ночью.       Это не вызывает стыд. Всё, что он испытывает, — это желание оттянуть маячащий где-то на далёком горизонте рассвет.       Чонгук отрывает взгляд от проносящегося мимо города и оборачивается к Тэхёну. В такой близи, несмотря на тускло освещённый салон, он может позволить себе заглядеться. Увитая белым рука расслабленно держит руль, в то время как вторая покоится у коробки передач. Чонгук закусывает губу и глубже кутается в пиджак, даже если ему больше не холодно. Возжигает изнутри близость Тэхёна и то, с каким упоением вбирает его сверкающий в полумраке взгляд, скользнувший по красивому профилю лица.       То не испещрено линиями, которые свойственны тем, кто позволяет эмоциям брать над собой верх и показываться посторонним. Улыбка, кажется, изредка касается его черт. Возможно, в жизни Тэхёна улыбаться нечему. Чонгуку это знакомо. В уголках его губ так же не найти отдающих беззаботностью морщинок, свойственных счастью.       Отчего-то под сердцем зарождается желание коснуться родинки на губе, на которой взгляд юноши задерживается дольше, чем ему следует себе позволить. — Кто ты такой?       Может, бокал вина развязал язык, который Чонгук прежде держал за зубами. Он не отводит взгляд, даже когда Тэхён оборачивается к нему, вскинув бровь. В его глазах не заметно отторжения или холодности, которая могла бы отвадить промолвленное шёпотом любопытство. Только всё та же бесстрастность, которую Чонгук уже принялся считать губительной. — Тебя пугает то, кем я могу являться? — Меня смущает субординация. Я всё-таки работаю на твоего брата.       Со стороны Тэхёна слышится искренний смех. Как будто он не ожидал подобного ответа.       На губы пробирается улыбка. Чонгук прячет её в плече пиджака, когда отворачивается в сторону окна, где мелькают уже знакомые ему здания, и не отказывает себе в том, чтобы сделать очередной вдох оставшегося на пиджаке одеколона. Его концентрат словно повысился за то мгновение, пока он смаковал на кончике языка колкий, но честный ответ, и это подталкивает обернуться, когда они наконец останавливаются у его дома. — Поверь, он не будет против.       Против чего? — хочется спросить, но Чонгук кусает свой язык. Ответ он уже знает и сам.       Стоит ему оглянуться, как пальцы ловят его подбородок и не дают опомниться, прежде чем губы Тэхёна обрушиваются на него поцелуем. Страсть, под напором которой Чонгук крошится, забирает ошмётки дыхания из поражённо раскрывшихся навстречу губ. Он медлит лишь мгновение, пока жар окутавшей его близости вспыхивает мелкими молниями по замершему телу. Ладонь обвивает талию Чонгука и требовательно притягивает ближе, не позволяя отстраниться и разорвать поцелуй, навстречу которому он долгожданно льнёт с хлипким стоном.       Чонгук представлял в своей голове это мгновение бессчётное количество раз, но ни в одном из них не смел полагать, что целовать Тэхёна будет так всеобъемлюще.       Их губы сталкиваются вновь, стоит Чонгуку податься ближе и впустить пальцы в крепкую линию плеч. Тэхён отзывается скользнувшей на бедро и сжавшей кожу ладонью, привлекая его к себе, несмотря на тесноту машины. Он кажется измождённым, сплетая их губы так иступляюще терпко и плавно, что Чонгук забывает дышать. Словно он хотел сделать это всю ночь, а может — и раньше, и осознание собственной желанности сжигает дотла.       Изнеженный стон теряется в поцелуе и оседает на укрывающем их стекле. Пробежавшиеся по телу мурашки узорами расползаются там, где соприкасается обнажённая кожа. Чонгук тонет в губах мужчины, утягивающих его в бездонную пучину, которой следовало бы противиться. Только в нём не осталось страха. Лишь обжигающее влечение, с которым он поддаётся Тэхёну и позволяет терзать свой отзывчивый рот в поцелуе, который сам предвкушал.       Сбившееся дыхание холодит губы, отдающие биением участившегося пульса, стоит Тэхёну прекратить эту пытку. Он обегает едва ли насытившимся взглядом лицо, которое накрывает ладонью, касаясь вспухших от ласки губ. Его испепеляюще тёмные глаза кажутся пленёнными, и подавшийся навстречу Чонгук ловит себя на мысли, что хочет ещё. Его никогда не целовали так страстно и опустошающе, и он всё ещё не может выровнять своё дыхание. — Ты придёшь в следующую пятницу?       Слова даются с трудом, когда всё, чего ему хочется, — это осесть в пылких объятиях Тэхёна и никогда те не покидать. Забыть про то, что их связывает, заглушить внутренний голос, твердящий, что Чонгуку не стоит терять себя в обольстившем его внимании.       Он безвозвратно теряется в сетях Тэхёна, которых должен был сторониться.       Если бы только наживка не была столь сладкой, что Чонгук всё ещё ощущает её на своих зацелованных губах. — До встречи, Чонгук.       В этих словах он находит ответ на свои слова — обещание. Оно же оседает там, где тело помнит распалённые касания, даже сквозь одежду.       Он не может дождаться этой встречи. В тех же алых стенах, что свели их друг с другом, совсем не подозревая, к чему это приведёт.