Death Note: The Musical, 2023

Недолгий перерыв пролетел почти незаметно: часть зрителей была увлечена обсуждениями, кто-то просто разглядывал всё вокруг или подходил к возвращающимся артистам, чтобы сфотографироваться или что-то сказать. Наконец все затихли, расселись, ансамбль снова пропел «Кира!», возвещая о появлении второго обладателя тетради смерти, и заиграла мелодия, знаменующая встречу Мисы и Рэм. Даша Январина прижимала тетрадь к груди, глядя на шинигами почти с испугом, хотя, медленно поднявшаяся, осторожно коснувшаяся плеча своей подопечной, та была очень красива. Хотя она снова играла роль потусторонней сущности, сейчас в ней нельзя было увидеть ничего от Такхизис — её Рэм была совсем другой. Мягкие, плавные линии светлого полупрозрачного платья, завитые пряди волос и внимательный взгляд, проникающий в самую душу, придавали Даше Бурлюкало сходство скорее уж с ангелом, но оно было обманчивым: когда она запела, её голос зазвучал почти гипнотически. — За мечту всё отдать — разве это не безумство? — проговорила она, не сводя глаз с человеческой особи, с тихим вскриком отшатнувшейся от неё. Они обе сейчас пели о любви — совсем разной в глазах уже попавшей в её сети девушки и бога смерти. Когда настал черёд Мисы петь, Рэм оказалась на расстоянии одного шага. Их взаимодействие на одной сцене давно было не в новинку для них обеих: они столько раз исполняли роли Крисании и Такхизис, и сейчас всесильное существо из мира теней вновь наблюдало за простой смертной, ведомой силой любви, но суть их отношений в этом мюзикле была совсем другой. Даша-Миса говорила о своих чувствах с неугасающей верой в них, и в холодных глазах Даши-Рэм уже сейчас проступало сострадание и желание уберечь. Когда они закончили этот дуэт, сойдясь на том, что во имя грёз суждено падать на дно, Миса бесстрашно поймала глубокий, пронзительный взгляд и воскликнула, что хочет иметь глаза шинигами, чего бы это ни стоило. Рэм с затаённой горечью провела ладонью перед её лицом, теперь не лишая глаз, как в финале «Последнего испытания», а, наоборот, даря их в обмен на половину срока оставшейся жизни. Они вместе удалились обратно к своим местам под затихающие аккорды, и одна приобняла другую, пряча в своих руках. На губах шинигами, словно предвидящей исход наперёд, застыла печальная улыбка. Сразу после Ярослав возвестил о своих подозрениях, позволивших тени безликого Киры обрести очертания конкретного человека, и они с Сашей начали очередной дуэт из четырёх — даже пяти, если считать ту финальную песню с ансамблем, завершающую первый акт. Стоит ли говорить, что они — снова — чувствовали друг друга на сцене настолько же сильно, как и воплощаемые ими герои? Затем в их дуэт вклинился голос Даши — так Миса говорила о том, что непременно найдёт и встретит героя своего сердца. Когда она вновь вышла вперёд, Даша-Рэм с неохотой выпустила её из объятий — и тотчас же увлекла в них обратно, стоило только Лайту и Эл продолжить своё противостояние. Зрители наблюдали за этой трогательной заботой с улыбками, не сходящими с лиц. Наконец эстафету переняла и Вера Свешникова — первая Миса в составе грядущей постановки; её песня о доверии и будущей встрече была пронизана нежностью и предчувствием, и вскорости к ней присоединились и обе Саю: просто уселись на колени по обе стороны от неё, вторя словам её новой песни. Трио их голосов, в точности как в первом акте, звучало очень искренне и светло. — Доверься, не бойся, скажи мне «да»… — попросила она Лайта сквозь расстояние, а затем заговорила уже от лица себя самой: — Ребят, уже очень многое было сказано, и так многое ещё хочется сказать, потому что мы все стоим на пороге того, к чему так долго шли. В словах моей героини действительно есть очень важный смысл: вы доверились нам, мы доверились вам, и нет силы сильнее мечты — поэтому всё сбылось. Я здесь одна из представителей нашей старой гвардии, — Вера тепло улыбнулась, оглянувшись назад; Кирилл кивнул ей с ответной улыбкой. — И хотя я всё-таки не с самого начала в этом проекте, но то самое чувство семьи, о котором сказал Саша, давно охватило и меня, и, наверное, нас всех. А эту песню я исполнила раньше всех остальных своих песен, ещё когда она имела другой текст, когда вы впервые встретили меня как Мису, и поэтому для меня именно в ней заключено какое-то особенно тёплое и ностальгическое чувство… и я очень рада сейчас быть здесь и спеть её вновь, — Вера закончила, улыбаясь, и зрители бурно её поддержали. На мгновение она снова поймала непривычно мягкий взгляд своего Рюка, которому, вообще говоря, совсем не было свойственно что-то подобное. Ярослав снова шагнул в центр, но теперь он стоял здесь совсем один, немного сгорбившись. Он рассуждал о шинигами и их роли в человеческих жизнях, о разрушающихся аксиомах прежней логики и реальности, о том, что теперь он готов принять всё, даже существование потусторонних созданий, если это приведёт его к истине сквозь преграды обмана и темноты. «Гений зла» и в старом, и в новом своём варианте, конечно, уже неоднократно исполнялся им прежде, но сейчас он не просто воплощал образ Эл, а становился им до каждого слова, интонации и жеста. — Напрасно прячешься в тени шинигами! — обличительно бросил он Саше, ткнув в него пальцем, когда тот придвинулся ближе к Кириллу, как будто что-то замышляя или просто насмехаясь над своим преследователем. Надо сказать, в тот же миг на лице Лайта, мгновенно отшатнувшегося от Рюка, отразилась безупречная невинность, но Эл только фыркнул, нисколько в это не веря. — И ничего я не прячусь, — почти обиженно проворчал Саша, когда музыка стихла. — Уж кто бы из нас двоих говорил про тень. По крайней мере, моё имя всем известно. — Да вы с ним оба друг друга стоите, — подал голос Кирилл. — Я всё равно найду тебя, Кира, — убеждённо добавил Ярик, когда вновь залез на свой стул. И хотя Саша возвёл глаза к потолку, на секунду он выловил в направленном на него взгляде очередной вызов, веселье и почти нежность — насколько Эл вообще мог её чувствовать. А может быть, это совсем не было связано ни с Эл, ни с Кирой, а имело смысл только для них двоих, кем они были друг для друга по-настоящему. Реприза «Грёз любви», песни Мисы и Рэм, зазвучала немного иначе: отрывистее и тревожнее, самой своей мелодией предвосхищая заложенный в строки смысл. Перед взглядами зрителей вновь, как в первом акте, оказались Лена и Ростислав; это снова был дуэт двух богов смерти, вот только он был совершенно другим. В воздухе будто сгустилось напряжение, между двоими шинигами застыло что-то невысказанное, ещё прежде чем они начали петь. — Чувства остынут, мечты разобьются, — начала Лена, почему-то избегая смотреть на своего сценического партнёра. — И ничего не вернёшь. На мгновение можно было почувствовать, словно её слова относились совсем не к событиям мюзикла; впрочем, наверное, это было только иллюзией. Она вздрогнула и отступила, когда Ростик приблизился к ней, вглядываясь в глаза, и опустил руку на плечо. Может быть, он, нет, они оба вкладывали в это чуть больше эмоций, себя самих, чем это требовалось для их образов. Ростик принялся убеждать её не помогать Мисе, чтобы не разбиться самой, но Лена всякий раз отстранялась от него, выскальзывала из его рук, всё ещё не смотрела, почти не дышала. — Чувства законов и правил не знают, — пропели они вместе, а затем Рэм обернулась куда-то в сторону, к Мисе ли — или просто смотря в никуда. — Всё для… неё, — выговорила она с некоторой заминкой. Рюк поймал её за запястье, предупреждая: — Не стоит нарушать правила тетради, — но Лена только качнула головой в совершенном смятении и убежала прочь. Ростик ощутил в собственной ладони только незримый след оборвавшегося прикосновения. Может быть… может быть, им не стоило вместе исполнять этот второй дуэт, так перекликающийся с тем, что они вовсе не безболезненно пережили почти вечность назад. Может быть, безопаснее было бы вообще никак не пересекаться… но, к чёрту, ведь он был очень рад снова с ней встретиться как актёр, он был совершенно искренен, говоря об этом чуть раньше, в начале первого акта. Он специально присел рядом с ней, когда публика встретила их аплодисментами. Очень легко было что-то разрушить, он чувствовал — чувствовали они оба. — Хороший дуэт, да, Лен? — шепнул он так, чтобы слышала только она. — Откликается где-то внутри. — Да уж, откликается, — усмехнулась она с грустью. Плечо неощутимо прижалось к плечу — так, словно они с ней вот так же сидели ещё тогда, когда всё было совсем иначе. Когда они оба снова подняли глаза, отстранившись от водоворота собственных мыслей и воспоминаний, Андрей Школдыченко, второй Соитиро, уже уверял не то Эл, не то самого себя в невиновности Лайта. Эта ария была очень пронзительной, открывающей всю силу любви отца и его слепой убеждённости в истинных мотивах своего сына. Соитиро задавался вопросом, сможет ли жить, если Лайт в самом деле окажется убийцей и монстром, и никто не мог дать ему на это ответа. Закончив, Андрей искренне поблагодарил зрителей и всех причастных к этой постановке за возможность прикоснуться к образу такого принципиального, честного, всегда верного себе человека. Александр Леонидович как отец Лайта ещё с первых концертов со сдержанной улыбкой поддержал его со своего места и присоединился ко всем остальным артистам, с нетерпением ожидающим на премьере. Речь обоих Соитиро встретили очень тепло. Однако эта неподдельная теплота стремительно переросла в нескрываемый восторг с первыми звуками главного дуэта этого мюзикла. Единственные и бессменные Эл и Лайт совершенно синхронно двинулись навстречу, почти растворяясь друг в друге, почти превращаясь друг в друга на эти три минуты кульминации своего невероятного сражения. Каждый дополнял фразу, неоконченную другим, каждый продолжал чужой жест так естественно, словно свой собственный, каждый пел о желании проникнуть в разум своего противника очень эмоционально и искренне, не таясь. В одну секунду они оба скользили почти торжествующими взглядами по всему пространству вокруг, а в другую уже не отводили глаз друг от друга и сокращали расстояние до предела, до нескольких сантиметров. Голоса летели, звенели, сплетались в один, и каждое слово этого дуэта, особенно его новой версии, действительно отражало саму суть. — Но клянусь я: прикончу тебя! — закончили они одновременно, словно один человек. Ярик удовлетворённо выдохнул, не скрывая своего восхищения ни на йоту, и, конечно, подался вперёд, обнимая самого лучшего партнёра-соперника-человека, какого когда-либо мог иметь. Саша только прижал его к себе — в конце концов, что ему ещё оставалось? — но, несмотря на всю эту демонстративную обречённость, в его глазах светилось всё то же самое, Ярик, едва заглянув в них, был в этом уверен. — Самый прекрасный и самый, блин, сложный дуэт, Сашка подтвердит, — на эмоциях проговорил Ярик в микрофон, чуть отстранившись. — О да, эти старые-новые тексты, — усмехнулся тот, вспоминая, как они вместе заучивали их до автоматизма и как неоднократно сбивались и путались даже на выступлениях подчас просто из-за накрывающих, переполняющих чувств. — Не «Преступление и наказание», конечно, но… — Да я скорее о том, что именно здесь всё должно быть максимально синхронно и впето, Саш, — продолжил Ярик увлечённо, обращаясь не то к нему, не то ко всему залу. Дыхание всё ещё не выровнялось до конца, да и пусть. — Мы должны петь за Лайта и Эл так, как будто мы… ну, буквально продолжения друг друга, пролезли в голову, видим чужими глазами, вот это всё. Мы должны друг друга чувствовать — именно в этом мюзикле, именно в этой песне сильнее всего. А в самой постановке, представьте, это всё будет сопровождаться ракетками, теннисом, ну то есть мы ещё будем бегать по сцене, вроде как отбивая «удары» друг друга… — Короче, ребят, приходите на наши спектакли, это будет… это будет весело, — подхватил Саша, позволяя Ярику, который будто стремился высказать тысячу мыслей разом, хоть немного прийти в себя. — Саш, Саш, а ещё… — Всё, Ярослав, хватит, наше время закончилось, Вера, вон, «Клятвы» своей не дождётся, — Саша всё ещё, пусть и, наверное, тщетно, пытался хоть сколько-то остудить его пыл, хотя у самого щёки тоже горели, насколько он мог ощущать. — Я вовсе не прочь, чтобы Эл вообще меня не арестовывал, — откликнулась она, смеясь. — Ярик, может, без этого как-нибудь обойдёмся? — Давайте я просто убью Ягами Лайта, и покончим на этом, — прогремел Кирилл-Рюк впереди сидящим зрителям; те ожидаемо запротестовали. — Ну, я попытался, увы, Вер. — Вот знаете что? Не дождётесь, — наконец Ярик полностью отцепился от Лайта и устремился к ещё одной своей подозреваемой, неотрывно сверля её всезнающим взглядом, склоняясь совсем близко. — Аманэ Миса была арестована, — проговорил он монотонно, безэмоционально, всё ещё продолжая смотреть, что, конечно, нешуточно раздражало. — У нас есть все основания полагать, что она является Вторым Кирой. Дело в том, что, когда Второй Кира отправил сообщение в телевизионную студию, на клейкой части конверта мы обнаружили… — Ой всё, Ярик, не занудствуй, — рассмеялся Саша. — Это он снова Эл включил, видели? Расскажешь обо всех своих домыслах на спектакле. — Конечно, Первому Кире не хочется всё это слушать, ведь его собственное разоблачение стремительно приближается, — проворчал Эл скорее себе под нос, прежде чем его полусерьёзно пихнули назад. Не оборачиваясь, он прекрасно знал, кто это сделал, и мысленно напомнил себе отомстить. Не сейчас. Как-нибудь. Наконец получив возможность шагнуть вперёд, Вера это и сделала; не было никаких декораций, при помощи которых её обездвиживали на репетициях, так что она просто опустилась на колени, показывая, что связана, однако нисколько не обессилена. Её непреодолимая любовь и её вера и были для неё той самой силой, позволяющей выдержать самые ужасные пытки. Сейчас она не придавала собственному голосу большей лёгкости и беззаботности, как в каких-то других песнях: здесь, на «Клятве», он звучал так глубоко и пронзительно, как только мог. Вера пела о том, что ценность человеческой жизни заключается лишь в том, насколько сильно ты любишь, и сила её любви на самом деле была беспредельной. — Хоть жизнь моя недолго длилась — мне она тебя подарила, — говорила она Лайту, который сейчас не мог её слышать, но ведь наверняка чувствовал — она верила, знала, она… она правда жила только им. Когда последние мгновения её клятвы-признания стихли, её голова просто безвольно упала вниз, а зал взорвался аплодисментами. Даша, вторая Миса, разделяла с ней каждое слово этой песни, и в её глазах стояли слёзы. Она тоже исполняла «Клятву» перед всей группой расследования во главе с Эл, перед всем залом, только беззвучно и в мыслях. Даша — вторая Рэм — отпустила свою Мису, напоследок сжав её ладонь, чтобы приблизиться к Вере, так и стоящей на коленях посреди совершенно пустого пространства. Теперь она коснулась уже её волос с невыразимой болью в глазах. Первые аккорды её песни словно чуть приглушили всю степень отчаяния и безысходности. К этому моменту Рэм, конечно же, уже практически знала, что выход, чтобы спасти Мису, оставался только один. Кто-то из них должен был умереть, и этот выбор было совершить очень легко. Даша ещё раз легко обняла Веру, а затем её взгляд обратился куда-то сквозь видимое пространство. Она пела звеняще, светло, немного печально, будто вовсе не была богом смерти. С каждым словом, с каждым вдохом, с каждым мгновением её голос наполнялся всё большей решительностью и силой, и это действительно напоминало полёт: с каждым взмахом её Рэм взлетала всё выше, находя счастье в том, чтобы сгореть. Сейчас, когда солнце касалось её рук, всего её силуэта, как Рэм она выглядела очень эфемерной и тающей, точно горсть песка, уже теперь. Но, как и Миса в своей «Клятве», она говорила о жертвенной и абсолютной любви, и все, кто только сидел рядом, вслушивались в эти слова будто заворожённо. Ярик с Сашей касались друг друга плечами, и, чтобы о чём-то друг другу сказать, им совершенно не требовалось никаких слов; Кирилл не отрывал взгляда от одинокой фигуры Веры и очень желал обнять её сам, вовсе не предоставляя это какой-либо из Рэм; Ростик всё это время говорил Лене что-то совсем неслышно, и в конце концов она просто опустила голову ему на плечо. — Спокойна, словно небо после гроз, душа моя, — закончила Рэм, снова склоняясь к той, кого хотела, должна была защитить любой ценой. Её голос и правда стал очень спокойным и мягким — будто принятое решение избавило от страданий, сомнений и придало сил. Вера подняла голову, когда ей было предложено всё забыть, но вместе с тем сохранить свои чувства к Лайту неизменными, и не раздумывая согласилась. Спустя миг её неживой, измученный взгляд стал гораздо более чистым и светлым, словно вообще принадлежал другому человеку. Воспоминания обо всём, связанном с Кирой, исчезли. Даша отстранилась от неё и заговорила: — Друзья, я невероятно рада присоединиться к этой прекрасной команде, — теперь, когда она была самой собой, с её губ не сходила улыбка. — Очень ценно, что вы все ждали этого столько времени, и, конечно, я тоже следила за судьбой этого мюзикла, пускай и не была его частью. О моей героине, Рэм, безусловно, можно говорить очень многое, но, на мой взгляд, наиболее интересное и невероятное в ней — её, если можно так выразиться, постепенное внутреннее превращение в человека. Вначале она совершенно потустороннее существо, как и Рюк, а сейчас, на момент этой песни, способна любить очень искренне, безоговорочно. Эта ария и эта речь ещё вовсе не были финалом всего, но вместе с тем ощущались как что-то значительное, ключевое. Спустя миг Даша продолжила, вспоминая: — Так сложилось, что однажды… вот уже семь лет назад мне посчастливилось сыграть ещё одного очень интересного персонажа — Крисанию. И в финале спектакля она тоже пела свою «Жертву». По своему смыслу обе песни очень похожи, поэтому и название у них одно: и она, и Рэм, они обе готовы отдать всё, что только имеют: свою силу, своё сердце, свою жизнь, свою душу — только бы их самый родной человек продолжал жить. В этом для них суть всего. Что касается Рэм, какой я её вижу, — я думаю, именно в момент своей жертвы она обретает смысл своего существования, смысл существования всего мира, которого никогда прежде не знала. Поэтому ей так спокойно, легко, она наконец абсолютно свободна. Она становится человеком в гораздо большей мере, чем многие из людей. — Даш, звучит очень красиво и правильно, — улыбнулись ей где-то сзади. — И аналогию с ПИ не могу не отметить. — Ко мне, всецело погружённой в «Последнее испытание», она пришла практически сразу, — кивнула она Ярославу. — Возвращаясь к «Тетради смерти»… В этом произведении заложено очень много смыслов, и тот, что раскрывает Рэм, — что значит быть человеком, что значит любить. Я думаю, это важнее всего для нас всех: быть способными на чувство такой силы, быть способными раскрыть душу, отдать всё, отдать даже себя самих. Рэм рассыпается песком, но она счастлива сделать это для той, кого по-настоящему любит. Она предоставила Ярику с Сашей возможность приковать внимание всех присутствующих к своему заключительному дуэту, а сама прошла назад, благодаря всех за аплодисменты и тёплые слова. Прошептала что-то сначала одной, а затем и другой Мисе — наконец и Вера возвращалась к Кириллу, который и не скрывал, что ждал её всё это время. Её коллега по роли Рэм, Лена, коснулась её руки: — Думаю, сейчас каждый это прочувствовал, это было очень здорово: и ария, и твои слова. Ростислав закивал в совершенном согласии, едва заметно касаясь плеча Лены за спинкой стула, и Даша им улыбнулась: кажется, между ними двоими наконец что-то налаживалось; этого было почти не увидеть, но всё-таки прошлое отступало, даря начало чему-то новому. «Исход игры» закономерно окончился ударом, смертельным для двух игроков: вначале Ярик-Эл исполнил небольшую репризу «Гения зла», уверенный в том, что на верном пути и до финала осталось всего ничего, а затем Лайт лишь посмеялся над ним, открывая, что на самом деле всё давно предрешено. Что Эл умрёт по воле Рэм, так любезно пожертвовавшей собой. Кирилл исполнил роль Рюка, когда по сюжету Эл наконец встретился с ним. — Прощай, мой друг, — только и сказал Лайт напоследок, прежде чем глаза его соперника навсегда закрылись и он без чувств, без дыхания и жизни упал вниз. Ну, вернее, Ярик сейчас не упал, ему этого с головой хватало и на репетициях; он лишь, нахохлившись, вернулся на свой стул с выражением вселенской обиды. Что ж, кажется, Саше, с восторгом вещающему публике про свой новый мир, больше не было никакого дела ни до чего, кроме своей драгоценной тетради. Радовало лишь то, что мгновение спустя Кирилл-Рюк, без сомнения, восстановил справедливость, отправив Лайта в небытие вслед за Эл. Саша также не почувствовал никакого желания, как в грядущих спектаклях, в буквальном смысле кататься по полу и до крайности жалко умолять сохранить ему жизнь; вместо этого он просто вернулся к Ярику, пока Кирилл, войдя в образ, раскатисто хохотал. Ярик всё ещё не имел никакого желания с ним разговаривать — правда, куда больше демонстративно, чем искренне. Саша вполголоса принялся уговаривать своего Эл простить его и дать им второй шанс — что со стороны выглядело очень забавно и напоминало подобие некой посмертной сценки для них двоих. Так что в конце концов Ярослав — ну конечно — его простил. Ещё какое-то время они двое были предоставлены сами себе — пока звучал «Реквием», компанию им составляли разве что обе Рэм. Кирилл и Ростислав, Вера и Даша, два Соитиро и две Саю пели о бренности земных дней и скоротечности времени, вечности света и тьмы. Это было трагично и неотвратимо — и слишком печально, подумал Ярик, шепнув Саше на ухо что-то пришедшее в голову. — Саш, давай, — он легко толкнул его в плечо. — Это очень хорошо впишется. — Но мы сто лет уже это не пели. — И что? — Мы всё забудем, — смеясь. — Нам разрешается, мы ведь оба уже… ну, того. Мёртвые. — О боже. У тебя есть минусовка? — Конечно, — почти весело. — Вот прямо здесь и сейчас? — Ладно, ладно, я думал об этом. Ну, так, немного. Вчера ночью, — Ярик хихикнул, когда Саша ожидаемо закатил глаза. — Мне ты об этом, конечно, не мог сказать? — Ну… знаешь, вряд ли бы ты оценил. — А, то есть сейчас, примерно за пять минут до, вероятность, что я оценю, увеличилась? — Только Эл, а не кто-либо иной, подсчитывает вероятности, так что не надо тут, — фыркнул Ярик, естественно, надеясь лишь сбить этим с толку. — Господи, почему этот человек до сих пор мой партнёр по сцене, продюсер и… — Ярик, засмеявшись почти в голос, просто вжался ему в плечо, так что Саша не закончил эту мысль. Только-только допевшие серьёзную финальную песню глянули на них двоих неодобрительно; но, конечно, это не возымело никакого эффекта. Конечно, потом всё же случилась та самая «Alumina», которую Ярик и предложил спеть дуэтом — собственно, от лица Лайта и Эл. И, конечно, в процессе они оба стали дурачиться, соревнуясь в том, кто протянет ноту дольше, но, кажется, зал это радостно принял. Конечно, Саша был вынужден для подстраховки открыть текст на телефоне — но, в конце концов, что ему ещё оставалось? Не идти на поводу и не соглашаться на сомнительные эксперименты почему-то не получалось, насколько бы он ни хотел. После того, как они всё же допели — и, кажется, даже неплохо, — Ярик повторно объявил всех участников концерта, включив в список присоединившихся во втором акте Андрея Школдыченко и Дашу Бурлюкало. Все они поочерёдно вышли на поклоны по парам: отец и дочь; снова отец и дочь; Миса и Рэм, то есть Даша и Даша; Рюк с Мисой: Кирилл с Верой, и ещё Рюк и Рэм: Ростик и Лена. И, наконец, Лайт и Эл, чей шестой незапланированный дуэт только что прозвучал. Кирилл Олешкевич вновь взял слово, на этот раз сказав совсем немного: ещё раз поблагодарив всех здесь собравшихся и подведя итог. Спустя шесть лет они всё-таки осуществили задуманное: теперь афиши с лицами Лайта и Эл или просто огромным яблоком можно было увидеть в разных уголках города, даже в метро. Нельзя было загадывать, сколь успешным окажется премьерный блок, всё ли пройдёт гладко, сколько вообще сезонов они в итоге сыграют, но ведь всего год назад они всё ещё находились в состоянии совершенной неопределённости. Солнце по-прежнему проникало внутрь ровными светлыми линиями; кто-то из артистов охотно и радостно фотографировался с поклонниками, кто-то был вовлечён в разговор, кто-то почти успел бесшумно скрыться. Ярик только светился улыбкой и вскоре был пойман знакомой компанией; Саша отыскался где-то невдалеке чуть погодя. Кто-то попросил общее фото, и Ярик прижался совсем растрепавшейся копной волос к Сашиной щеке; несмотря ни что, это был его Кира, и он не намеревался выпускать его ни на минуту. Тот только хмыкнул, но остался совсем рядом. Чуть в отдалении оба Рюка пришли в абсолютный восторг от преподнесённой им в подарок корзины, доверху наполненной спелыми красными яблоками.