*1*
— Что? Шипящий голос опостылел до невозможности. Квирелл уже на протяжении нескольких месяцев мечтал о том благословенном моменте, когда его успевший жутко надоесть Лорд, наконец, покинет тело своего почти верного приспешника. Сам Квирелл не поддерживал идей Волдеморта, да и вообще старался не лезть в политику, поскольку решительно ничего в ней не понимал. — Подделка, — повторил преподаватель ЗоТИ, невольно напрягшись. Расплата последовала почти мгновенно. Квирреллу почудилось, что его голова разлетелась на мелкие-мелкие осколки по всему помещению, а сам он был подвергнут какому-то особо хитрому проклятию, которое не давало ему упасть в обморок или просто умереть. Когда перед глазами хоть немного прояснилось, Квиринус обнаружил, что он не устоял на ногах. В принципе, это было вполне объяснимо — больно оказалось адски. Квирелл упал весьма неудачно, и теперь у него саднили локоть и копчик. Главное, что не на Лорда — иначе просто болью Квиринус бы не отделался. Несмотря на то, что падал он, ничего не осознавая, от почти мгновенной смерти Квирелла спасло то, что при падении он повернул голову вбок и не расквасил дражайшему Лорду нос. На этом плюсы как-то заканчивались, и Квирелл, слушая ругательское шипение Волдеморта, смотрел на лицо одиннадцатилетнего мальчишки, застывшее в какой-то совершенно особенной, характерной только для Эванса гримасе. «Надо же было так упасть», — немного с грустью подумал Квиринус. Попытка оторвать голову от пола спровоцировала острый приступ тошноты, и Квирелл благоразумно решил полежать ещё немного. Упал он рядышком с ребёнком, и теперь, глядя на равнодушный детский профиль, мучился под натиском так некстати проснувшейся совести. «Гарри Поттер, ха. Разве не Эванс? Маленький какой…» Эванс, насколько Квиррелл успел узнать его за год обучения, не был излишне эмоционален, как остальные дети его возраста или хотя бы его же сестра, эта несносная рыжая девчонка. В молчаливом ребёнке было нечто притягательное, интересное, присущее исключительно ему, хотя та же МакГонагалл практически ненавидела Эванса за его инфантильность. Если бы у Квирелла был выбор, он бы первокурсника не убивал — но так уж иногда случается в жизни, что проклятие срывается с кончика волшебной палочки ещё до того, как сам маг осмыслит свои действия. Судьба, что уж тут поделать. — Поднимайс-ся, тупое животное. Надо ух-ходить. Квиринус, поморщившись, сумел встать на четвереньки. Дальнейшие попытки подняться едва не окончились новым падением. «Вот уж и правда животное», — зло подумал учитель, стирая кровь, обильно вытекающую из носа. Лорд, похоже, что-то нехило повредил у него в мозгу, а теперь ещё и требует, чтобы он, несчастный преподаватель идиотского предмета, шёл грациозной походкой навстречу миру, готовому пасть к его затылку. А какие у Квирелла раньше были волосы! Густые, шелковистые, просто сказка!.. Да всё вообще начиналось как-то неправильно. Поездка эта дурацкая, чтобы «мир посмотреть». Какой гриндилоу дёрнул Квирелла, законченного интроверта, пойти попутешествовать? Нет, в первых трёх странах всё было прекрасно, а затем в ночном Париже молоденький граф-вампир из королевской семьи внезапно решил, что рожа Квиринуса так прелестно смотрится в свете огней Эйфелевой башни, что мотался за начавшим заикаться магом по всем последующим странам, предлагая каменную руку, увенчанную острыми когтями, и хладное сердечко, за сотни лет совсем позабывшее про перекачивание крови. В Албании у этого вампира, видимо, совсем снесло крышу от близости его родового Гнезда и мощной линии обороны во главе с папашей-Правителем этого самого гнезда. Становиться барышней для капризного сынка не хотелось, кормить кровопийцу Квиринус тоже не желал, вот и вышло так, что, заплутав в тёмном лесу наедине с охотящимся на него вампирчиком, молодой и зелёный Квиринус был согласен буквально на всё, чтобы отвадить настырного упыря. Голос, прозвучавший в его голове, обещал и покровительство, и золотые горы, и защиту от кровопийцы, всего-то было нужно согласиться обладателю этого голоса помочь. То, что его развели, Квирелл понял, когда разглядывал полуобугленную тушу охотящегося на него вампирчика и слушая пространный монолог Лорда о том, что долг платежом красен, а Волдеморт, как Квиринус уже успел заметить, свою часть сделки выполнил, да и вообще… Не хотел он графа того убивать. Милый, в общем-то, был вампирчик. Обходительный. Галантный. Назойливый, правда, но Квиринуса он ни разу не тронул даже без его на то позволения. Только говорил много… Головокружение и тошнота совсем прошли, оставив после себя кислоту во рту и тупую, бьющую прямо в висок боль, довольно неприятную, но терпимую. Квирелл поднялся, тщательно уничтожил всю успевшую вылиться из него кровь, на всякий случай ещё раз проверил, не жив ли ребёнок (тот был холоден, как давешний вампир), и, брезгливо испепелив камень-подделку, вышел из зала с зеркалом. Из комнаты с троллем, его собственным «испытанием», вёл собственноручно составленный потайной ход. Как Лорду удалось выдолбить в древних стенах пусть и узкий, но вполне пригодный к ходьбе коридор, для мага оставалось загадкой — он, как и все другие, кто учился в Хогвартсе, всегда считал, что замок нерушим и неизменен. Коридор вывел его в мрачный тупик, обвешанный паутиной и пустыми рамами. Из него было можно за несколько минут добраться до выхода, и Квирелл поспешил покинуть замок: его всё равно больше ничего не держало в нём, и смысла дальше оставаться в Хогвартсе, да ещё и рядом с Дамблдором и Снейпом, Квиринус не видел. За то время, пока он шёл к одному из множества выходов из замка, Квиррелл успел замотать вокруг головы тюрбан, как следует вычистить и привести в порядок одежду и даже вернуть себе спокойное расположение духа. Смерть ребенка всё же его сильно задела. — В Лютный, — шепнул ему Лорд сонным голосом: любые разговоры отнимали у Волдеморта много сил. С грустью вспомнив о крови единорога, Квирелл прибавил шагу, всё же стараясь выглядеть естественным. По пути к границе аппарационного барьера он встретил Флитвика и МакГонагалл, прогуливающихся после уроков и обсуждающих недавние научные открытия. Быстро разойтись не вышло, и Квиринусу пришлось разыгрывать комедию для двух зрителей: дескать, у его племянницы какие-то проблемы с магией и его попросили помочь, возможно, это проклятие или даже… вампиры! На слове «вампиры» Квиринус сделал страшное и испуганное лицо, так что ему поверили и отпустили с миром, кучей советов и заверениями в оказании необходимой помощи. Больше он никого, к счастью, не встретил. Уже подходя к границе барьера, он чувствовал еле сдерживаемое ликование и едва не срывался на бег, тормозя себя лишь усилием воли. Мысли Квиррелла были уже далеко, там, где можно было принять тёплую ванную, вкусно поесть и поглазеть на красивых девушек. Возможно, поэтому маг не успел должно отреагировать на возникшую угрозу. Впрочем, тело отреагировало намного раньше разума, и Квиррелл успел не только отскочить с пути странной собакоподобной твари, но и кинуть несколько смертоносных невербальных заклятий в ответ. Тварь это, правда, не остановило, и со следующим же прыжком она отхватила правую руку мага. Квирелл взвыл больше от осознания потери конечности и страха, нежели от боли — её-то он почти не почувствовал. Тварь, ухмыльнувшись окровавленной клыкастой мордой, сделала ещё один короткий прыжок, широко разинув пасть, всю будто бы состоящую из одних зубов. Слушая истеричный визг Волдеморта в своём затылке, Квиринус ощутил толику благодарности и злорадства: его лордейшеству было явно больнее. Тварь со следующим прыжком перекусила мага пополам. Потом она подняла голову и принюхалась. Две другие её части тоже были заняты.*2*
В пятнадцатый раз пересчитав пятна на ширме, Лили была абсолютно уверена, что их ровно семнадцать, если считать даже самые маленькие, меньше половины ногтя. Если же считать исключительно крупные, больше фаланги её указательного пальца — то их было пять, причём три из них выглядели намного старше, чем покрывало, на котором она сидела. Покрывало было скучного сероватого оттенка, исчерчено тёмными полосками и неприятно кололось. — Лили, профессор пришёл. Проглотив раздражённое «наконец-то!», Лили спрыгнула с неприятного колючего покрывала и вприпрыжку добралась до двери, рядом с которой стоял как всегда чёрный Таинственный Профессор. Поприветствовав преподавателя, девочка шмыгнула за дверь, подальше от пристального взгляда Помфри, и с удовольствием принялась чесать спину, что делать ей было категорически запрещено. После того, как из её спины удалили корни гадких цветов, кожа оставалась красной и воспалённой, какими бы мазями её не мазали. Самое худшее заключалось в том, что она постоянно чесалась и сводила гриффиндорку с ума. Мадам ей чесаться запрещала, делала какие-то компрессы, говорила о том, что могут остаться шрамы, если рыжая не успокоит свои руки, но у Эванс это всё вызывало лишь глухое раздражение. На шрамы Лили было плевать, а вот чесаться хотелось просто немилосердно, так что, когда Снейп поймал её руку, прекращая сеанс блаженного почёсывания, первокурсница выглядела готовой расплакаться. Снейпа это не впечатлило. — Ну хоть немножко! — проскулила Лили, уже представляя, как она будет уговаривать Салли-Энн почесать ей спинку. Снейп приподнял бровь, скептически оглядел пританцовывающую на месте Лили и несколькими движениями грубовато растёр ей спину, как раз те места, где росли цветы. Чесотка, пусть и не прошла совсем, но немного утихла, и Лили вздохнула почти с облегчением. — Спасибо! Профессор кивнул и без слов пошёл вперёд. Лили посеменила следом, быстро перебирая ногами и мечтая о ногах подлиннее, поскольку имеющиеся у неё явно не справлялись с необходимой скоростью ходьбы. Кое-как приноровившись, Лили принялась глубоко и часто дышать, полностью сосредоточившись на неожиданном физическом упражнении. — Итак, каким же образом вы оказались в столь плачевном положении, мисс? — Ну, я упала, — сообщила Лили с таким видом, будто бы рассказывала страшную тайну, говорить о которой ей строго-настрого запретили. Снейп скривился. — Мисс, вы ведь понимаете, что к столкнувшему вас будут применены самые строгие меры? Представив виновато прижимающую уши Тварь, сидящую за партой перед отчитывающим стращилищу Снейпом, Лили от души фыркнула. Самые строгие меры, как же. Строчки, что ли, заставят писать? — Это личное. — Мисс, по школе ходит ученик, потенциально способный на убийство — не сами же вы прыгнули с лестницы. Вы и правда считаете это личным? Видение Твари в школьной форме, пишущей строчки, не давало Лили покоя. От подобных крамольных мыслей ей стало легче, и девочка вспомнила, как приютский психолог говорила о том, что, если высмеять свой страх, то он становится не таким уж и страшным. Правда, она не говорила, что воспоминания могут быть столь реальными, что ты будто бы услышишь уже знакомый шелест. И цоканье. И даже дыхание — неслышное почти, но тяжёлое, как после долгого бега, когда болят лёгкие и горит в груди. Лили остановилась на мгновение, длившееся миллионы лет. Она даже дыхание задержала, её сердце пропустило удар; наступил миг полной, всепоглощающей тишины. И в нём — дыхание, шелест, цоканье, даже смех, тот самый, хриплый и незлой, немного издевательский и покровительственный. — Нам надо… — Что? Тяжело сглотнув загустевшую слюну, Лили схватила Снейпа за руку своей похолодевшей мокрой ладошкой и дёрнула на себя. — Нам надо бежать! То ли от неожиданности, то ли от растерянности, но Северус, не задав ни одного вопроса, побежал за ней. Лили держала его руку так крепко, что казалось, стоило ей чуть крепче сжать пальцы — и у профессора будет перелом. Спустя несколько поворотов и лестничный пролёт пришедший в себя Снейп резко остановился. Дёрнувшаяся было Лили была легко приподнята над полом и могла лишь беспомощно перебирать ногами и молотить слабеющими руками по рукам Снейпа, держащего её стальной хваткой. — Отпустите! Надо бежать! — Лили, успокойся. Лили! — прикрикнул профессор, и девочка послушно замерла, глядя на взрослого грустными глазами, полными слёз и страха. Снейп поставил её на пол и сел на корточки, чтобы его глаза были на одном уровне с её. Лили, сжав губы, смотрела куда-то позади него, но, обернувшись, профессор ничего необычного не увидел. — Лили, там ничего нет. Это может быть простая галлюцинация, — быстро добавил Снейп, глядя на то, как фокусируются зрачки девочки, будто бы то, что её пугало, неспешно приближалось к ним. — Галлюцинация вполне могла быть вызвана теми лекарствами, что мадам Помфри тебе давала. Они все имеют довольно сильный эффект и сочетаются друг с другом лишь условно. Ты меня понимаешь? Лили? Ты слышишь меня? Её глаза совсем остекленели, и это было похоже на шоковое состояние. Смотрела девочка на что-то над головой Снейпа, что несколько его нервировало, поскольку по щекам Эванс катились крупные слезы. Дыхание Лили было ровным и даже судорожно сжатые губы расслабились. — Лили, там ничего нет. Ты понимаешь? Она не отреагировала, только вздрогнула как-то по-особенному сильно. Затем посмотрела на мантию Снейпа, полы которой распластались по полу, ожившими глазами, полными ужаса. Снейп перевёл взгляд и сам замер, подобно статуе: на чёрной ткани и на полу рядом с ней стремительно росли, отрицая все законы природы, цветы аконита. Самого обыкновенного аконита, не кроваво-красного, а жёлтого и сине-фиолетового, с нежными цветками и сильными стеблями. Лили мелко задрожала в руках Снейпа, и профессор увидел, как шевелятся её волосы, будто от слабого ветерка или дыхания чего-то большого. В голове девочки билась только одна мысль, которую Снейп слышал и без легилименции: она не хотела, не хотела умирать! Он схватил её и прижал к себе, сгорбившись над детской фигуркой так, чтобы полностью закрыть её от невидимого чего-то, опасного, непонятного, явно магического. Вокруг вспыхнул золотой купол — самый мощный щит из тех, что Северус мог поставить без палочки, на одних лишь эмоциях. Нет уж, не в этот раз. Если они и умрут, то только вместе. Всё прекратилось резко: дрожь оставила девочку, волосы больше не развевались, а из её груди вырвался первый судорожный всхлип, который она попыталась подавить. Но уже через мгновение Лили ревела во весь голос, прижимаясь к Снейпу и вцепившись в его одежду с такой силой и отчаянием, что профессору и в голову не пришло попробовать расцепить руки гриффиндорки. Он обнимал её и вспоминал, как когда-то давно Лили так же рыдала в его мантию. Тогда Петунья в первый раз сказала, что от такой сестры, как Лили, она отказывается. Им было лет по тринадцать.*3*
— Ты так и будешь лежать, уставившись в потолок? Нет, большинство моих знакомых ничего сверх этого не делают, но, знаешь ли, на тебя я надеялся… Эванс медленно моргнул, очищая глаза от налетевшей пыли. В тёмном огромном зале фигура безликого приобретала неясные очертания, подёрнутые светловатой дымкой. Этот странный туман стекал с высокой фигуры прямиком на пол, затем вновь поднимаясь от ног к макушке. За движениями дымки Эванс наблюдал вечность. — Почему я не могу просто продолжить лежать? — Можешь, — мужчина обошёл Эванса кругом, внимательно рассматривая мальчика. — Можешь, конечно. Он остановился рядом со слизеринцем, так близко, что стоило Эвансу лишь протянуть руку — и мальчик смог бы ухватить беловолосого за чёрные брюки. Желания такого, конечно, у него не возникло, и безликий отошёл от него, недовольно хмуря тонкие вроде бы брови. Глаза его, блеклые почти до белизны, чуть заметно светились в темноте. — Можешь, — повторил безликий задумчиво. — Но тогда чем ты будешь отличаться от мертвеца или того же поднятого из могилы трупа? Ты гниёшь, не так ли? Да, точно. Не хочешь ничего, ничто тебя не интересует, а сестра твоя всё чаще вызывает раздражение своим живым энтузиазмом. А теперь ещё и двигаться совсем не хочешь. В тебе нет любопытства, но всё ещё есть магия. Крохи, но их хватает. Но, знаешь, почему ты мёртв? Не потому, что хочешь, как и любой другой труп, лежать безмолвно и думать о всяких глупостях, нет. У тебя нет цели. Возможно, ты всё же чего-то хочешь, Эванс? У тебя есть какое-то желание, неизвестное мне? Почему ты всё ещё жив? Мальчик вздохнул. Никакой пользы это действие не принесло, но он вновь ощутил вонь псины, к которой, как оказалось, невозможно привыкнуть. На мгновение ему вспомнились совсем другие запахи: еды, цветов, свежести, машинного масла и книжной пыли. Те, что преследовали его всю жизнь, которые он не ощущал, пока не наступила эта всепоглощающая стерильность. Ради них ли он живет? Нет, пожалуй. Шершавость камня, нежность лепестков цветов, скольжение грубой ткани по ладони — всё это было ему недоступно. Уколы боли оказались в прошлом, давно, и те жалкие отголоски ощущений, чувств и прикосновений, которые Эванс мог чувствовать всего раз в год, в день мёртвых, и рядом не стояли с оригиналом. И вряд ли выйдет вернуть то, что давно утеряно — и стоит ли? — Молчишь… Ты ведь ничем не отличаешься от простых мертвецов, верно? А мёртвым совсем не место в мире живых, — мужчина внимательно рассматривал узор трещин на огромном волшебном зеркале. — Вечно они трескаются. Юный Мастер, слышишь меня? Слышишь. Страж… проводит тебя. Кербер! Прежде чем исчезнуть, мужчина поймал взгляд слизеринца и покачал головой. Безликий выглядел разочарованным. Эванс когда-то давно, когда он ещё жил в доме Дурслей у своей тетки, видел это выражение лица у соседского мальчика, когда у того умер любимый питомец, то ли кот, то ли морская свинка. Ребёнок стойко перенёс потерю, не проронив ни единой слезинки, но в глазах у него было такое разочарование, что Эванс даже пожалел его тогда. Запах обострился до такой степени, что мальчика стало тошнить. В зале он больше не был один: огромная тварь, которую он уже видел в третьем коридоре, соткалась из теней. Больше всего это животное было похоже на исполинских размеров собаку неопределённой породы. Челюсть у псины была тяжёлой и квадратной, и крупные мутные капли слюны стекали из пасти по влажной блестящей шерсти морды, прежде чем упасть на пол и прорости странными на вид растениями. Путь Твари был устлан цветами. Она ступала так мягко и неспешно, что красноволосый, даже со своим острым слухом, не мог услышать её шагов. Все мысли мальчика были заняты тем, что, когда он впервые встретил этого пса, головы у него было три, а сейчас — лишь одна, но та самая, что смогла схватить его за икру и оторвать кусок мяса, так и не выросший снова. — Ты ведь даже не боишься, — прошелестела Тварь, склоняясь над ним. Собака разинула пасть, и мальчик ощутил, как острые кривые зубы медленно и нежно погружаются в его плоть. Тело сковала неожиданная судорога, и ребенок забился, ощущая, как застывшая было в его венах кровь вдруг начинает свой бег, принося с собой страдания и боль в каждую клеточку организма. Эванс глухо застонал, упираясь руками в собачью пасть и пытаясь отпихнуть её от себя; от накатывающей, точно волны во время прибоя, боли, у маленького волшебника немели руки и ноги, а его собственные стоны заглушали голоса, звучавшие у него в голове. Облизываясь, Тварь отстранилась. Слепые глаза, обильно выделяющие гной и слизь, были не особенно приятным зрелищем. Эванс даже подумал, что если бы Лили, отличающаяся особой брезгливостью, увидела эту картину так же близко, как и сам мальчик, её бы наверняка стошнило. Страж обнюхивал Эванса сухим горячим носом с потрескавшейся черно-бордовой кожей, из которой медленно вытекали капли крови, не успевавшие упасть с носа и застывавшие на нём твёрдой коркой. Зловонное дыхание, отдающее могильной землёй, напомнило Эвансу о кладбище с аккуратно подстриженной травой, о рядке серых однотипных могил и о пустых похоронах, когда проститься с мёртвыми приходили лишь работники кладбища. А потом ухоженные могилки становились забытыми и одинокими, и, словно в насмешку, им даже не давали скрыть своё горе за разросшейся травой, которую скрупулёзно подстригали каждую субботу, ровно в десять утра. На пол закапала его кровь. Эванс ощутил рывок в районе пупка и недоуменно заозирался — он стоял рядом с собственным телом, смотря на то, как обезумевший пёс рвал его, точно щенок — газету. — Остановись! Пёс поднял больные глаза, облизнул испачканную в крови пасть и вывалил язык, весь покрытый струпьями и язвами. — Почему? Тебе оно уже не понадобится. Эванс панически переводил взгляд с пса на своё истерзанное тело и обратно, словно пытаясь понять, действительно ли всё это происходит. Но едва Страж захотел вернуться к своей игрушке, как мальчик кинулся ему наперерез, закрывая путь к тому, что осталось от него самого. — Нет, прекрати! — от угрожающего рычания у мальчика внутри всё перевернулось, перемешалось и застыло, скованное страхом. — Не надо больше! Безликий, у нас же уговор! — Уговор может выполнить и другой, мой юный Мастер, — раздалось ниоткуда и отовсюду. — Прочь! — пёс зло отпихнул его одной лапой, возвращаясь к своей игре. — Но я не хочу! Не хочу умирать! Не сейчас! — Эванс… Гарри бросился на огромного зверя, молотя кулаками прямо по толстой выцветшей шкуре. — Я не хочу, чтобы моя могила была такой же пустой, как и у Эвелины! В его воспоминаниях Эвелина была, как и при жизни, невероятно стара и доброжелательна. Она улыбалась почти беззубым ртом, отчего на её некрасивом лице лучиками разбегались глубокие борозды морщин, и весело сверкала выцветшими глазами. Её длинные седые до белизны волосы всегда были стянуты в пучок. Движения старухи были заторможены; она часто забывала что-то или не понимала, где находится, путала книги и секции на работе, из-за чего чуть более молодой смотритель библиотеки уже давно рекомендовал начальству уволить её. Для Гарри Эвелина, бездетная и одинокая, была воплощением кошмара. И он забыл её имя, превратив старуху в нечто, присутствующее в его жизни, но не занимающее в ней место. Эвелина стала Мисс Оллсандей, похороненной в сером платьице с несколькими приторными конфетами на груди, и её могилу никто, кроме Эванса, не посещал уже больше трёх лет. На её похоронах не было никого из родственников или друзей, и эти пустые проводы заняли мысли Эванса так, как никогда не могла занять их сама Эвелина. — Вот оно что, — услышал Гарри мягкий смешок. Его глаз коснулась холодная белая рука, закрывая их. — Ты действительно необычен, юный Мастер. Такое желание у ребёнка… ты исполнишь его, юный Мастер. Но до этого тебе придётся исполнить наш договор. Помнишь его? Теперь я расскажу тебе, что же нужно делать, мой дорогой юный Мастер… Слушая желание безликого, Гарри ощущал, что ноги его больше не способны удержать, а потому откинулся назад, на обжигающе-холодное тело мужчины. Белые волосы пахли могильником и табачным дымом.