The Chosen One

Прячу лицо в ладонях, пока подыгрываю тебе. Вижу всё так же ясно даже с закрытыми глазами. Общаемся на языке, понятном лишь нам двоим. Не знаю, куда мы движемся, Но мы так близко, совсем рядом. Танцуем на грани чего-то прекрасного. Так останься со мной, Мое сердце взывает к тебе. Просто скажи, что я нужен тебе сейчас. Скажи, что ты хочешь, чтобы я был рядом. Почему бы тебе Не сказать все напрямик? Говори громко. Перестань шептать на китайском. Ну же, вперед! Выкрикни это! SVRCINA — Whispers

      Пирог с патокой, ягодный рулет, сливовый пирог, батские булочки, фруктовый кекс…       — Гарри? — голос Гермионы отвлёк меня от созерцания собственной тарелки.       Из рациона стоило что-то исключить, но что? Батские булочки в этот раз с изюмом и цукатами, но и фруктовый кекс тоже — с сухофруктами. Так булочки или кексы? Булочки или кексы?       Сокрушённо вздохнув, я отщипнул и того и другого.       Не попробуешь — не узнаешь.       — Гарри! — уже строже произнесла она, и я невольно моргнул, переключив всё внимание на неё.       — Что?       — Ты отвечать собираешься?       — А у тебя созрело новое предложение? Если нет, то о подобных вещах я не собираюсь разговаривать именно здесь, — предупредил я с зарождающимся недовольством и в словах, и во взгляде, после чего послышался смешок Рона.       — Предпочитаешь говорить об этом на уроках полового просвещения? — понизила та голос.       Я скривился.       — Мы уже как пять лет просвещены о пестиках и тычинках, — насмешливо заметил Рон.       Приподнявшись, он сел на спинку скамьи, а затем накрутил на палец каштановый локон и слегка дёрнул, поддразнивая. Гермиона отмахнулась, нервно поведя плечом.       — Я не нуждаюсь в том, чтобы меня кто-то просвещал, — отчеканил я. — И обсуждать свою личную жизнь не намерен.       Личную жизнь, которой у меня нет, поэтому и обсуждать-то нечего.       — Я и не собиралась говорить о твоей личной жизни, — снисходительно ответила она, гипнотизируя булочку, от которой я отщипнул ещё кусочек. Крохотный кусок, за которым следовал новый — стратегия явно не работала. — Обсудить анатомию — не значит говорить о твоих комплексах неполноценности.       Нет у меня никаких комплексов!       — Сравнивать преимущества и недостатки твоего и моего строения, — медленно начал я, — а также качества смазки — не значит обсуждать анатомию, Гермиона. Я не хочу говорить о том, что у нас между ног и как кто течёт.       — Тебя это просто смущает, — победно усмехнулась она.       А разве не должно?       — Мне это неинтересно, — понизив голос, возмущённо прошептал я.       Моё фырчанье вызвало на её лице широкую улыбку.       — Чтобы побороть свои комплексы, сначала надо их признать, — заметила Гермиона, а я продолжил жевать, тщательно работая челюстями: раз-два, раз-два... — Отрицание — это тупик, Гарри. Не то чтобы твои шестьдесят лишних фунтов были серьёзной проблемой, скорее проблема у тебя в голове.       Я медленно вдохнул и выдохнул.       — Разве мы это уже не проходили? — спросила она, пытливо уставившись на меня.       Что ж, Гермиона не сдавалась, используя шоковую терапию на мне. О её намерениях стать одной из работниц больницы Святого Мунго в сфере психологии и ментальных недугов от заклятий я узнал одним из первых, и потому, наверное, она решила сделать из меня своего первого пациента.       — Давай по существу, — предложил я. — У меня есть определённая проблема, — положил я пирожок перед собой, — которую я не могу решить сам, — и повертел его в руках, — поэтому обратился к вам. — Я придвинул две миски с джемом к куску запечённого теста и поднял на них глаза: — Что же сделали вы? Ты, Рон, считаешь, что мне стоит прекратить общение, но проблему это не решит, потому что я… не могу. А ты, Гермиона, — я зачерпнул апельсиновый джем и бухнул на булку, — вываливаешь на меня кучу ненужной информации, от которой толку ноль.       — Толку ноль? — сдержанно возмутилась она, пощёлкав пальцами у меня перед носом, словно я не слушал её. — Если ты избавишься от того, что тебя тяготит, приняв себя таким, каков ты есть, то выход весьма очевиден: перестать считать складки на животе и действовать.       — Да, я слышал это множество раз: пока ты сам себя не полюбишь, никто тебя не полюбит.       Откусив от сдобы, я поморщился: апельсин оказался горьким.       — …Или обратная психология: пока тебя кто-нибудь не полюбит, сам себя ты не полюбишь. Ты не думал о Седрике? Он всегда на тебя так смотрит… — хмыкнула она, и моё терпение лопнуло.       — Не думал о нём в качестве кого? Тебе о чём-нибудь говорит: пончик и шпиль? — прошипел я.       — Больше слушай идиотов, — пожала она плечами.       — Плевать я на них хотел, — вновь слукавил я, чем заработал её проницательный и понимающий взгляд. — Это изматывающе и неправильно, Гермиона.       — Мир полон злых языков и людей, которые утверждаются за чужой счёт, Гарри. Этого не изменить.       — Очевидно, — поддакнул я. — Но легче мне не становится.       — Ты же не думаешь, что отказ от пищи и превращение в скелет что-нибудь изменят? Дрищ или спичка тебе больше по вкусу? — отпустил Рон прядь чужих волос и уставился на меня вопросительно.       — Если это стало проблемой, я должен избавиться от неё.       — Чтобы после ныть о своей заднице с кулачок?       — Разве я ныл? — перевёл я недобрый взгляд с Рона на Гермиону.       — Сейчас ты ноешь. Если ты решил избавиться от лишнего веса, то исключительно ради себя, а не потому, что кому-то больше по душе сухари.       Я и правда не мог игнорировать, что за спиной меня называют по-разному, но чаще всего в мягкой и насмешливой форме — пончик, — более грубые наименования приберегают для ситуаций, где я, староста факультета Гриффиндор, не мог бы их застукать.       Бочонок, тумбочка, хомячок, пухлик… Нужно заметить, что уменьшительно-ласкательная форма применялась ко мне не просто так — для гриффиндорцев я и правда был «миленьким», как может быть миленьким толстый жмыр. Такому хочется сказать «ути-пути», пока палец не откусит. Вот и мне, каждый раз когда Диггори смотрел на меня этим взглядом в прошлом году, хотелось ему что-нибудь откусить: этот взгляд, безусловно, был ласковым, но ещё и жалостливым, чуть насмешливым и поучительным.       Сам альфа был высоким, но таким худым, что из шпалы он стал «шпилем». Это, надо заметить, ему никак не мешало — на его популярность среди омег подобное никоим образом не влияло. Но не раз и не два после наших совместных работ по зельеварению я слышал примитивные насмешки о пончике и дырявящем его шпиле, которые Седрик пресекал. Однако я видел, что подобное ему не нравится.       Естественно, как среди альф, так среди омег и бет были индивиды, в чьей голове гулял ветер — общечеловеческая черта, впрочем, — настолько там было пусто, и со временем я стал довольно-таки толстокожим… Гермиона радовалась этой перемене, считая, что я наконец принял себя и полюбил, но в действительности мне просто стало всё равно — жизнь же не состоит только из амурных интриг и постельных утех? В ней куда больше всего, и то, что альфы меня воспринимают или исключительно как старосту, который всегда поможет чем сможет, или как некое бесполое существо, которое хочется взлохматить подобно домашней зверюшке, не должно меня беспокоить. Разумеется, сложно было наблюдать, как на третьем и четвёртом курсах Хогвартс медленно превращался в поле для брачных игрищ многих альф, омег и бет, а ты мало того, что в сторонке стоишь, едва ли не свечку держишь, так ещё и разгонять их должен вечерами по своим спальням, зарабатывая недовольные взгляды и нечленораздельные проклятия в спину: дескать, сам не можешь и другим не даёшь.       В такие моменты я лишь сдержанно улыбался и заученно повторял нормы школы, а затем горько плакал в подушку…       Шучу.       Удивительно, наверное, но до слёз ещё дело не доходило. К нестабильному весу прилагался стабильный гормональный фон, что, безусловно, меня не могло не радовать. Заставая очередного омегу, умывающегося слезами и соплями в присутствии потешающейся над этим недоразумением плаксы Миртл, я мысленно благодарил мироздание за свои довольно-таки терпимые пятнадцать и шестнадцать лет.       Однако на пятом курсе всё изменилось. Я вновь ощутил свою уязвимость, а самооценка, стабильно застрявшая на отметке «выше нуля и ниже ста баллов», резко упала, вынуждая меня ощущать чрезмерность своего тела и — о, ужас! — омежью неполноценность. Случилось это не просто так, а по собственной глупости, о которой, к несчастью, я ничуть не сожалел.       Мой взгляд мазнул по дальнему столу.       — Ну вот опять, — понизила голос Гермиона. — Меня ты почти не слушаешь: твой круг интересов за последний месяц сократился до одного небезызвестного змея…       Я шикнул на неё, но Гермиона, потерявшая стеснительность ещё в утробе матери, обернулась и уставилась на обедающих слизеринцев.       — Сломай ручку, Гарри, как посоветовал Рон, — неторопливо произнесла она, — или рискни и действуй. Если он тебя отошьёт, так тому и быть.       — Если? — усмехнулся я, затолкав остатки кекса в рот.       — А что ты собираешься делать? Прятаться от него до самого выпуска? — поинтересовался Рон, но смотреть в ту сторону не стал, за что я был ему благодарен. — Ни для кого не секрет, что Риддл останется на подготовительную программу и будет ещё два года здесь болтаться.       Я жевал, не торопясь отвечать.       В действительности мы с Томом общались чуть больше трёх месяцев, о чём я умолчал, сказав друзьям, что всё это началось около четырёх недель назад.       Я не знаю, зачем я взял новую ручку, привязав её к своему «творческому» псевдониму (конечно знаю!); без понятия, зачем в тот вечер написал старосте школы, Тому Риддлу… Наверное, я не ожидал получить ответ, надеялся, что он проигнорирует сомнительное «привет» от неизвестно кого и на этом всё закончится. Но ничего не закончилось: мы начали общаться — я с ним, а он с выдуманной мною личностью, которая пряталась за никнеймом «The Chosen One». Даже это — назваться маркой магических ручек — для него выглядело, скорее всего, маслом масляным. «Будем играть в загадки?» — спросил он меня тогда. Я же ответил, извлекая прок из его фамилии.       Казалось, некая анонимность Тома вполне устраивала и даже забавляла, ведь знать чьё-то имя или быть знакомым лично совершенно необязательно для общения — нам и без того хватало тем для бесед. Но я был постоянно настороже, сообщая ту или иную информацию о себе, своём окружении, расписании… «Какой у тебя сейчас урок?» — он же нередко пытался меня подловить с помощью ничего не значащих вопросов. Я не лгал, но недоговаривал и изворачивался как мог. И только о том, о чём знали лишь близкие друзья, я говорил свободно: о своих изобретениях. Тема, весьма его интересовавшая: откуда, как, почему… Идеи, идеи, идеи — сколько разных идей мы обсуждали, и не счесть.       Мне нравилось его форма обращения ко мне — «маленький гений», — пусть и не был я маленьким (но приятно), а вот слышать, что ты гений из уст такого, как Том Риддл, льстило. К этому прозвищу я всегда мысленно добавлял местоимение «мой». Да-да, «мой маленький гений»: мой разум хватался за любые намёки на особенность, чтобы в следующее мгновение я мог благополучно упасть с небес на землю.       Наше общение меня будоражило, и я даже мысленно нарёк это своими первыми отношениями с альфой. Пусть и отношениями это не было, а если бы и было некой связью «на расстоянии», то не совсем со мной: когда мы замечали друг друга в коридорах школы или других общественных местах, короткий кивок друг другу был единственным общением с альфой, которое я мог себе позволить. Если, конечно, не было каких-нибудь экстренных ситуаций. Нельзя забывать те моменты, когда нам с Луной уделяли около десяти минут, инструктируя о наших обязанностях в Хогвартс-экспрессе, или когда пожаловала делегация кентавров и мы присматривали за учениками до тех пор, пока гости не покинули стены школы… Но всё это было официально и незначительно — Том обращался ко всем старостам разом, — совершенно не так, как мы общались сейчас: тесно, иногда мне чудилось, что на грани флирта — но что я знал о флирте? — и… тепло, наверное?       Однако достигнутая идиллия резко омрачилась несколько дней назад, когда ручка задрожала, чуть ли не танцуя поверх стола, и впопыхах написала сообщение на полях тетради. Том предложил мне, голубоглазому долговязому блондину — просто вылитый я, — встретиться лично.       В тот день я получил первый за год нагоняй от МакГонагалл за невнимательность, но я просто застыл изваянием, пялясь в одну точку и пытаясь понять, как быть дальше. Отказ от встречи означал бы, что я не просто замкнутый интроверт, как я изредка себя называл, обосновывая так скрытность своей изобретательской душонки, на которую журналисты Еженедельного Пророка (и не только его) уже давно вели охоту. Отказ означал бы, что я что-то скрываю или же что всё это время я ему лгал — оба варианта правильные, — а согласиться на встречу и прийти на неё…       Сначала я даже не мог себе это представить, начиная тихонько подвывать от смеси отчаяния и смущения. А потому у меня назрел целый план: обкорнать какого-нибудь похожего на данное ему описание магла и принять оборотное зелье. О чём я и попросил Гермиону — всё же её зелье лучшего качества, — на что она ответила длинной тирадой, указав на все слабые места моего гениального (совершенно дурацкого) плана.       Во-первых, внешность чужого человека противоречит моему статусу ученика Хогвартса, разве что меня сам Альбус Дамблдор скрывал в какой-нибудь Тайной Комнате десятки лет. Во-вторых, зелье хорошего качества прикрепит ко мне чужую маску на двенадцать часов, в течение которых у меня, как у Гарри, есть обязанности перед самим собой и остальными учениками Гриффиндора… А некачественное зелье может сыграть со мной злую шутку, и я начну оборачиваться в себя прямо при нём минут через двенадцать, может, двадцать. Ну или мне придётся сбегать, что тоже весьма странно — Том Риддл далеко не дурак. Зелье среднего качества — от четырёх до шести часов — могло бы действительно помочь, прими я его к вечеру. Мы бы встретились, затем я бы проник под Мантией-невидимкой обратно в спальню, и к утру эффект от оборотного уже должен был пройти. Но вечерние-ночные вылазки тоже подозрительны, если происходят на постоянной основе — я же не вампир в самом деле… Наконец, в-третьих: если обман раскроется, мне грозит исключение и публичный позор, ведь я староста как-никак. Ученикам строго запрещено использовать подобные зелья в личных целях в стенах школы. А вылазки в Хогсмид чересчур редки, чтобы не понимать, что рано или поздно я перестану контролировать ситуацию.       — Куда ни ткнись, сплошные проблемы, — пробурчал я.       — Просто признайся, что ты любитель находить себе приключения на пятую точку, — заметила Гермиона, на мгновение отвлекаясь от созерцания смеющихся слизеринцев.       — Я не могу пойти… так.       — Гарри, — начал было Рон, но я продолжил, заранее зная, что он собирается сказать:       — Повторяю: моя просьба о помощи имела другой подтекст. — И понизив голос до шёпота, огрызнулся: — Никак не лекции о сексуальной жизни омег, которыми ты меня пичкаешь два дня, Гермиона.       — Тогда повторю и я: для меня решение проблемы заключается в избавлении твоего разума от предрассудков, — нахмурилась она. — Не думала, что дружу столько лет с человеком, который делит людей на идеальных и дефектных, причём приобщает себя ко вторым. Что за узкое мышление?!       Её возмущение захлестнуло и меня, и рука потянулась к новому кексу, который уплыл от меня в сторону вместе с тарелкой.       — Заедание проблем — тоже не решение, — мягко заметил Рон.       Вдохнув и медленно выдохнув, я скосил взгляд и абсолютно спокойным тоном выдал:       — Ты не права, Гермиона. Я не выделяю… дефекты в людях, но правила привлекательности работают так, что десятибалльные альфы не посмотрят на пятибалльных омег.       — Скажи мне, что ты не вычитал это у грёбанного Локхарта?! — с отчаянием выдохнула Гермиона.       Кровь прилила к щекам, и я тряхнул головой.       Да, за эти три месяца я многое перечитал… к своему стыду. Даже до журналов для омег дотянулся, вычитывая десятки диет, статьи о том, «Как покорить альфу за семь дней», «Что на самом деле хотят альфы», «Мифы и правда об эликсирах от морщин», «Сорок домашних масок для красоты», «Тридцать три способа выглядеть моложе своих лет» и многое другое, отчего голова пухла. Я не был любителем всего этого, но знал, что одна часть омег, без разницы мужчин или женщин, была подписана на еженедельный журнал «Спелла», другая же — предпочитала более серьёзный и ироничный «Магический досуг».       — Но это… — начал было я, но Гермиона не дала мне опомниться, быстро забубнив:       — Сейчас ты скажешь, что это редкость. Таких альф и омег в определённой группе можно сосчитать на пальцах одной руки, а остальная часть является золотой серединой — семь-шесть баллов — и выбирает себе пару под стать. Затем идут отщепенцы: от трёх до пяти баллов, если повезёт, — её взгляд горел праведным гневом. — Если наши суперальфы и омеги ещё могут заинтересоваться кем-то из золотой середины, то низы обречены только на симпатию своего ограниченного окружения, и поэтому чаще всего одиноки. «Правила привлекательности» от Гильдероя Локхорта — это полная чушь, Гарри!       — Многочисленные проверки истинности подтверждают эти правила, — возразил я.       — Теперь ты у нас приверженец теории истинности? — фыркнула она. — Может, ещё и чистоты крови?       Теперь фыркнул уже я.       — Гарри, истинность — это всего лишь процент биологической совместимости — чистая физиология. Но твоё общение кое с кем говорит, что тебе интересна не степень его фертильности и качество спермы, а то, что чуть выше, — она постучала по виску, — хоть мне и не понять, что, кроме перечисленного мною, ты нашёл в Риддле, — с явным скепсисом заключила она.       — И это я сужу по обложке, — усмехнулся я.       — Дело не в обложке, а в том, что вы совершенно разные… — пробормотала она. — И о нём много разных слухов гуляет, включая о его жестокости к омегам.       — И обо мне тоже много слухов гуляет, — сощурил я глаза. — С каких пор ты веришь тому, что говорят? Или последним новостям обо мне ты тоже веришь?       Рон вскинул брови, а затем усмехнулся, покачав головой. Гермиона же собиралась что-то сказать, но не сделала этого. Она озадаченно перевела взгляд с него на меня, и я понял, что она не в курсе.       — Видишь ли, как оказалось, у меня целый набор магических дильдо в тумбочке, — безразлично поведал я ей. — Всех цветов и размеров, но жемчужина коллекции — фиолетовый член размером с дородный баклажан. Я и сам неплохо самоудовлетворяюсь, поэтому ни одному альфе не нужна моя растраханная дырка.       Я специально подал это так, как услышал: не было смысла использовать более сдержанную формулировку с друзьями.       Гермиона моргнула, всё так же озадаченно разглядывая меня, и я не сдержал смешка.       — И какой же оригинал стоит за этим? — поинтересовалась она, а в голосе тяжелела сталь.       — Какая разница, — махнул я рукой. — Пусть говорят…       — Нет, Гарри, это возмутительное оскорбление! Нельзя оставлять подобное безнаказанным.       — Что же ты мне предлагаешь? Пойти к старосте школы, — многозначительно выделил я это слово, — и пожаловаться? Привести его в нашу спальню и позволить проинспектировать тумбочку? А может сразу «действовать» и задрать мантию, позволив как следует изучить предмет всеобщего обсуждения, мол, это гнусная ложь? Игнорирование — лучший способ их заткнуть: действия нацелены, чтобы задеть меня за живое. Отсутствие реакции контрпродуктивно и неинтересно.       — Так, секунду, — на её лбу появилась морщинка, которую она медленно разгладила двумя пальцами. — Ты знаешь, кто за этим стоит?..       Я лишь вздохнул, но метнувшийся к последнему в ряду длинному столу взгляд выдал меня с потрохами.       — Крэбб и Гойл, — заключила она, медленно оборачиваясь.       В этот момент два массивных шкафа, словно почувствовав наше внимание, обернулись и сверкнули широченной улыбкой.       — Ещё одно доказательство того, что правила привлекательности — полная чушь, — процедила она. — Я бы им и балла не дала по дурацкой шкале Локхарта.       Тем не менее около них сейчас крутились три омеги: Агнес Монкли и двойняшки Флора и Гестия Кэрроу. И было видно, что это далеко не светская беседа, а прелюдия к тому, что должно случиться после, в «коридоре поцелуев», который мы с Луной часто патрулировали, разгоняя парочки.       Я скривился.       Том сидел чуть поодаль от них в окружении неизменной четвёрки: Кальяса Эйвери, Северина Мальсибера, Корвуса Лестрейнджа и Фелиции Розье. Последняя являлась также старостой их факультета. Высокая голубоглазая брюнетка, с которой, по слухам, у Тома были не просто дружеские отношения. Я не уточнял у него, правда это или нет, страшась получить откровенный ответ, отчего теплящаяся вопреки логике и здравому смыслу надежда в одночасье угасла бы.       — Белла, — выдохнула Гермиона с неизменными нотками недовольства.       Беллатрикс Блэк, влетевшая в зал секундой ранее, буквально запрыгнула на пустующее рядом с Розье место. На её лице сияла улыбка, а непокорные кудри дёргались в разные стороны при каждом движении головы.       Рядом с непреклонной и несколько отстранённой Фелицией та воспринималась блуждающим, озорным огоньком. И не только воспринималась: Блэк была той ещё оторвой, прослывшей грозой всех четырёх факультетов. Частенько она проводила время в компании близнецов Уизли, и тогда все мы, старосты, содрогались, ожидая «беды».       — Последняя выходка сошла ей с рук, — заметила Гермиона.       — Как и моим братьям, — пожал плечами Рон.       — Они-то не попались на месте «преступления»…       — К чему ты клонишь? Не думаю, что он бы закрыл глаза на это лишь потому, что они дружны, — тихо возразил я. — Скорее, Фелиция не донесла.       — А ты спроси у него, — с вызовом бросила мне Гермиона и вновь уставилась или на Тома, или на Беллатрикс.       Если они ещё не заметили, что на них уже больше получаса так открыто пялятся, то лишь по счастливой случайности.       Вздохнув, я опустил взгляд на свою почти пустую тарелку и отправил оставшийся кусочек в рот.       — И кого же мы разглядываем? — раздался над ухом низкий голос Малфоя.       — Риддла, — незамедлительно ответила Гермиона, а я чуть не подавился кексом.       — Решила променять свою ромашку на настоящего альфу? — нараспев протянул Драко и ловко забрался на спинку скамьи рядом со мной.       Рон лишь снисходительно посмотрел на него, а я, в свою очередь, несильно толкнул локтем в бедро, отчего он показательно накренился.       — Хомячок у нас сегодня в боевом настроении? — глянул Драко на меня исподлобья, ухмыляясь, а затем, прежде чем я успел что-то ответить, подался вперёд и обхватил за плечи, взъерошив мои волосы.       Вот это я ненавидел больше всего: когда меня дёргают и гладят по голове, будто щенка.       — И что ты о нём думаешь? — Гермиона вскинула брови, посмотрев сначала на Драко, а потом на меня, мол, слушай, что тебе сейчас скажут.       — Какую версию я должен поддержать: хорошего парня или подлого мудака? — проницательно протянул Драко. — И ты забыла уточнить: «И что ты о нём думаешь, как слизеринец?»       Гермиона цокнула языком, а я едва сдержал смешок и ощутил, как мою чёлку отбрасывают в сторону, раскрывая лоб, а вместе с тем и уродливый шрам.       — Ты хоть что-нибудь видишь за ней? — поинтересовался Малфой, склоняясь и заглядывая в моё лицо.       — Прекрасно вижу одного придурка, — отозвался я и сбросил его руку, пригладив волосы, пока одна из прядей не защекотала кончик носа.       — Ну вы-то хоть скажите ему, — буквально заныл Малфой. — Жевать волосы вредно для здоровья.       — Я сам решу, когда мне подстричься.       — Оу, сколько раз мы это слышали за последний месяц?       — Отстань, — отвёл я его руку в сторону, заметив, как та норовила вновь коснуться моих волос.       — Иначе что? Забросаешь меня пирожными? — улыбнулся он. — Гениальное проклятие, Поттер.       — Лучше следи за своими миньонами, — покосился я на него, — наша дружба их очень нервирует, а я не хочу, чтобы чужие заскоки как-то меня касались.       Светлые брови сошлись на переносице, а льдисто-серые глаза сфокусировались на парочке, и он медленно кивнул.       — Уже наслышан о твоей занимательной коллекции, но они поклялись, что сами услышали это от кое-кого другого. Информацию я проверил.       Я нахмурился, непонимающе моргнув.        — Седрик, — одними губами пояснил Драко и многозначительно уставился на меня.       Во рту стало горько, и я с трудом сглотнул, не желая выискивать высокую фигуру Диггори.       Это было неожиданно. Наверное, это слово самое подходящее, если не углубляться в испытанные мною эмоции: разочарование и сожаление.       Будь склочниками и клеветниками те двое, я бы понял, но какую цель преследовал Седрик? Мы не были близкими друзьями, но категория приятелей к нам была вполне применима, и я считал его достойным человеком, далёким от подобных гнусностей. Он сам обрывал те едкие вопросы и извинялся передо мной за неподобающее поведение своих приятелей, так почему сам опустился до подобного?..       — Убью, — лаконичное признание в будущем покушении на чужую жизнь заставило меня вздрогнуть.       Гермиона покрылась алыми пятнами, а губы яростно дрожали, когда она резко вскочила, упёршись руками в стол, повторив свистящим шёпотом:        — Убью, — а затем тут же опустилась на место, когда на её плечи легли ладони Рона и мягко нажали.       — Зачем же действовать так грубо? — осадил её Драко и указал подбородком в сторону дверей.       В проёме мелькнули тучные фигуры Крэбба и Гойла, за которыми следовало трое омег и… Седрик.       — Скоро наш шпиль станет стручком, — прошептал он мне на ухо.       Наблюдая, как в проёме исчезает его макушка, я уже знал, какой будет самая обсуждаемая новость к завтрашнему утру. К сожалению, а может быть к счастью, явно не мой волшебный баклажан.       — Зачем?.. — скосил я взгляд, вопросительно приподняв брови.       — Ты спросила о Риддле, — внезапно посмотрел Малфой на Гермиону, оставив мой вопрос без ответа. — Как бывший староста факультета и нынешний — школы он воплощает в себе всё то, чем является Слизерин. Эдакая карикатура. Обидеть или оскорбить одного из вас — значит получить кулаком под дых, одного из нас — превратить свою жизнь в ад в долгосрочной перспективе, — это был и намёк, и ответ мне.       — То есть вы все мстительные говнюки, — кивнула Гермиона.       — Если вкратце, — согласился с ней Драко, усмехнувшись. — Во всём остальном, если намерения чисты, то, вопреки стереотипам, мы можем быть весьма порядочными и честными. Поэтому какие бы планы вы ни строили насчёт Риддла, советую свернуть операцию и забыть об этом.       Но я не собирался ему как-то вредить…       «Только хотел разыгрывать перед ним спектакль, скрываясь под чужой личиной, — пискнула совесть и едко добавила: — И врать, врать, врать. Ты изворотливее змеи, Гарри».       Меня словно обухом по голове огрели.       Я его обманул и собирался продолжить обман; и… я староста факультета, и если он узнает… узнает, что я водил его за нос, и… что тогда будет?       Череда «и» всё не кончалась. Взгляд метнулся к столам, и холодный пот выступил на лбу.       — Или это не вы, а ты, Гарри, — продолжил Драко. Его тон стал подозрительным: — Ты что-то натворил, а теперь боишься доложить о проступке Риддлу?       — Нет, — буркнул я быстрее, чем он успел моргнуть.       — Следовательно, натворил.       — Не беси меня, а. Пошли, — я глянул на время и сделал вид, что меня абсолютно ничего не волнует.       По расписанию у нас была тренировочная дуэль: показательная дуэль для первокурсников, на которую я сдуру вызвался добровольцем.       — Мы ещё не договорили, — напомнила Гермиона, а Рон лишь пессимистично вздохнул.       — Увидимся на зельеварении, — попрощался я с друзьями и, подобрав полы мантии, выбрался из-за скамьи.       — Ты упаришься в этом, — Драко дёрнул меня за рукав.       — Нет, — отрезал я и направился к выходу.       Я уже был покрыт испариной и ощущал, как рубашка льнёт к коже, но прелести зимней мантии перевешивали её неудобства весной: бесформенные линии и плотная, совершенно не облегающая ткань создавал вокруг меня кокон. А летняя постоянно развевалась за спиной, прилипала к телу, обрисовывая его линии, и заставляла меня чувствовать себя обнажённым, вопреки наличию под ней формы.       — Карты на стол, Гарри, — раздражённо заметил Драко. — Это весеннее обострение?       — Не понимаю, о чём ты говоришь.       Драко громко и показательно вздохнул, будто переняв этот жест у Гермионы:       — Где ты раздобыл этот раритет, который именуешь очками и носишь последние несколько месяцев? Не говоря уже о твоей чёлке, — на этих словах я обернулся, а он обрисовал в воздухе моё лицо и запальчиво продолжил: — Если смотреть на тебя издалека, то видны лишь кончик носа и подбородок, а что видишь ты из окружающего тебя мира, мне остаётся лишь догадываться. И ещё это, — его ладонь юркнула мне под мантию, а пальцы ловко ущипнули сквозь слой свитера и рубашки за… эластичный бандаж, утягивающий мой живот и бока. — С каких пор и для чего ты это носишь?       Я скривился.       — С каких пор корсет на теле омеги считается чем-то странным?       — Ты сейчас меня идиотом пытаешься выставить? Это не корсет! — сощурил он глаза.       — Корсеты в наше время уже никто не носит, — отмахнулся я.       — Зачем ты перетягиваешь себя?..       Отвернувшись, я юркнул за двери Большого зала.       Наша колоритная парочка стала привлекать внимание.       Тем не менее слухи о нас давно изжили себя: все давно усвоили, что альфа Драко Малфой и омега Гарри Поттер дружат едва ли не с самых пелёнок.       Преувеличение, конечно.       Подружились мы после встречи в магазине мадам Малкин, конкретнее, после драки в этом самом магазине.       «Как ты мог поднять руку на омегу? Где твои манеры, Драко! — рявкнул тогда его отец, Люциус Малфой, вовремя подоспевший. — Сейчас же извинись!» Драко же набычился и засопел: «Не буду. Он набросился на меня первым, пусть первым и извиняется». «Ты оскорбил Хагрида», — напомнил я ему, потирая пылающую скулу. «Я всего лишь сказал, что он кто-то вроде слуги в Хогвартсе, — засипел Малфой, хлюпая кровоточащим носом. — А если ты не знал, то слуга — тот, кто находится на службе у кого-то. И твой лесничий находится на службе у директора школы, бочонок!»       Надо ли говорить, что после этого мы снова сцепились?       Вот только я отделался небольшой ссадиной на скуле, а сам поставил ему фингал под глазом и чуть не сломал нос — собой я остался вполне доволен.       Нас разняли, но извинения Малфой принёс только в поезде. А дальше всё как-то само закрутилось. И дружба наша была несколько странная, возможно, потому что с Гермионой и Роном мы всё же были на одном факультете, а Драко вечно залетал в нашу компанию «гостем».       — Тебе не понять, — махнул я рукой.       — Потому что я альфа?       — Потому что ты идеален, Малфой, — вздохнул я, оставшись без сил даже для того, чтобы активно с ним препираться.       Он быстрым шагом обогнал меня и перегородил путь, скрестив руки на груди, заставляя остановиться:       — Вот сейчас я тебя точно не понимаю.       — Неужели это определение для тебя чуждо? — Досадливо хмыкнув, я уставился на него снизу вверх: — Или, может быть, для тебя всё ещё секрет, что ты мечта для любой омеги и беты здесь. Влюбись ты в кого-то определённого, для тебя не составит труда подойти, заговорить и заинтересовать его или её с первого же слова, взгляда, жеста... Ты энергичный, смелый и способный, — с каждым словом моя речь становилась всё надрывнее.       Я буквально глотнул воздуха, тут же продолжив:       — Ты наделён прекрасным чувством юмора, которое не вводит в ступор собеседника — шутит он или говорит всерьёз? — сговорчив и обаятелен, поэтому окажись перед тобой объект воздыхания, не начинаешь блеять как овца. Ты чувствуешь себя хозяином положения в любой ситуации и любая компания для тебя «своя»; ты деятельный, всегда чётко знаешь, чего хочешь, и семимильными шагами идёшь к поставленной цели… — с каждым моим словом он выглядел всё более задумчивым, а я не мог остановиться. — В конце концов, Малфой, ты необыкновенно привлекателен, и окажись ты нос к носу с тем, кто тебе нравится, не будешь потеть как мышь, волнуясь об уродливом шраме на лбу и двойном подбородке, скрывать чересчур пухлые пальцы, если тебя возьмут за руку; в случае близости не будешь выключать свет, чтоб не дай бог он увидел тебя голым, не будешь стесняться повернуться спиной из-за растяжек на заднице и складок на боках или бояться принять другую позу, понимая, как выглядит колышущийся дряблый живот, и… и… — Я задохнулся на мгновение, с горечью улыбнувшись. — Ты не будешь постоянно задумываться над тем, что рядом с ним выглядишь как бочонок рядом со… со шпилем, и, слыша каждый раз вопрос «Что же он в нём нашёл?», знать, о ком именно говорят. Знать, что недотягиваешь и что, возможно, тебя стыдятся, даже если не говорят об этом напрямую.       Малфой из задумчивого состояния перешёл в хмурое, сосредоточенно разглядывая меня, а затем его губы сложились в красноречивом «о».       — Ты сказал «рядом со шпилем», Гарри? Ты о Диггори?.. Ты что, влюбился в него?       Следом на его лице отобразилось такое удивление, словно сказанное не имело никакого смысла, и внутри поднялась очередная волна гнева.       — Нет, Драко, — прошипел я. — Совершенно неважно, кто это, важно то, что я не хочу, чтобы ты дёргал меня, задавая глупые вопросы, и насмехался над тем, ношу ли я чёртов бандаж или не ношу. Это моё дело, понятно?       — Понятно, — ответил он незамедлительно. — Ещё, Гарри, мне понятно многое другое, — он сделал шаг ко мне, и я отступил. — Видишь ли, если омега меня взаправду заинтересует, мне будет плевать, что под пальцами, мягкая плоть или же выпирающие кости, клюнет ли он меня своим длинным носом или же брови у него, блин, пушистые, как совиные крылья, а может задница квадратная или ноги кривые. А если в постели мы поиграем в скачки, смотреть я буду в полуприкрытые, подёрнутые поволокой глаза и на приоткрытые губы, сквозь которые будет вырываться трепет его наслаждения, — он встряхнул меня почти гневно, а я сглотнул, не зная, куда смотреть. — И мне будет абсолютно плевать, что там кто говорит, потому что рядом идёт не трофей и не кукла, а живой человек. А живые люди, Гарри, имеют недостатки. И я в том числе! Что бы ты ни видел во мне, но я могу перечислить сейчас всё то, о чём ты умолчал.       — В тебе недостатки не перевешивают достоинства, как во мне, — покачал головой.       — Ты ужасно упрямый, Поттер — вот твой главный недостаток. А о своих достоинствах ты как-то забыл упомянуть, интересно почему. Чьи изобретения уже который год являются хитом продаж? Мои?       — Это мелочи, а не хиты… — возразил я совсем тихо. — И это достижения, а не достоинства.       — Читай между строк, чёрт побери! — процедил Драко, явно разозлённый моими словами.       Я не понимал, почему он так злится.       — Другое дело, что свою наблюдательность и находчивость ты скрываешь, выставляя себя неуклюжим рохлей, который вроде бы во всём разбирается, но ни к чему не чувствует особой тяги. Ты просто плывёшь по течению, во всём отказывая себе, но не остальным — редкий случай, когда немного тщеславия пошло бы кому-то на пользу. Ради чего? Почему, Гарри?       — Когда меня просят об одолжении, я не могу просто взять и сказать нет. Мы всегда помогаем друг другу, Драко, — пожал я плечами.       — Одолжение — это пять часов писать за идиота Уолперта эссе? Может, постоянно одалживать деньги Финнигану? Сколько он тебе уже должен? Ты хоть считаешь?       — У меня же есть…       — Да, к счастью, у тебя есть, — покачал он головой. — Но, если бы не было, ты бы всё равно одолжил. Во всём должна быть мера, и в доброте, Гарри, тоже. Ты добр ко многим, но не к себе, и щепотка здравого эгоизма не помешает. Даже когда тебя выбрали старостой, ты решил, что это не из-за твоих заслуг, а фатальная ошибка, и несколько недель доказывал, как все неправы.       — Не могу поверить, что дожил до того момента, когда меня начал ругать Драко Малфой, — усмехнулся я.       — Именно. Ты видишь в себе только дефекты, а остальное считаешь маловажным. В конце концов, тело подвержено изменениям: полнота не смертельный приговор, а на твоём лице есть куда более интересные детали, чем шрам. Глаза, к примеру, пухлые губы, ямочки на щеках… Да куча всего, что может свести с ума.       — Такое ощущение, что вы с Гермионой спелись, — заметил я. — Вы даже говорите одними и теми же фразами.       Драко собирался что-то ответить, когда нас нетерпеливо окликнули:       — Старосты Поттер, Малфой.       Только этого мне не хватало сейчас.       Резко обернувшись, я чуть не завалился вбок, но вовремя переставил ногу вперёд в неловком пируэте и выпрямился рядом с Драко. Мне стало жарко, щёки запылали, и я сглотнул вязкую слюну, застрявшую в горле комом, что вынудило прокашляться.       Он услышал последние слова Драко или нет? Малфой бы заметил чужое приближение или нет?..       Надо было наложить полог, чёрт побери!       — Пять минут назад профессор Снейп покинул Большой зал, — проинформировал нас Риддл. — Насколько я знаю, вы вызвались добровольцами, а сейчас…       — Задержались по пути в класс, — заключил Драко.       Том медленно перевёл взгляд на меня, и сердце ухнуло вниз, когда чёрные глаза изучающе сузились.       — Д-да, — прошелестел я, мысленно чертыхнувшись. — Обсуждали д-дуэль. И задержались, да.       Хотелось провалиться сквозь землю.       Я чувствовал себя некой смешанной пародией на профессора Снейпа и Квиррелла, что, безусловно, отразилось в чужих глазах, и мне оставалось надеяться, что он не сочтёт это за неудачную шутку.       — Ваша мантия, Поттер, — внезапно изрёк он.       — Что… что с ней? — я нервно опустил взгляд, ожидая увидеть огромное пятно от сливок или приставшие к ткани крошки.       — С первого апреля по тридцатое июня зимняя мантия заменяется на летнюю — таковы правила школы, и вы должны знать это лучше прочих. Почему же до сих не заменили?        Отчуждённый взгляд вдруг стал насмешливым, и я мог бы предугадать последующий вопрос: «Она не сошлась на вас?»       — Забылся, — отозвался я тихо.       — Потерялись во времени? — уточнил Том деловито, но почему мне казалось, что он издевается надо мной? — Какое сегодня число?       — Десятое апреля, — ответил я без промедления и тут же прикусил язык.       — Верно, не первое. Теперь снимайте мантию и отправляйтесь в класс.       Пальцы помимо воли вцепились в ткань, словно он собирался содрать с меня её, и я тряхнул головой:       — Я не мог-гу.       — Не можете? — переспросил он. — У вас под мантией ничего не надето?       Вопрос застал меня врасплох, и я шумно выдохнул. Почудилось, что даже кончики ушей раскалились из-за представшей перед глазами картинки.       — Всё надето, — закивал я болванчиком, боясь, что моё молчание будет понято неправильно.       — Выходит, вы не хотите следовать нормам.       — Том… — обратился к нему Драко.       — Молчи, Малфой, — резко оборвал его Риддл. — Если бы ты исправно выполнял свои обязанности, мне бы не пришлось напоминать самому.       Перед глазами всё ещё стояли тянущий за полы мантии Том и обнажённый я.       — И долго мы будем здесь стоять? — поинтересовался он, показательно глянув на часы.       За его спиной неизвестно откуда материализовались те четверо и тоже уставились на нас, но одного его жеста хватило, чтобы они возобновили шаг и, завернув за угол, исчезли из виду.       — Я переод-денусь в комнате и отправлюсь на урок, — мой шёпот походил на мышиный писк.       — Вы мёрзнете? — спросил Риддл.       — Что? — уставился я на него, широко раскрыв глаза.       — Я спрашиваю, есть ли у вас какие-нибудь проблемы со здоровьем, раз не можете обойтись без неё, хотя нормы гласят, что за неимением или порчей летней мантии можно оставаться временно в форменных свитере и брюках.       — Да, — выдавил я из себя резко.       — Что да, Поттер? — устало уточнил он.       — Мёрзну я. Очень.       Я едва успел остановить себя от того, чтобы не начать тереть руки и плечи, показывая, насколько сильно я замерзаю.       — Тогда обратитесь в больничное крыло, чтобы вам выдали справку, и проблема решена, — махнул он рукой и прошёл мимо, даже не обернувшись, а я почувствовал себя выжатым лимоном, и даже горечь стала кислить. Хотелось сесть и уставиться в одну точку, а не кривляться перед малышнёй, играя в атаку и нападение.       — А ещё он невыносимый педант, — тихо заметил Драко, глянув на меня. — А ты внезапно стал блеять как овца. Объяснишь-ка мне кое-что…       Нет, нет, нет…       Подскочив на месте, я рванул в противоположную сторону.       — А ну, стоять! — крикнул мне в спину Малфой.       Я же, напротив, прибавил ходу, наплевав, что буду весь всклокоченный, потный и запыхавшийся, как выползший на сушу тюлень. В этот момент одна из ручек еле ощутимо завибрировала во внутреннем кармане мантии.       Слегка замедлившись, я вытащил её, раскрыл ладонь, и на кожу закапали чернила, следом сформировавшие фразу.       Лорд Волдеморт: Ты собираешься дать мне ответ или нет?       Прикусив губу, я завернул за угол и прижался спиной к колонне, надеясь, что если Драко и погнался за мной — в чём я сильно сомневался, — он не заметит мою тушку, распластавшуюся в тени.       Пальцы крепко сжали холодный корпус ручки, когда я стал карябать: «Лорду Волдеморту». Строка исчезла, и я тут же добавил малюсеньким почерком: «Через две недели экзамены, и я сейчас сам не свой из-за них. Может, после?»       Лорд Волдеморт: Я бы мог помочь тебе подготовиться.       Я: У тебя самого времени нет.       Лорд Волдеморт: Почему мне кажется, что ты отчаянно ищешь повод, чтобы избежать этой встречи?       Потому что так оно и есть?       Я: Возможно, потому что ты не говоришь, зачем внезапно захотел встретиться лично?       Лорд Волдеморт: Неделю назад купил ящик марки «The Chosen One» и вдруг осознал, что многое теряю, не пожав руку гению. Может, дашь мне свой адрес, и я пошлю тебе презент. В знак моего почтения.       И сразу узнаешь, кто я.       Облизав губы, я коснулся рукой щеки и глупо улыбнулся, а затем улыбка растворилась в горечи.       Я: После экзаменов пожмёшь и руку, и уважительными подарками закидаешь… Тебе же не к спеху?       Лорд Волдеморт: Надеюсь, после экзаменов не начнутся резко летние каникулы и ты не сбежишь из школы сверкая пятками?       Я: Нет конечно.       Так и сделаю.       Отделившись от стены, я посмотрел на время и вновь побежал.       Снейп меня убьёт.