Мёртвое сердце

Поезд то замедлялся, то вновь набирал ход, отчего тень от клубов пара то становилась тонко-незаметной, то разрасталась, будто переевшая пиявка. Лили, увлеченно обсасывающая очередное сахарное перо, больше всего напоминавшее ей по вкусу сахарную вату, с ленцой следила за этими изменениями и вяло покачивала ногами — несмотря на то, что она сильно вытянулась за прошедший учебный год, до пола она не доставала даже мысочками, если прислонялась спиной к стене купе. Эванс, медленно вычерчивающий графики, — их домашнюю работу по трансфигурации, — был полностью вовлечён в этот процесс, выполняя всё перфикционистки-точно. Ни миллиметра отклонений! Лили погрызла мягкое пёрышко и, ухмыльнувшись, вернулась к разглядыванию бегущих по полям теней. Найти пустое купе было легче, чем в начале года. Девочка связывала это с тем, что за месяцы учебы первокурсники успели сбиться в маленькие стайки, которые теперь шумели по соседству. У самой Лили также появилось множество новых знакомых — что с первых, что с последних курсов. Лили вовсю пользовалась своим природным обаянием и милой улыбкой, чтобы завоевать внимание окружающих — и, как и всегда, у неё это блестяще получилось. Несмотря на пережитые ужасы года, — чего только ей стоило узнать, что её брата подрала какая-то слюнявая твареподобная псина! — возвращаться в приют из волшебной сказки, полной вкусной еды, драконов и зелий, не хотелось. Приют! Два месяца ничегонеделания, как следует сдобренного скукой и унылым разрисовыванием поднадоевших ей раскрасок. Никакой магии, никаких приключений, никакого Северуса. С другой стороны, в приюте не было никаких опасностей. Никто не дышал бы ей в спину, никто не отрывал бы от Эванса куски плоти, никто… Воспоминания о самом конце года заставили девочку поморщиться. Она провалялась неделю в больничном крыле с «нервным срывом», даже не подозревая, что совсем рядом с ней в магической искусственной коме лежал её брат. Об Эвансе с ней никто не разговаривал, из-за чего её психическое равновесие было расшатано даже больше, чем если бы она сразу узнала, что её дорогой братик опять «на пороге смерти» — каждый раз это выражение вызывало у неё улыбку. Эванс был буквально разодран на части, а его сознание — помещено в некую магическую капсулу, не дающую ему прийти в себя и осознать ужас повреждений его собственного тела. То мастерство, которое проявила Помфри во время лечения её и её брата, так поразило и увлекло Лили, что она немедленно, в ту же секунду решила стать гениальным колдомедиком. Запрошенная у библиотекарши информация о колдомедицине, правда, немного охладила пыл девочки, но приглушённый интерес к теме лечения и калечения всё же остался. Лили, тайно благословляя свою обаятельность и большие болотные глаза, смогла уговорить неприступную Ирму Пиннс выдать ей тройку книг на лето. И пусть книги были потрёпанными и простыми, такими, на которые не жалко и кофе пролить, но ведь Лили удалось! Доев сладость и как следует облизав липковатые пальцы, Лили пересела к брату и обвила его руки своими, прижавшись к Эвансу и положив острый подбородок на его плечо. Мальчик на секунду замедлил движение пера, которым он чертил график, но затем невозмутимо продолжил своё дело. — Интересно, — фыркнула Лили на ухо Эвансу, — а следующий год будет столь же… увлекательным? Рука Эванса замерла, отчего на пергаменте появилось огромное чернильное пятно — перо мальчик так и не отодвинул от шероховатой поверхности. Лили прищурилась, вспоминая Тварь, цветы на спине, разорванную икру её брата и ещё пару ужасов. — Надеюсь, там будет что-нибудь более безопасное, — с сомнением протянула она. Эванс заменил пергамент и принялся аккуратно переписывать то, что было на старом.

***

— Николя, письмо. И прекрати кряхтеть, точно столетний старик. — Женщина, мне уже давно не сто, а значительно больше! — Вот и прекрати маяться дурью, для джентльмена столь почтенного возраста это, как минимум, неблагородно. Николас Фламель встал из тёплого уютного кресла и, непрестанно ворча о «золотых 1300-х годах» и птичьих правах женщин, пошёл к окну, зябко кутаясь в клетчатый плед. Зима в России выдалась хоть и не особенно снежной, но промозглой, как раз такой, какую Николас терпеть не мог. Ему по душе были больше тёплые и нежные зимы Франции или чуть более влажные зимы Англии, но Перенелль, — его дорогая супруга, жившая в этом статусе уже на протяжении шестисот восьмидесяти пяти лет, — неожиданно захотелось узнать «русскую зиму и истинный русский дух». И, voilà — они около года живут в маленьком деревянном домишке где-то посреди тайги. Хорошо ещё, что чета Фламелей являлась магами; Николаса пробирала нервная дрожь, когда он представлял, что могло с ними случиться, не будь под рукой волшебной палочки и пары зелий. Для того, чтобы впустить мокрую и заледеневшую сову в дом, Николасу пришлось распахивать дверь — окна в этой халупке не открывались вообще. Уставшая птица влетела в помещение и плюхнулась прямиком в кресло мистера Фламеля, мгновенно намочив ткань. На недобрые взгляды наглое животное реагировало не менее недобрым уханием. — Что там, Николя? Николас отмахнулся от жены и разорвал мокрый конверт без подписи. Судя по предварительному анализу и паре сканирующих заклинаний, в посылке не было ничего экстраординарного или опасного. Упавший на пол Философский камень заставил Николаса удивленно приподнять брови. Неужели малыш-Альбус решил таким способом переправить старому мастеру его детище? Не очень-то в его стиле, да. «Мой давний друг Николя», — вещало письмо, — «С радостью готов сообщить тебе, что на следующие лет пять это — наша последняя игра. Я нашёл новую цель, и, если звезды соблаговолят — мои игры протянутся чуть дольше, чем я рассчитываю. Возвращаю тебе твою стекляшку. Наслаждайся новой игрой, Твой верный друг» Вместо подписи Николас с удовольствием увидел знак своего по-настоящему давнего друга — треугольник, круг и прямоугольная черта, вот только расположены они были совсем не так, как привыкли обыватели: треугольник, горизонтально разделённый чертой пополам, был вписан в круг. Руки, держащие конверт, начали терять чувствительность, а кончики пальцев и вовсе принялись чернеть, точно у лежавшей долгое время мумии, потерявшей свои бинты. Кусок пергамента упал на дощатый пол, и от нетленной бумажки во все стороны начали расходиться маленькие огоньки Адского пламени, быстро набирающие силу. — О, Николя, наш милый друг объявился? — живо поинтересовалась Перенелль, баюкающая на руках уставшую сову. Николас посмотрел в сияющие голубые глаза своей супруги и, ухмыльнувшись, кое-как поднял камень с пола. — Наша новая игра, моя всё ещё любимая жена. — А конечная цель? — хмыкнула Перенелль, быстрыми взмахами палочки упаковывая вещи в сумки. — Как и всегда с нашим дорогим другом и его дорогими подарками, — фыркнул мужчина, отступая от огня и разглядывая свои руки. — Нам нужно просто выжить.