Мёртвое сердце

Из больничного крыла Эванса выпустили как раз тогда, когда облезлые чёрные кусочки промёрзшей земли робко выглянули из-под белых сугробов. Такую погоду Лили не любила совершенно, поскольку первые оттепели всегда были обманчиво-ласковыми и добрыми, хотя могли просуществовать всего пару часов. После себя они оставляли грязные пятна омерзительного цвета, обледеневший жесткий снег и скользкие полосы дорог. Небо всё ещё оставалось неприлично-серым, затянутым бесконечным маршем облаков. Редкие озлобленные голодные птицы мрачно зыркали на поваливших на улицу учеников своими блестящими глазёнками. — Хорошо, что я тебя вызволила, правда? Мальчик не ответил, даже не повернул головы. Для него всё было едино: пребывание в больничном крыле, сидение на уроках или же тупое потакание Малфою, возомнившим себя хозяином или, по крайней мере, покровителем красноволосого слизеринца. К счастью, Драко был больше занят учёбой, налаживанием связей на факультете и подчинением себе первокурсников-грязнокровок, нежели Эвансом. Лили опасалась, что через год-два приоритеты Малфоя могли круто измениться. Эванс достал из кармана мандарин и протянул его сестре. Лили с благодарностью приняла фрукт: после обеда прошло уже целых полтора часа, и она успела проголодаться. Девочка принялась чистить мандарин, со злобной радостью вспоминая, какими ошеломлёнными выглядели лица медиков, когда Эванс, не открывая глаз, взял её за руку; мадам Помфри, как бы девочка к ней ни относилась, всё же удалось выторговать для неё и Эванса «прощальную» встречу, прежде чем мальчика должны были перевести в Мунго. Глупые колдуны! Так долго не пускали её к брату! Ну, они думали, что не пускали. О, гриффиндорка прекрасно помнила, как после нескольких дней беспрерывного штурма больничного крыла и примерно за три недели до планируемого «переезда» Эванса в Мунго она решила откровенно поговорить с мадам Помфри. Женщина казалась ей вполне адекватной, а значит, Эванс могла рассчитывать на конструктивный диалог и, возможно, — только возможно! — на то, чтобы взглянуть на своего дорогого брата хоть одним глазком. Резкий отказ мадам выбил Лили из колеи: — Что значит «нет»? — повторила девочка, чуть понизив голос. — «Нет» значит «нет», мисс Эванс. Я не в праве пустить ни вас, ни кого-либо ещё к мистеру Эвансу. — Он мой брат! — Нет, — повторила Помфри, прежде чем начать игнорировать любые попытки Лили договориться. Гриффиндорка не стеснялась никаких методов, чтобы проникнуть к единственному родственнику, начиная с шантажа и заканчивая заключением договоров со слизеринцами. Ни для кого не были секретом её мотивы и желания, и весь Хогвартс, затаив дыхание, следил за попытками рыжеволосой бестии переиграть мадам. Некоторые ученики даже делали ставки, и Лили, хотя и злилась на подобное отношение к себе и своему брату, отчасти понимала скучающих детей: из развлечений в Хогвартсе был только квиддич, Снейп и что-нибудь редкое и необычное, вроде полуголовой Грейнджер. К несчастью, ничто не принесло Лили победы. Все её попытки пробраться к брату не увенчались успехом. Успеваемость девочки значительно снизилась, но лишь из-за того, что та думала скорее о том, какую хитроумную ловушку установить около лазарета, нежели о домашних заданиях или скучных лекциях. В поисках необходимых чар девочка перевернула половину библиотеки вверх дном, доведя несчастную мадам Пиннс до нервного срыва. Лили должна была признаться, что собственные поиски интересующего её материала были намного более увлекательными, нежели монотонный бубнёж и махание палочкой в классе Чар. К началу весны, когда морозы неожиданно стали невероятно сильными, совсем отчаявшаяся первокурсница отправилась туда, куда не пошёл бы ни один гриффиндорец для того, чего бы ни одна гриффиндорка не сделала — она пошла жаловаться Снейпу. — Ничего не выходит, — уныло поведала Лили в который раз, пошлёпывая широкой стороной лезвия по склизкому боку слизняка. Разделочная доска была вся изгваздана в серо-жёлтой слизи, переливающейся в свете свечей всеми цветами радуги. — Совсем ничего. Я перепробовала всё. Снейп оторвался от проверки домашних заданий: — Всё? — Кроме непростительных, — махнула ножом Лили, отчего крупная капля слизи сорвалась с кончика инструмента и звучно шлёпнулась на соседнюю парту. — Я уберу. А идея с непростительными уже не кажется мне нереальной. Одно Империо, — девочка сымитировала движение волшебной палочки, старательно выводя кончиком ножа узор заклинания, которое она, откровенно говоря, знать была не должна, — и перед тобой открыты все двери. — В том числе и в Азкабан, — напомнил Снейп, возвращаясь к проверке эссе. — Это если докажут, — скривилась Лили, ещё несколько раз похлопав по слизняку; звук выходил отвратительный. — Профессор, а у вас есть идеи, как мне попасть к брату? Мне очень надо! — Позже, мисс Эванс. Зельевар, не спеша, проверил оставшиеся домашние задания, пока Лили дорезала слизней. Сложив пергаменты в стопку, профессор убрал их в ящик письменного стола и, подождав, пока девочка приберет за собой, жестом приказал ей следовать за ним. Мрачная гриффиндорка, полная решимости, не произнесла ни звука, и даже злобный волшебный коридор не посмел перечить юной волшебнице, поспешив доставить её прямиком к лестнице, ведущей на первый этаж. Прямо перед дверью, открывающей доступ в медчасть, Снейп остановился. Резко развернувшись, мужчина осмотрел Лили с ног до головы, будто оценивая её. — Мисс Эванс. Вы осознаёте, что то, что я собираюсь сделать… За допуск посторонней, — увидев, как девочка возмущенно округлила глаза, Снейп повторил, делая акцент на этом слове, — посторонней, мисс Эванс, к тяжело больному я не отделаюсь одним выговором от директора. Говоря откровенно, вмешиваться в работу колдомедиков вообще противозаконно. Лили поджала губы. — И почему вы тогда это делаете, профессор Снейп-сэ-эр? Несколько секунд зельевар действительно обдумывал этот вопрос, но потом покачал головой, видимо, так и не придя к логичным выводам. — Не знаю, мисс Эванс. Но мне кажется, что это будет верным решением. Он толкнул дверь, и Лили почти услышала, как неохотно, со скрипом прогибаются нити волшбы, призванные следить и отваживать посторонних. Девочка поднырнула Снейпу под руку, точно зная, куда ей нужно идти. Двигалась она так тихо, что обычный шаг профессора Снейпа, который не слышал даже Флитвик, мог бы показаться резким и шумным. Снейп проследовал за Лили, что, подобно ищейке, кинулась к своей цели. Как девочка выбрала среди десятка ширм нужную, Северус не знал, да и не хотел знать. По пути он накинул на больничное крыло сеть сонных чар, укрепляя дневную дрёму уставших колдомедиков. — Эй-эй, Эванс, спишь? Зельевар зашёл за ширму и аккуратно задвинул её за собой. Некоторое время он не решался повернуться, не уверенный, что имеет право на то, чтобы смотреть за фактическим воссоединением брата и сестры. — Эванс, хватить спать, — недовольно фыркнула Лили. Тихонько скрипнули пружины матраца, когда она села рядом с братом. Снейп повернулся. Вздохнул. Устало потёр глаза. Брат Лили Эванс выглядел, точно несвежий труп, который зачем-то выкопали из земли. Кожа была непонятного желто-синего оттенка, местами оплывшая и бугрившаяся; на теле раскинулись то ли синие, то ли серые синяки; на заплывших глазах мелко вздрагивали ресницы, а приоткрытый рот оголял пожелтевшие ровные зубы. К телу мальчишки было подключено такое ошеломляющее количество различных приборов, что Снейп не мог бы их даже подсчитать, и благодаря их работе грудь мальчишки тяжело вздымалась при каждом вдохе. Чуть скривившись от тошнотворно-сладковатого запаха, Северус уставился на руки Эванса, на длинные пальцы с тёмно-серыми ногтями, отслаивающимися и почти не крепящимися к гнилому мясу. На запястьях расцветали непонятные язвы со вскинувшимися, будто бурлящими краями. И рядом со всем этим великолепием сидела беззаботная Лили Эванс, болтающая ногами и столь спокойная, будто видела подобную картину ежедневно. Девочка похлопала брата по руке, угодив как раз в одну из язв и испачкав ладонь в мгновенно хлынувшей грязной слизи из раны. — Фу. Ты опять запустил свои синяки, Эванс, — сообщила Лили брату, брезгливо вытирая руку о простынь. — Кто с тобой так-то? Вскочив на ноги, она бесцеремонно откинула покрывало, и Северусу вновь пришлось прикрыть глаза, чтобы удержаться от брезгливой гримасы. Тело мальчишки выглядело в тысячи раз хуже, и Снейп мог бы поклясться, что кое-где мясо даже начало отслаиваться от костей. На левой ноге Эванса не хватало большого куска, будто кто-то очень большой, — будем откровенны, Северус знал, кто именно, — отхватил половину икры. От рваной раны расползались чёрные нити-вены, и Снейп задался вопросом: а почему никто не перевязал ранение? Хотя, тут уж непонятно, что начинать лечить и откуда начинать перевязывать — М. Ясно, — Лили укрыла брата покрывалом и снова села на его кровать. — Мисс Эванс, нам стоит идти. — Да, сейчас. Сейчас, мне только надо вспомнить… — Что именно? — Считалочку. — Мисс Эванс! Лили посмотрела на профессора, приподняв брови. — Но это важно! Как там было-то… Снейп тяжело вздохнул и устало потёр глаза. Считалочка, в самом деле? — Что эта… считалка должна сделать? — Оживить брата, естественно, — уверенно заявила. — Оживить. Ну конечно. На самом деле, ничего удивительно в «считалочке» Снейп не видел. Ещё рунические висы были сложены в стихах, и при этом отлично работали уже не первое столетие. Да и магические катрены, песни, стихи использовались повсеместно при проведении самых разнообразных ритуалов. Ведь что такое стих? Обращение ко вселенной, к магии ради исполнения желания мага. А ещё древние знали, что стихотворная форма гармонизирует это обращение, и его услышат с большей вероятностью. — Как же там, — почти плача прошептала Лили. — Раз-два-три, — подсказал Снейп. — Обычно считалки начинаются так. — Раз-два-три… точно, точно! Раз-два-три-четыре-пять, — зачастила Эванс, будто боясь, что Снейп насильно выволочет её из больничного крыла, — Прекращай скорее спать, Сны уводят за собой Душу, страсть и мой покой. Пять-четыре-три-два-раз, Хватит спать, вот мой приказ. Девочка замерла, внимательно вглядываясь в лицо брата. Северус отчего-то тоже смотрел на заплывшие глаза и спутанные колтуны волос. Ничего не происходило. — Мисс Эванс, идём, — повторил Северус, чувствуя, как его чары медленно теряют силу. — Да. Да, ладно, — Лили аккуратно пожала руку брата и вдруг замерла. На её губах расцвела полубезумная улыбка, счастливая и искренняя до тошноты. — Идём, конечно. Они вышли из палаты, но наведённый сон не спадал с колдомедиков. Стёкла в окнах звучно треснули, но остались на месте, не потеряв ни осколка. Волшебные светлячки замигали, испуганно взвизгнули магические артефакты, поддерживающие в Эвансе жизнь. Колдомедики завозились, но никак не могли скинуть с себя пелену сна — не хватало личной магической мощи. Никому не хватило бы сил на это, если честно. — Ну, ну, юный Мастер… как ты неаккуратно. Ширма, закрывающая Эванса от остальных, отодвинулась. К кровати подошёл мужчина — спокойный, с белыми длинными волосами и невыразительным лицом. Он остановился около мальчика и небрежно потрепал того по красным волосам; одна из прядок с кусочком скальпа осталась у безликого в руках. Эванс перестал дышать, но открыл мутные мёртвые глаза. — Я говорил тебе, юный Мастер, что всё дело в магии… уйдёт она — уйдёшь и ты. Помнишь? Эванс помнил. Сознание у него плыло, купалось в белой непроглядной мути, но воспоминания о каждой из встреч с безликим сверкали, как стеклянные осколки на солнце. Это было на сороковой день после смерти мисс Оллсандей — он считал. И это был пятнадцатый день после того, как он немного… расслабился. Пятнадцатый день после того, как он не захотел просыпаться. С каждой прожитой в небытие секундой, Эванс это чувствовал, возвращаться становилось тяжелее. Но у него просто не было ничего и никого, к кому бы он мог вернуться. Не было смысла жизни. Зато оставалось любопытство, которое не давало окончательно раствориться в темноте вокруг: кто-то рядом с ним постоянно говорил. Слов было не разобрать, слишком они звучали невнятно. Иногда ему удавалось услышать отдельные звуки, но в основном это был непонятный бубнёж. Говорила девочка не старше семи-восьми лет, очень звонкая и громкая. И говорила она действительно много. — А ты всё не просыпаешься, — внезапно услышал он тогда грустный и монотонный голос. — Жаль. Обычно девочка звучала весело, задорно, иногда ласково. Грустных ноток он никогда не слышал. Перемена разбудила в нём… что-то. Ему стало не просто любопытно — ему стало интересно. Чернота вокруг немного развеялась, и голос стал звучать ближе и чётче. — Хочешь, я тебе стишок прочитаю? — спросила девочка. — Конечно хочешь, тебе наверняка скучно там, в темноте. Я сама стих придумала, как древний маг, я про них читала в книге. Слушай. Он напряг слух и даже прищурился — вдруг поможет? Темноты становилось меньше. — Раз, два, — и с этим его сердце вдруг сделало два рваных удара в такт, — это не только слова. С удивлением он вдохнул большую порцию воздуха. Пахло медикаментами и крахмалом, и эти резкие запахи били по нему сильнее, чем когда-либо мог Вернон или дружки Дадли. Меж тем девочка продолжала: — Три, четыре. Нет тебя в этом мире. Пять, шесть. Для тебя у нас весть. Семь, восемь, кхм — вдруг запнулась девочка, — Как наступит осень… Вернулось зрение, оказавшееся донельзя скудным. Вокруг были только желтоватые стены, потолок, заляпанный чем-то, серый пододеяльник и потрескавшуюся рама окна. На кровати рядом с ним сидела, подтянув колени к подбородку, девочка, бывшая едва ли старше его самого. Её глаза, такие же зелёные, как у него, ярко блестели, а волосы были того редкого цвета бурой лисьей шерсти, что встречается только в Шотландии. Взгляд девочки был мёртвый, недвижимый, он совсем не подходил ребёнку. Со слабым весельем мальчик подумал, что они с этой девочкой поладят. Они были очень-очень одинаково немёртвыми и совершенно неживыми. — Девять, десять. Тебя скоро повесят, — закончила она. — Ты очнулся? Он сел на кровати, не сводя глаз с девочки. — О, можешь не говорить — ты лежишь тут давно, — продолжила она, опуская подбородок на острые коленки. — Я тоже. Было скучно, к нам никого не пускали, только врачи иногда заходят. А ты всё не шевелился, — она замерла на миг и добавила уже немного другим голосом, более уверенным: — Я уж думала, что не проснёшься. — Сложно было держать твоё сердце в руках, юный Мастер, — услышал он тогда голос безликого. Девочка от этих слов оцепенела и будто выцвела: волосы стали на несколько тонов светлее, уже не бурая шерсть, а выцветшая ржавчина; глаза из яркой зелени смерти превратились в два мутных грязных болота. — Но, — продолжал безликий, — ты всё же справился. Что же тебя остановило, юный Мастер? — Не знаю. Любопытство, — пробормотал он, вновь чувствуя подкатывающую апатию. Его сердце начало пропускать удары, зрение возвращалось к своему более широкому спектру, а запахи медленно таяли. — Любопытство, — протянул безликий тогда. — Что же. Пусть будет так. Главное, что ты оставил свою магию. — Осталось ли в тебе любопытство? — спросил безликий сейчас. — Хотя бы капля? Эванс тяжело, с хрипами и хлюпанием, вдохнул. Любопытства в нём не было, однообразная жизнь в магическом замке не располагала к появлению этого чувства. Лили старалась разбудить в брате хотя бы крохи, делала невероятные вещи, творила потрясающую магию… а Эванс скучал. — Нет, — прохрипел он. Безликий откинул с тела Эванса простынку. Постное лицо разрезала кривая усмешка; выглядела она на обычно равнодушной маске как излом или трещина. Одного взмаха рукой хватило, чтобы укус на ноге Эванса прекратил гноиться, а чёрные язвы на коже мальчика вспухли чёрной слизью. Под ней не было ни следа от недавних нарывов. Эванс стал выглядеть как обычный мальчик, разве что очень бледный. И глаза у него оставались по-молочному мутными. — Жаль, жаль… а вот магия в твоём теле всё ещё теплится. Почему же, юный Мастер? Эванс не ответил.