Мёртвое сердце

Весна наступала неотвратимо, каждый день понемногу отвоёвывая у зимы маленькие кусочки реальности, складывающиеся в неприглядную картину, заполненную сухими голыми ветками деревьев, чёрной землёй и редкими проблесками голубого неба на бело-сером своде. Тут и там, точно извиняясь, начинали пестреть зелёные травинки, на ветвях набухали робкие, дрожащие от малейшего сквозняка почки, а первый желтый цветок Лили встретила с детским восторгом и с такой же непосредственностью: недолго думая, сорвала жёлтую головку на зеленоватом стебле и отнесла к Снейпу в класс зельеварения, где она всё равно проводила почти неприлично много времени. Цветок стоял один-одинёшенек в огромной мутной вазе, помнившей, казалось, самого Слизерина. Весеннее настроение охватывало учеников Хогвартса. Влюблённые с новой силой принялись сбегать по ночам из своих гостиных для того, чтобы провести парочку лишних часов наедине. К счастью, погода не радовала комфортными температурами, так что профессорам не приходилось рыскать по территории замка в поисках гулён. Впрочем, были люди, — ну, не совсем люди, — которых всеобщий ажиотаж не коснулся. К ним относился обычно жизнерадостный Рубеус Хагрид, работавший лесником при Хогвартсе. Рубеус в своей крови нёс ровно половину великаньей, так что выглядел он соответствующе: огромный, заросший бородой по самые глаза мужик в меховом тулупе, который Хагрид не снимал даже летом. Характер, однако, Рубеус имел самый что ни на есть добродушный; зачастую из-за своей любви к миру и населяющим его зверушкам полувеликану весьма серьёзно доставалось от окружающих. Лучшим примером тому мог бы стать скандал, разразившийся буквально пару недель назад: Хагрид вздумал вырастить в своей хижине дракона, невесть как оказавшегося у него. К несчастью, Рубеус забыл о том, что дом его сделан из дерева, а драконы — твари огнедышащие, и вышло так, что некоторое время лесник, лишившийся и дракона, и крова, жил в Хогвартсе, совсем рядом с башней Гриффиндора. Так что не было ничего удивительного в том, что Лили, нестерпимо скучающая без своего любимого брата, вознамерилась подружиться с удручённым лесником. Именно благодаря этой дружбе, навязанной скорее от скуки, нежели от реального желания, Лили заметила, что приободрившийся было Хагрид вновь начал скатываться в затягивающую его, точно трясина, депрессию. — Ха-агрид, открывай, я пришла! — призывно крикнула Лили, для надежности пару раз стукнув кулачком по новёхонькой дубовой двери. По ту сторону дуба завозились, громко щёлкнула задвижка и приветливо скрипнули петли. Заново отстроенный дом был преимущественно из камня и прекрасно подходил леснику по росту, хотя и был великоват для остальных его посетителей. Лили задрала голову, едва не упав, чтобы взглянуть Рубеусу в лицо, почти полностью скрытое бородой. Несмотря на лишнюю растительность на лице, Рубеус Лили нравился. — А, малышка Лили, — пробасил Хагрид, от радости и врождённой неловкости не зная, куда деть руки. — И, кхм, брат твой, как там бишь его… — Эванс, — представила брата Лили, прежде чем прошмыгнуть в дом, потянув за собой брата. — Эванс?.. — Просто Эванс! — крикнула она из глубины гостиной. Хагрид пару мгновений потоптался на месте, затем закрыл дверь и с особым удовольствием задвинул гротескную металлическую щеколду. Леснику она очень нравилась: в память о Норберте, дракончике Хагрида, директор Дамблдор трансфигурировал обычную щеколду в язык пламени, что выплёвывал дракон, а дверь изнутри украсил самим огромным крылатым ящером. Великий он человек — Дамблдор, да… хотя Лили не нравился — слишком бородатый. Изначально дом имел две комнаты: гостиную-спальню и кухню, разделённые дверью, которую лесник снял; как говорил сам Хагрид, ему так было привычнее: прошлый его дом был мало того, что из дерева — так ещё и имел всего одну комнату с удобствами на улице. Мебель дома была массивной, и её Хагрид лично вырезал из огромных деревьев Запретного леса, так что стулья и столы вышли под стать их обладателю и создателю. Лили уже сидела на кухне и со сосредоточенным видом грызла мраморные печенья. Её брат крутил в руках три зуба разных размеров и форм. Перед мальчиком на тарелке стоял заляпанный кровью кекс. — Ох, это, как же это так! — всплеснул руками Хагрид, едва завидев зубы Эванса. — Извини, мне так, это, жаль! Иди, это, к мадам, мадам Помфри, она даст, этот, как его, костерост! — Потом сходит, — беззаботно отмахнулась от предложения лесника Лили, старательно облизывая печенье в попытке его размочить. — А сделай чай! — Ох, это, как его… конечно! Хагрид принялся греметь посудой. Лили отложила печенье, и, пока Рубеус был повёрнут к ней спиной, быстро воткнула зубы брата обратно ему в дёсны. С первого раза она перепутала местами клык и передний, но, заметив ошибку, переставила зубы на правильные позиции и, сделав страшное лицо, выразительно посмотрела на брата. Эванс, будто бы оробев от подобного взгляда, захлопнул рот, но довольная Лили успела увидеть, как светло-зелёная искра магии заметалась по тёмным дёснам её братца, возвращая им нормальный розовый цвет. Хагрид разлил чай по огромным литровым чашкам, поставил их перед детьми и сам грузно уселся за стол, чинно сложив руки, точно первокурсник на первых уроках. — Как, это, дела? Лили вновь взяла обслюнявленное печенье и принялась рассказывать обо всём сразу: о цветке, об отработках со Снейпом, о том, как надоела ей слякоть и зима, как умён её брат, но как он же ленив, как не любят его на Гриффиндоре, как… Поначалу Хагрид пытался выглядеть серьёзным и собранным, точно гоблин перед начальством, но спустя пару минут непрекращающегося потока информации он немного оплыл на своём стуле и принялся кивать невпопад. Поговорив ещё немного о разной чепухе, Лили неожиданно спросила: — А что ты такой грустный? Рубеус встрепенулся, точно огромный бородатый цыплёнок, и выпалил: — Пушок пропал! Затем лесник, смутившись своих слов, принялся неловко ёрзать на своём месте, но Лили уже почуяла запах интересного. Словно самая настоящая змея-искусительница, она продолжила расспрос сладким, располагающим голоском: — Пушок? Как Пушок, друг мой? Хагрид неуверенно взглянул на девочку и её брата. «С одной стороны, они дети», — размышлял великан, — «с другой — они ведь мои друзья, верно? Малышка Лили поддержала меня, когда мне было очень плохо и грустно из-за Норберта, и вот теперь готова опять выслушать его грустный рассказ, хотя даже Дамблдор — великий человек! — устал от этой истории…» — Пушок. Трёхголовый щеночек, я его привёл по просьбе Дамблдора. Великий человек! Пушочек, кхм, должен был охранять… — Рубеус с сомнением поглядел в кристально-чистые болотные глазки Лили, — Должен был тут быть, короче. А теперь — исчез! — Как исчез? — переспросила девочка, принимаясь отмачивать печенье в чае. — Вот так! — хлопнул по столу Рубеус. Лили успела поднять свою чашку, в отличие от Эванса. Горячий чай вылился мальчику прямо на штаны, но тот даже не поморщился. Хагрид испуганно всхлипнул, вскочил на ноги, едва не перевернув стол, и принялся бегать по кухне в поисках полотенца, потрясённо бормоча себе под нос извинения и прочие глупости. Лили небрежным взмахом волшебной палочки осушила одежду брата и командным тоном приказала леснику налить ещё чашку чая. — Итак, Пушок сбежал… я хотела сказать, исчез, — быстро исправилась гриффиндорка, едва завидев, как глаза полувеликана начинают наполняться слезами. — Может, его кто-то украл? — Да как его украдёшь-то! — махнул непонятной тряпкой Хагрид, которой, видимо, хотел вытирать чайную лужу. Так как лужи больше не было, Рубеус шумно высморкался в ткань. — Он ж это! Огромный! Клык — во! — оттопырил указательный палец лесник. — В башке по сто клыков, сама башка — с чайник, а ещё их три штуки! Лили мысленно составила слепок пасти Пушка и мысленно же сравнила с раной на ноге Эванса, которая отказывалась заживать, сколько бы магии её брат в неё не вливал и сколько бы не кудахтала мадам Помфри. Куска ноги у Эванса как не было — так и нет, что было довольно неприятно для Лили, хотя и не мешало ей или её брату спокойно жить. — А Пушок случайно не в третьем коридоре жил? — Ну да. А ты это, откуда это знаешь? — выслушав краткий пересказ злоключений Эванса, Хагрид ещё раз высморкался. — О, прости меня, прости! Я не хотел, это, чтобы кто-то, это, пострадал! Дамблдор, — великий человек! — сказал, что проследит за безопасностью учеников! — Ну-ну, не волнуйся так, — Лили похлопала готового разрыдаться Рубеуса по руке. — С Эвансом всё частенько идёт наперекосяк. Не мог Пушок сам уйти? — Не, — шмыгнул полувеликан. — Не мог. Большой же, в дверь не пролазит. Засыпав Эвансов извинениями, Хагрид, отговорившись кучей дел, практически сбежал на улицу, заверив детей, что они могут не торопиться, да и вообще «чувствовать себя, точно, это, дома!» Лили предложением воспользовалась и допивала свой чай, вальяжно развалившись на жёстком диване, целомудренно прикрытом чем-то, отдалённо напоминающим занавеску по размеру. — Слушай, Эванс, — позвала девочка брата, так и не сдвинувшегося с места и даже не пошевелившегося. — Как думаешь, три головы — это мутация просто или что-то более серьёзное? Эванс повернулся к ней, и Лили, поражённая наличием реакции на свои слова, даже прекратила покачивать ногой. А уж завидев искры серебристого страха в глазах брата, девочка и вовсе села, максимально выпрямляя спину, точно на экзамене перед злобным преподавателем. — Серьёзное? — бесцветно переспросил Эванс, смотря на сестру серебрящимися глазами. — Не серьёзное. Не мутация. Не думай. Просто… забудь. К этому разговору они больше не возвращались, но поведение брата не выходило у Лили из головы. Эванс стал нервным, постоянно оглядывался по сторонам и много слушал. Источник звука Лили не могла определить, но как-то раньше Эванс признавался ей, что иногда он слышит голоса и шёпот тех, кого не должно быть среди живых. Уточнять он в тот раз не стал. «Что-то явно идёт не так», — поняла Лили, когда Эванс категорически запретил ей покидать башню Гриффиндора после ужина. Подобный комендантский час казался ей до ужаса неудобным: Лили привыкла вечерние часы проводить с Грейнджер, Салли-Энн или профессором Снейпом, иногда девочка даже гуляла со школьными привидениями или пила её любимый травяной чай у Хагрида. Необходимость безвылазно сидеть в башне Гриффиндора по вечерам существенно сократила список любимых занятий Лили, разрешённых ей. Нет, она с удовольствием продолжала общаться с Салли-Энн, делала домашние задания (чего не делала раньше почти никогда, кстати), наладила отношения с однокурсниками, рисовала, лепила, опять рисовала… но прошла неделя, наступил апрель — и Лили поняла, что ей стало так скучно, что она готова ослушаться своего брата. Со своим постыдным желанием она боролась ещё около недели, но в пятницу, когда вечером в гостиной было не больше десяти человек, а погода радовала тёплым ветерком и редкими облаками на небе, Лили всё-таки не выдержала и выбралась из душной красно-золотой обители. Полная дама проводила девочку спокойным взглядом и, чуть улыбнувшись, продолжила заниматься сольфеджио в надежде когда-нибудь разбить бокал исключительно силой голоса. А что ей ещё оставалось после смерти?.. Лили представляла себя маленькой шпионкой, прокравшейся в стан врага: за каждым поворотом мог таиться Эванс, который в последнее время подозрительно оживился и принялся шататься по школе с удвоенной силой. К счастью, выражения своего лица он не менял — а то Лили могла бы подумать, что её братца подменили, а подделка плохо справляется со своими обязанностями, вроде общения с ней или игры в мальчика-аутиста, что бы это ни значило (само слово она слышала от профессора Снейпа. Ну, как слышала. Подслушала.). Предполагаемый враг всё никак не встречался, и Лили расслабилась. По пути ей попадались шепчущиеся компании старшекурсников, мечтательные равенкловцы, пакостно ухмыляющиеся слизеринцы — и ни одного Эванса, подумать только! Желание выйти на улицу было жестоко подавлено сохранившимся стыдом и робостью перед братом. Злобы Эванса Лили не боялась, да и не уверена она была, что её названный брат мог злиться, но вот расстраивать его совсем не хотелось. Когда мальчик был опечален, то смотрел на неё долго, без выражения — а уж воображение Лили дорисовывало особый блеск его глаз или чуть опущенные уголки губ. Вскоре первокурсница и вовсе перестала настороженно рассматривать каждого встречного и, заложив руки за спину, вальяжной походкой пошла в неизвестном направлении. Её одолевали совсем не радужные мысли. «Мда, ну и погуляла я. И что? А теперь стыдно будет Эвансу в глаза смотреть. Хотя я и так не смотрю обычно… но нехорошо это. Обратно, что ли, пойти?» Она остановилась напротив картины со скачущими щенками; у каждого было по два хвоста. Наблюдая за весёлой и беззаботной вознёй на холсте, девочка на несколько минут абсолютно перестала следить за тем, что её окружает. Ей казалось, прошло не больше минуты — а за окнами начало темнеть. Подобные «выбросы из реальности», как называла их сама Лили, происходили с ней нечасто, но всё же происходили. Девочка считала их крайне неудобными: во время своей «отключки» она не видела и не слышала ничего, не реагировала ни на что и вообще была больше похожа на восковую фигуру, нежели на живую девочку, как однажды призналась Лили её знакомая из приюта. «Интересно, сколько сейчас времени?» Факелы упрямо не желали зажигаться, и Лили, верная своей привычке, попыталась было поиграть с тенями, купающимися в слабом лунном свете. К её удивлению, серо-синие затейницы игру приняли весьма неохотно и извивались, точно змеи, чей покой был нарушен. Обиженная на подобное поведение Лили, вздёрнув нос, решила гордо покинуть их общество. Коридоры были почти пусты. Встретившиеся Лили привидения приветливо склоняли головы, Лили в ответ улыбалась каждому, даже невероятно хмурому Кровавому Барону, что, вопреки своему обыкновению, поднялся из лабиринта подземелий. — Юная Госпожа решила нарушить запрет юного Мастера? — спросил Барон, слегка замерцав. Лили остановилась. Смущённо потерев переносицу, она неловко произнесла: — Да, я… немного хотела. Но… так вышло, в общем. — Призрак кивнул. — Гуляете? — Луна сегодня вышла рано, — ушёл от ответа Барон; иногда по своей манере говорить он напоминал Лили кентавров, рассказов о которых она наслушалась во время чаепитий у Хагрида. — И я вместе с ней решил выйти. К тому же, нынче неспокойно — но он не пойдёт под солнце, хоть его лучи и слабы, ужасно слабы, — Барон посмотрел в окно, и Лили тоже повернула голову. Солнце уже скрылось за горизонтом, но лёгкое красное марево сохранялось. Оно словно омывало границу между небом и землёй, касаясь небосвода. — Он? — переспросила Лили. — Скоро свет луны и солнца перестанут смешиваться, юная Госпожа. Вам стоит прийти к живым до того, как это произойдёт. Он не любит живых. Вам стоит идти. — Барон, кто такой этот «он»? — Вам стоит идти, Госпожа, — повторил Барон, истаивая, точно утренний туман. — Вам стоит идти. — Я… но! — Лили оглянулась по сторонам, но в коридоре она была одна. — Ладно, ладно. Иду. Напоследок взглянув в окно, девочка сморщила нос и зашагала в сторону башни Гриффиндора. Идти ей было нужно долго, около пятнадцати минут, и лишь за такие огромные расстояния между стратегически важными объектами «кровать-столовая-кабинеты» Лили не любила Хогвартс. Впрочем, замок был изрыт потайными ходами, точно норами, и знающие их могли передвигаться с потрясающей быстротой. К несчастью, Лили знала всего два хода, которые ей показали сердобольные старшекурсницы, имеющие парней-слизеринцев: от гостиной Слизерина до Большого зала и от Большого Зала до пятого этажа. «Какой же этот замок большой», — недовольно подумала девочка, не сбавляя шага, — «ужас просто! Ещё и… Это ещё что?» Тишину рушил мягкий шелест, будто от большой змеи, ползущей по камням. Лили прислушалась, и ей удалось вычленить ещё и звуки тяжёлого дыхания, почти неслышные, но набиравшие силу. Постояв некоторое время, Лили развернулась и пошла обратно, к развилке: что бы ни дышало так, девочка совершенно точно не хотела с этим встретиться. У развилки можно было бы сменить путь, пройдя до Большого зала, а там уж по тайному ходу, пусть это будет немного дольше, нежели если бы она пошла дальше по тёмному коридору. Дыхание не становилось тише, напротив, оно будто бы приближалось; стал различим тихий цокот. Лили прибавила шагу, едва сдерживая себя от того, чтобы не оглянуться. — Ты тут? — расслышала она вдруг шелестящий шёпот. Чувствуя, как кровь отхлынула от щёк, а ладони вспотели, Лили нервно облизнулась и всё же посмотрела назад. Коридор был пуст, а тени замерли, будто бы в нерешительности. Вздрогнув, тени принялись совсем по-змеиному извиваться и сплетаться друг с другом так, что от лунного света не осталось и следа. Он словно поглощался той тьмой, что неожиданно раскинулась под ногами Лили. — Я знаю, что ты тут, — протянул уже другой голос, низкий и рычащий. На секунду замерев, Лили бросилась бежать так быстро, как она только могла. Хриплый смех прозвучал набатом, и, резко оборвавшись, сменился тяжёлой рысью с громким цоканьем когтей. Прямо рядом с громадной картиной, бывшей входом в потайной ход, существо, преследовавшее Лили, рявкнуло. Испуганная девочка пробежала мимо натюрморта, осознав роковую ошибку лишь спустя несколько секунд бега. «Да оно же играется», — с неожиданной холодностью разума поняла Лили. Задыхаясь от бега и режущей боли в груди, она сохранила ясность мышления и кристально-чистые мысли. «Играется…» Осознание этого резануло, точно ножом, и, обуреваемая придающей силы яростью, Лили круто развернулась и побежала обратно, к картине. Совсем рядом с ней девочка остолбенела, устремив взгляд в конец коридора, где так же, как и она, застыла огромная фигура угольно-чёрного животного, сотканного из друзей-теней. — Ну что же ты? — почти нежно спросил шипящий голос. Зацепившись омертвевшими пальцами за тяжелую раму картины, Лили потянула её в сторону. Существо бросилось к ней через коридор, и страх за свою жизнь придал девочке сил: она сдвинула картину на достаточное расстояние, чтобы протиснуться в потайной ход. Ноги у Лили подогнулись, и она упала на грязный пыльный пол, тотчас принявшись отползать вглубь. Не зря: с лёгкостью отодвинув картину, в проход протиснулась огромная конечность, увенчанная когтями и напоминающая звериную лапу и человеческую руку одновременно. Лили зажала себе рот руками, подбирая ноги. — Ну же… Ты прячешься? — лапа исчезла, но к проходу приблизилась громадная морда с мутным белым глазом без зрачка или радужки; из нижнего века сочился гной. — О, давай поиграем, давай. Голова убралась, и существо прошло мимо хода; Лили видела лишь, как текуче переступают страшные лапы и долго вьётся толстый змееподобный хвост. — Встретимся у другого входа, — раздалось у девочки совсем рядом с ухом, и Лили, вскрикнув, кинулась по тайному ходу, молясь лишь о том, чтобы прийти первой и дойти до «живых», как советовал ей Барон. Вся в пыли и грязи, Лили вывалилась из тайного хода, почти не чувствуя ног. Она тут же принялась бежать, даже не подумав посмотреть, рядом ли тот ужас с гноящимися глазами. Единственным способом убежать от твари было для неё достичь лестниц. О том, как она будет подниматься по ступеням, грозящим в любой момент исчезнуть у неё из-под стоп, Лили старалась не думать. Тварь мурлычила ей в спину, а впереди уже виднелся лестничный пролёт. Врезавшись в перила так, что несколько мгновений она не могла вздохнуть, Лили перегнулась через них почти наполовину, оценивая расстояние до пола. Падать нужно было много, то ли пять, то ли шесть этажей, и Лили сковал ледяной липкий страх. Замок, вознамерившийся поиграть с ней в такое неподходящее время, отвёл от площадки все лестницы, и пути было всего два: назад или вниз. Тяжёлое зловонное дыхание за спиной сменилось рычащим смехом, и Лили, чувствуя слабость в коленках, перемахнула через перила. Поток воздуха задрал её юбку и изрядно похолодил ноги, прежде чем обжигающая боль пронзила каждую косточку стоп девочки. Смех был таким громким, что Лили едва услышала мерзкий звук собственных ломающихся костей. Падала она именно на ноги, и теперь болело не только всё, что было ниже колен, но и отчего-то — спина. Неловко завалившись на живот, Лили, наконец, протолкнула в лёгкие клочок смрадного воздуха. Сверху на её спину шлёпнулось что-то тёплое. Оно растеклось по ней, впиталось в форму и даже залило пол мутноватой бело-красной жижей. «Больно», — обессиленно подумала Эванс, со всхлипом прижимая лоб к полу. Рядом не было никого, кто мог бы ей помочь.