Мёртвое сердце

Серые Пустоши никогда не менялись. В мире живых рождались и умирали короли, правили боги, их свергали люди, людей пожирали звери — Пустоши оставались неизменны. Их пепла не касался ни ветер перемен, ни настроение Магии, ни волны Удачи. Эванс часто был здесь ещё при своей не-жизни. Ходил по сухому мелкому песку, — праху? — смотрел по сторонам, видел похожих на эмбрионы чёрных существ сверху и иссохших мумий под ногами. Видел он и железный трон, украшенный костями, но никогда к нему не приближался. Сейчас же его путь лежал именно к нему. И к женщине, что сидела на нём. Она ждала Эванса, он это знал. А может, она ждала не его, а ребёнка, что он нёс на руках — безобразного, морщинистого, иссохшего с одной стороны и раздувшегося от гноя с другой. Это существо было безобразнее всего на свете, что Эванс только видел, и вместе с тем казалось юноше самым прекрасным. Это была душа его вишнёвого. Как душа возлюбленного может быть отвратительной? Ребёнок на руках у Эванса спал, как мёртвый. Не было видно ни шевеления, не слышалось дыхание — ни единого признака жизни. Когда Эванс подошёл к трону, Смерть поднялась ему навстречу. Она была так же прекрасна, как и раньше, когда они встречались: чёрные глаза и волосы, белая кожа, точёные черты лица, чёрная мантия. Эванс протянул Смерти её ребёнка, внутренне содрогаясь от чувства утраты. Больше всего ему хотелось прижать к себе обезображенное существо, свернуться, закрыть собой душу вишнёвого от всего мира. Но в Эвансе было слишком много любви, чтобы сделать это; он знал, что лучше всего отдать ребёнка матери. К тому же, он всё равно не собирался просто «засыпать» или «умирать», как предлагала ранее Смерть. Морриган баюкала ребёнка на руках, но постепенно на её лице проявлялось недовольство. Она несколько раз быстро посмотрела на Эванса, прежде чем заметить: — Здесь не всё. Эванс чуть склонил голову, смотря на Смерть исподлобья. — Здесь не всё, — повторила она со злобой в голосе. — Даже учитывая части души, что уже у меня, она не становится цельной. Ты принёс мне не всё! Эванс чуть дёрнул уголком губ. Гнев вечной богини был страшен, но страшнее юноше казалось снова остаться одному. Без своего лорда. — Часть во мне. Морриган высоко подняла точёные брови; хорошенький рот приоткрылся в удивлении. — В самом… в самом деле? Тогда отдай же мне наконец последнюю часть и делай, что хочешь. Ну же! — У меня два условия. Молодое, прекрасное лицо Смерти в мгновение превратилось в безобразную высушенную маску. Руки, нежные и женственные, стали птичьими когтями, но ребёнка Смерть держала всё так же бережно. — И ш-што же ты хочеш-ь? — прошипела Морриган. — Что?! — Пусть мои непрожитые годы уйдут Лили. Она заслужила долгую жизнь. И… — И?! Он быстро облизал губы. В Пустошах ему становились доступны обычные людские переживания, нервозность и страх. Очень неудобно, особенно если пытаешься переупрямить саму Смерть. — Я хочу остаться с ним. Навсегда. Морриган рассмеялась, словно закаркала — громко, запрокинув голову, вздрагивая всем телом. Её облик вновь вернулся к человеческому, хотя и не был столь же прекрасен, как раньше. — Ты будешь рождаться с ним из жизни в жизнь, вы будете привязаны друг к другу сильнее, чем близнецы. Не будет никого, кроме него, на кого ты будешь смотреть. Только он, вечность за вечностью. А до всего — бесчисленные годы в сознании, в моей утробе, пока душа моего сына не созреет, чтобы вновь родиться! Этого ты хочешь, наглый человеческий ребёнок? — Именно этого. — Подумать только! — Морриган снова рассмеялась. — Наглый, глупый, человеческий детёныш! Весь в мать — та тоже ставила свои условия! Она села на трон, прижимая к себе душу Волдеморта. — Ладно. Пусть будет по-твоему, ребёнок. Ты будешь с моим сыном вечность и даже больше. Ты будешь моим сыном. Иди сюда. Эванс подошёл к ней, беспокоясь по поводу каждого своего шага. Он словно приближался к пропасти, в которой жило огромное страшное чудовище. И там же, в этой опасной глубине, было самое желанное сокровище. Смерть обняла его, как своего ребёнка. В её руках он почувствовал себя маленьким и незначительным. Может, он и был таким. Он словно растворился в космосе, несчастная песчинка. Его сознание плыло по безмятежной, медленной реке, только в этот раз Эванс не был одинок. Пустоши оставались неизменны. Поменялась лишь их властительница. Она была всё такой же темноглазой и черноволосой, с белой кожей и в чёрных одеждах. Только вот под чёрствым сердцем у неё теперь было две искорки души — её дорогие дети. Мягкими руками она гладила свой большой живот.