***
— Наша цель — замок Хайн, — указка, сжатая в крепких длинных пальцах, ударила по карте на доске. — В прошлые экспедиции мы несколько раз бывали внутри, и это дало нам возможность изучить и оценить его стратегический потенциал. Указка опустилась. — Наша задача — пополнить Хайн ресурсами и привести его в порядок на случай, если по какой-то причине кому-то из разведкорпуса придется там однажды задержаться. Сейчас этот замок пуст, но в нем есть хороший подвал и всего пять входов, которые нам предстоит укрепить. Оставаться там днем может быть опасно: люди в любом случае привлекут титанов. Но вот ночью он будет отличным пристанищем. Эрвин отвел взгляд холодных голубых глаз от карты и окинул им собравшихся перед ним в учебной аудитории солдат. Все они напряженно вглядывались в карту, пытаясь лучше разглядеть обозначенный маршрут. — Лейтенант Смит, — раздался голос Нанабы из отряда Мике, — мы повезем провизию, верно? — Верно, — кивнул Эрвин, — провизию и предметы первой необходимости, в частности, медикаменты. И, разумеется, строительные материалы. Комната наполнилась молчаливой неопределенностью. — Конечно, — продолжил Эрвин спокойно, ничуть не изменившись в лице, — наша задача была бы легче, если бы могли везти груз по частям: сегодня — провизию и медикаменты, завтра — строительные материалы. Но использование сил разведки для охраны груза — это пустая трата ресурсов. Мы не можем потерять десятки человек и столько же лошадей из-за поэтапной перевозки кирпичей и молотков. Пойти на такое единожды и дальше действовать по ситуации — это тот план, который позволит нам осуществить задуманное с минимальными потерями. Боковым зрением Леви зафиксировал медленные, вдумчивые кивки. — Мы будем выполнять и строительные работы? — раздался вопрос Оруо Бозарда из центра комнаты, и Леви вперился ему в затылок. — Да, — кивнул Эрвин. Под быстро пробежавшую по глади их беседы рябь перемолвок Леви поднял бровь, взглядом возвращаясь к Эрвину. — То есть нам нужно будет сначала доставить все в Хайн, потом — укрепить замок и вернуться назад? Отбиваясь от титанов по дороге и в замок, и домой? — неуверенно спросил Эрд Джин. — Почти, — уклончиво ответил Эрвин и окинул взглядом поникшую толпу разведчиков: — Я понимаю, что это сложный план. Однако… Внезапно Эрвин перестал говорить. Леви не был особенно сведущ в вопросах ораторского искусства, но он тонко уловил, насколько хорош был Эрвин: под его взглядом люди таяли и мялись как пластилин. Они ловили каждое его слово, готовые — Леви не был уверен, как именно? — по своей или его воле делать, что он скажет. Он как-то размышлял — еще до вступления в разведку — о людях, которые сознательно выбирают присоединиться к армии, а попав туда, стал думать об этом еще больше. Что этот шаг говорит о них, если они вверяют свои жизни чужому слову? Если они слепо следуют приказам, не всегда уверенные даже, какой замысел воплощают? Так же, как шелест листвы на летних деревьях скрывает сказанное на ухо под своим куполом, силуэты истины укрываются в тени громких ложных обещаний. По шее Леви пробежали мурашки. Эрвин посмотрел на него — именно на него, посмотрел на него взглядом, полным убежденности, твердости, словно лично для тебя выговоренным «мы сможем». Мгновение — и Леви осознал, что так сейчас наверняка ощущал себя каждый в комнате. Это был особенный взгляд — Эрвин словно объял и обнял им всех присутствующих. Леви понял это по тому, как комната пришла в движение: фигуры слева и справа подобрались, расправили плечи. Губы Леви дрогнули. Он взглянул на Эрвина. Взглянул, совсем не растеряв уважения — напротив, его чувства к нему как будто запылали с новой силой; но он знал, что в его глазах и в его лице было что-то, что говорило — зачем бы, только? — «я знаю, что ты делаешь». Эрвин посмотрел на него — внезапно только на него, это было ясно, как день, просто распознать, словно чужое дыхание, которое тенью легло на шею. Губы Эрвина едва заметно дрогнули. «Я знаю, что ты делаешь. И мне это нравится». — Мы не ставим себе целью выполнить наш план за один заход, — на краткое мгновение отворачиваясь к доске, сообщил Смит. — Эта экспедиция пройдет в несколько этапов, и часть передвижений будет осуществлена ночью, в минимальную облачность. По этой причине весь разведкорпус приводится в состояние постоянной боевой готовности. Вылазка может внезапно отмениться или так же внезапно одобриться. Наша задача — реализовать план с минимальными потерями, поэтому рисковать и передвигаться в темное время суток за стеной в условиях плохой видимости мы не станем. Леви выдохнул и крепче сжал руки, сложенные на груди. Внезапно до него дошло: в детали будущей экспедиции их посвящал Эрвин. Эрвин, не Шадис. Леви осторожно посмотрел по сторонам, пытаясь по лицам окружающих определить, поняли ли они, что сейчас происходит. Если бы самого Леви попросили обозначить это происшествие, он бы ответил: «Смена власти». — Эрвин, — раздался голос Гергера, — сколько членов разведкорпуса примут участие в экспедиции? — Отличный вопрос, — кивнул Эрвин, скрещивая руки за спиной. — Мы рассчитываем задействовать 130 членов разведкорпуса. 70 человек пойдут в первой группе, так как первоначальная задача — доставить материалы в Хайн — самая трудоемкая и требует повышенного уровня защиты. — А почему не повезти их ночью? — послышался несмелый голос слева от Леви, и он увидел, что это Хилл, новенький, недавно переведшийся к ним из военной полиции, задал вопрос. — Титаны ведь спят? При полной луне и безоблачном небе… должно быть нормально? — Они впадают в летаргию, да, — кивнул Смит, — однако не все. К тому же, какой бы яркой ни была луна и каким бы безоблачным ни было небо, перевозить такое количество материалов в темноте более рискованно, чем днем. Мы можем проглядеть опасность: даже не бодрствующего титана, а обыкновенный овраг — и угодить в большую беду. — То есть материалы уничтожатся? — уточнил кто-то впереди. — Именно так. Также могут пострадать лошади, — спокойно отреагировал Эрвин. — А рассвет неумолимо настанет. Лично я не хотел бы остаться на равнине за стеной в светлое время суток без лошади с уничтоженной провизией. Все это было сказано Эрвином решительно, но странно деликатно: тоном, который обрубал дальнейшие вопросы об очевидном, но не тыкал того, кто задал такой, носом в его случившуюся глупость. Вдобавок, Эрвин добавил что-то про себя, и Леви восхитился им: для того, кто издалека производил впечатление холодного и неприступного человека, до уровня которого ни при каких обстоятельствах не дотянуться, он был — или умел быть? — тем, с кем себя можно соотнести, кто, как тебе внезапно кажется, прекрасно понимает тебя, и твои горести, и твои радости… Тот, кто, как и ты, оказывался простым солдатом. Но на самом деле был Эрвином Смитом. — Все равно такое чувство, что везти материалы ночью запрещают, потому что просто боятся попасть на деньги, — буркнул кто-то из солдат у окна. — Ночью за стеной, хоть убей, все равно безопаснее, чем днем. Но они решают рисковать нашими жизнями, а не бумажками, за которые купили бинты. Леви глянул на Эрвина, сосредоточенно изучающего лист бумаги в руках: услышал ли он? И по его сжавшейся челюсти понял: услышал, конечно. — Мы выедем через три недели, — сказал Эрвин. — Хайн находится в 120 километрах от стены Мария, нам предстоит скакать около трех с половиной чистых часов, с учетом возможных неприятностей в дороге — пять. Закат — в 21.30. Поэтому мы выдвигаемся в 15.30, чтобы к закату быть на месте и подготовить помещение к ночи, пока еще будет доступ к дневному свету. Наша задача по прибытии — оперативно разгрузить материалы и приступить к укреплению подвала, где материалы предстоит хранить. Очевидно: специалистов по строительным работам мы взять с собой не сможем, поэтому работать предстоит солдатам. На работы в первую вылазку будет отведено два с половиной часа. Час после разгрузки материалов и час после выполнения работ — на отдых. Мы планируем выдвинуться обратно в 2 утра и на отдохнувших лошадях к пяти утра быть в 30 километрах от стены Мария. Дозорные стены Мария будут наблюдать за ситуацией, но к пяти утра в эту условленную точку, — Эрвин снова вооружился указкой и ткнул ею на место на карте, — все равно отправят к нам отряд сопровождения. Отправлять к нам подмогу раньше не имеет смысла, поскольку отряд будет небольшим, и они сами могут нарваться на неприятности. Вместе с отрядом сопровождения мы добираемся домой, где нас ждет отдых. Таков план первой вылазки. Воцарилась тишина, разрежаемая только тяжелыми вздохами. — Командующий отрядом Смит, — смело подняла руку одна из солдат, — позвольте спросить: почему мы не можем ночью отдохнуть, а утром выдвинуться обратно? Все-таки передвижение в темноте на самом деле может быть очень опасным. — Пока входы и выхода замка не укреплены, — ответил Эрвин, — ночное пребывание в замке такого большого отряда может притянуть к нам бодрствующих титанов. Их атака разрушит имеющиеся в Хайне и нуждающиеся в ремонте укрепления, доставленные нами материалы и все равно неизбежно вынудит нас покинуть замок среди ночи, чтобы избежать боя. Не припомню, были ли вы с нами, Лея, в осенней экспедиции год назад, когда мы забрели в пещеру и оказались в замкнутом пространстве с прячущимся там титаном?.. Вход завалило, и справиться с ним на закрытой территории было ох непросто. Лея кивнула. — И еще один момент, — проговорил Эрвин. — Хайн в том виде, в каком он есть сейчас, даже не пригоден для отдыха. Это нам только предстоит устроить. — Спасибо, лейтенант Смит. — Пожалуйста. Еще вопросы? Хеннинг поднял руку. — Да? — Если я правильно вас понял, лейтенант Смит, — начал Хеннинг, — то вы сказали, что в экспедиции примут участие 130 человек. В первую вылазку отправятся 70. Оставшиеся 60 — это солдаты для замены тех, кто погибнет в первой и последующих вылазках? Или же состав групп, уходящих за стену, просто будет меняться? Скажем, придет группа №1, и на следующую вылазку отправится состав №2? — Второй вариант, — отозвался Эрвин. — Мы планируем чередовать группы. Сначала — первая, затем — вторая, потом — снова первая, и так далее. Если какой-то из отрядов пожелает выходить за стену каждый раз без исключения — пожалуйста, дайте мне знать. Если же вы предпочитаете брать паузу, у вас есть такое право. Остались ли еще какие-то вопросы, Хеннинг, или все стало ясно? — Все ясно, сэр. С вопросом Хеннинга и ответом на него Эрвина Леви почувствовал, как комната наполнилась чувством облегчения. По крайней мере, готовность умирать предлагалось проявлять чуть реже. — По поводу укреплений, — раздался голос Гюнтера Шульца, — как именно нам предстоит это сделать, лейтенант Смит? Я понимаю, что мы не можем взять за стену отряд строителей, но вряд ли у кого-то из нас есть опыт, которого хватит для такой работы. Несколько человек согласно закивали. — Нам предстоит пройти краткий курс обучения, — лаконично отозвался Эрвин. — Командующая исследовательским отрядом разведкорпуса Ханджи Зоэ в эту самую минуту вместе со своими людьми направляется в столицу, где с королевскими архитекторами отберет лучшие материалы для сооружения укреплений. Лейтенант Зоэ вернется в штаб с группой строителей, укреплявших замок его Величества. Они и введут нас в курс дела. — Вот это работенка… — пробормотал кто-то. — Мы разведкорпус, — внезапно подал голос Мике Захариус, сидевший все это время неподвижно за одним из первых столов. — Если не мы, то кто? И в воцарившейся тишине, одобренной ясным взглядом Эрвина, стало ясно, что взгляды присутствующих сошлись. Собрание закончилось, и Смита мгновенно увлекли в коридор плохо известные Леви обладатели высших рангов. Он видел, как капитаны отрядов жестикулируют своим солдатам, мол, подойдите, есть что обсудить, и вся комната гудела, словно рой пчел. Оглянувшись в поисках Руни, он внезапно обнаружил ее прямо за своей спиной. — Командующий сказал тебе зайти вечером. А пока иди на тренировку по расписанию. Новое вывесили возле столовой, видел? Леви кивнул, оглядываясь на выход из аудитории. Он очень остро почувствовал, что дышать здесь стало нечем — нечем настолько, что сердце громко застучало в ушах. Он посмотрел на Руни: в ней как будто отключили звук. Губы двигались, взгляд был озабоченным — а что говорила, хрен разберешь. — Я тебя не слышу! — прикрикнул Леви. Руни кивнула и жестом указала на улицу.***
Они вышли на задний двор, и Леви с облегчением услышал, что мир вокруг него вернулся к жизни. Он задрал голову, посмотрев в небо. Над ним высоко вверху пролетела стайка птиц: беззаботно и легко они двигались в жизнеутверждающей синеве, приближаясь к огромному пушистому облаку. Неожиданно Леви захотелось не то смеяться, не то плакать — но он сам не понял, от чего именно. Он стоял, глядя в небо, несколько долгих мгновений, не в силах отвести от птиц глаз. Он опустил подбородок и встретился взглядом с Руни. Она неловко кашлянула в кулак, а Леви от смущения нахмурился и скрестил руки на груди. — Извини, что ты там говорила? — А, это… Я хотела узнать… Э-э… Руни почесала голову. Леви, сморщившись от солнца, кивнул на раскидистый дуб впереди: — Пойдем в тень? Они неспешно двинулись вперед, и Руни сделала еще одну попытку: — В общем… не сочти за грубость, но… как твой настрой? — Как мой настрой? — переспросил Леви, сдвигая брови. Он озадаченно посмотрел на Руни и по ее обеспокоенному лицу понял, что она спрашивает всерьез — спрашивает так, что ясно: ей действительно важно услышать ответ, а не отметиться вопросом ради галочки в графе «хороший человек». Они остановились под дубом. — Возможно, тебе страшно? Или… радостно? Леви изумился настолько, что почувствовал, как у него расслабилась каждая мышца на лице. — Извини-извини, это было ужасно бестак… это было ужасно, — замотала головой Руни. — Просто… просто некоторые испытывают радость при выходе за стену, и это тоже нормально… — Испытывают радость? — поднял брови Леви, переживая такой яростный когнитивный диссонанс, что он отозвался дискомфортом в каждом миллиметре его тела. — Возможно, я не так выразилась… В общем, проехали. Я не специально так лезу тебе в душу, извини, тебе это, должно быть, неприятно. Командующий Смит поручил мне шефство над тобой. Приказал узнать, как ты. — Вот оно что, — проговорил Леви. И как он раньше не догадался? Почему-то грудь изнутри горько опалило, и Леви чуть сморщился, растерев ее ладонью. «Печется о твоей заднице. У него глаза повсюду», — заметил голос в голове, имевший свойство временами игнорировать чувства. Он поднял взгляд и увидел, как на него смотрит Руни: испытующе и выжидательно. Было не очень красиво отвлекать ее на свои мироощущения, рассудил Леви. Поэтому ответил честно и коротко: — Я не знаю. — Ты не знаешь? — Я не знаю. — Совсем? — Совсем не знаю. Подойдет? — Так ему и передам, — Руни подняла уголки губ, как если бы неудачно пошутила, и сказала негромко: — Если вдруг у тебя есть вопросы, или у тебя появятся вопросы, пожалуйста, дай мне знать. Я сделаю для тебя все, что в моих силах. — Спасибо, не нужно, — мотнул головой Леви и снова посмотрел ввысь. — Это нормально — не понимать, что ты чувствуешь, не знать, как реагировать на всплывающие эмоции. Обычно такое бывает перед первой вылазкой: люди не знают, чего ожидать. Ты знаешь, но твой первый опыт был… трагичен, особенно трагичен — все они такие, но ты пережил свой личный ад, так что сейчас твой второй первый раз, и ты вновь не знаешь, чего ожидать, так что я… Леви молча перевел на нее взгляд. Руни захлопнулась. — Хорошей тренировки, — после паузы отозвалась она, кивнула, приложила кулак к груди и быстрым шагом удалилась с полянки.***
Леви не был дураком и прекрасно знал, что делает, когда на тренировке выложился на двести процентов. Он прекрасно знал, что делает, когда после тренировки простоял под ледяным душем несколько долгих обжигающих минут. И он, разумеется, прекрасно знал, что делает, когда отыскал подходящую палку, принес ее на берег реки к Изе и провел весь вечер в играх с ней, ни на мгновение не останавливаясь, ни на секунду не оставаясь наедине с собой. Он знал по Изабель о том, что некоторые люди, когда испытывают сложные запутанные эмоции и осознают, что не видят способа с ними справиться, просто заедают стресс. В глазах Леви количество усилий, которые подруга прилагала для того, чтобы своровать конфеты — хоть какие — никогда не соответствовало ни их количеству, ни их качеству, но без сладкого Изабель жить не могла. В моменте, когда в своей голове ей становилось слишком некомфортно, она заедала это чувство и успокаивалась: она ведь выиграла от него перерыв. Для Леви же таким наркотиком всегда было оставаться в своем теле — с помощью любых ощущений, которые зацикливают его мысли вокруг того, что он ощущает физически. Он был твердо убежден в одном: до тех пор, пока он будет жив — пусть безрукий, пусть безногий — он будет двигаться. Хоть, блять, червяком по земле ползти станет, но сохранит свою физическую автономию и продолжит по-настоящему жить в своем теле. Но в моменте, как теперь, когда внутри все слишком, почти до физической боли, запуталось, и к душевному разладу добавилась тревожащая сердце неизвестность будущего, принесенная обозначенным на календаре сроком ожидания, он находил спасение в лишении. В лишение себя сил на что-либо еще, кроме душа и падения в кровать после изнурительных тренировок. Когда вчера вечером Эрвин сообщил ему о выходе за стену, его сердце дрогнуло. Он не понял, почему: он испугался, он расстроился, он задумался, он… обрадовался? — Столько слов сказала, — бросая палку, буркнул себе под нос Леви, недовольный тем, что думает об этом, — а про эту радость ебучую хрен тебе… Вот что она имела в виду, а, Иза? Собака, с палкой в пасти, преданно смотрела на него и виляла хвостом. «Вот же, она радость! — говорили ее чудесные карие глаза. — Ты и я, мы вместе!» Сердце Леви сжалось. Он опустился на колени, обнял собаку за шею, прижал к себе и почувствовал, как она, поискав мордочкой лучшего места, удобно устроила ее у него на плече. Гладя собаку по голове, по ушам, он выдохнул, посмотрел на реку, в которой отражался разгорающийся закат. — Кто позаботится о тебе, если я умру? — тихо спросил он, не отпуская. — Такое ведь может случиться. К его огромному удивлению, собака вырвалась из его рук и уставилась его, как будто спрашивая: «А не охуел ли ты часом, дружок? Какая смерть? О чем ты, приятель?» — Я тоже не хочу, — срывающимся шепотом признался он Изе, обхватывая ее морду мозолистыми ладонями. — Но кто знает, что произойдет? Это экспедиция за стеной с высоченными и пиздецки уродливыми тварями, жрущими людей. Кто тогда позаботится о тебе? Мне надо решить. Иза ткнулась холодным мокрым носом в его нос. Леви улыбнулся. «Дурачок! — словно сказала ему собака. — Ты сильнее и быстрее всех, как ты вообще придумал бояться?» — Я боюсь не титанов, — тихо проговорил Леви. — Я боюсь… плохо складывающихся обстоятельств. Если бы за них давали медальки, мой увешанный ими китель уже хуй бы вешалка выдерживала. Собака тихо рыкнула. — Смеешься? Или злишься? Собака заскулила. — Вот и я не знаю, Иза. Вот и я не знаю.***
Чувства становились все запутанней с тем, как он приближался к кабинету Эрвина. После вчерашнего разговора он просто пошел бегать, вдумчиво считая вслух, а потом завалился спать. С тем же, как дверь, за которой его ждал Смит, стала прыгать перед глазами сильнее, эмоции начали вытесняться обрывками воспоминаний. Леви переместился к себе в голову: вот в прошлый раз он стоит у двери кабинета, караулит его, чтобы Фарлан смог обыскать комнату и украсть документ. Воспоминание странное, как невнятный сон: ощущения от мысли при нем неприятные, такое чувство, что он был не с тобой, а ты был не в себе — не в своем теле. Как будто ты отправился туда, в точку вне привычного пространства и вне времени в царстве дурных видений. Леви выдохнул и постучал. — Войдите, — отозвался приятный мужской голос по ту сторону двери. Леви выдохнул, нажал на ручку и вошел в комнату. Эрвин сидел за столом, заваленном высоченными стопками бумаг. Как всегда, он имел вид человека собранного: на рубашке не было складочки, спина ровная, взгляд сосредоточен так, будто его рабочий день только начался, а не давно перешел границы дозволенного. Однако при ближайшем рассмотрении в свете керосинок, стоило Эрвину оторваться от бумаг и поднять голову, Леви разглядел тени усталости под его глазами, заметил по волосам, что их не раз отбрасывали с лица решительной пятерней. — Мне еще подождать? — спросил Леви, застыв перед столом. Отчего-то стало неловко. Он подумал про свою челку, скользнул взглядом по стулу, на котором сидела вчера, пока Эрвин подрезал ее, и почему-то все это враз показалось ему таким интимным, что сделалось неправильным. Что вообще он устроил и как он это умудрился сделать, раз Эрвин Смит стриг ему волосы? Леви снова посмотрел на Эрвина — как будто тайком, пытаясь не выдать своего волнения: нет, все-таки что-то, блять, не сидит правильно в его груди. Что-то не так. Как будто из рубашки, которую надел, забыли вынуть булавку, и теперь она неприятно колет тебя в бок, заставляя ерзать и чесаться. Эрвин Смит стриг ему волосы. Эрвин Смит стриг ему волосы! Как это произошло? Что это было вообще? Что это значит? Он сглотнул, вспоминая, как Изабель и Фарлан в прошлом тоже иногда помогали ему стричься: если у него руки порезаны были или голова расшиблена. Но вчера-то он был целый? Только кривой. — Присаживайся? Леви поднял брови и вдруг понял, что Эрвин выжидательно на него глядит: — Извините… — Задумался, — утвердительно произнес Эрвин и указал рукой на стул. Леви незамедлительно присел. — Извините, не хотел вас задерживать. Вы вызывали? — Да, есть кое-что по поводу экспедиции, о чем тебе стоит знать. Леви сосредоточенно посмотрел в голубые глаза напротив. Какой-то задней мыслью прозвучало: «У тебя все тело напряглось». Эрвин же очень спокойно, с непроницаемым выражением лица отложил ручку в сторону и посмотрел на Леви. — На собрании утром ты слышал о двух вещах, — начал Эрвин — и, по наблюдениям Леви, как будто более сухо, чем всегда. — Первое: отряды, уходящие в разведку, чередуются. Второе: все солдаты пройдут подготовку, чтобы суметь справиться со строительными работами. Леви кивнул. — Я хотел тебе сообщить, что ты готовиться к строительным работам не будешь. Вместо них продолжай тренироваться. Ты нужен мне для зачистки местности от титанов при отступлении из замка. На рассвете будет жарко. У меня на тебя большие надежды. Леви с готовностью кивнул. Он подумал: а спросит ли его командир о результатах разговора с Руни? — Соответственно, ты, будучи частью моего отряда и одним из наших ключевых стратегических преимуществ, будешь ходить в каждую экспедицию, — продолжил тем же отрывистым, ровным тоном Эрвин, не оправдав ожиданий Леви. — Возможно, есть вопросы? — Вопросов нет, — ответил Леви. — Я готов выполнить любой ваш приказ. Внезапно в лице Эрвина что-то изменилось. Уголки его губ как будто чуть приподнялись, заставив всего его просветлеть. — Это отрадно слышать. — За этим я здесь. Эрвин чуть приподнял брови, а Леви просто ответил, глядя в его холодные глаза: — Я посвящаю свою жизнь вашим мечтам, командующий Эрвин, — проговорил Леви. — Рассчитывайте на меня. Только сказав то, что он сказал — абсолютно искренне, совершенно честно — он понял, что назвал Эрвина по имени. — Извините… — Ничего. Эрвин смотрел на него как-то странно. Чуть склонив голову, словно испытующе, как будто интересовался: мм, правда? От этого взгляда сердце Леви зашлось в груди сумасшедшим стуком. Он посмотрел на свои руки, сжатые в кулаки: ладони вспотели, спина тоже покрылась испариной. Хотелось посмотреть на Эрвина снова, опять увидеть этот взгляд: о чем же он? Или Эрвин что, не понял, что ли, какого хуя Леви в разведке забыл? Да быть такого не может! — Буду. Леви вскинул на Эрвина глаза. Тот, снова спокойный и непроницаемый, смотрел на него, не мигая. Леви подумалось, что цвет его глаз очень необычный: таких ярких голубых он не встречал никогда. Они были как летнее небо, которое теперь он мог видеть каждый день, стоя на земле, поросшей густой зеленящейся травой. «Очень красивые». Эрвин поднялся. Леви тоже встал на ноги. — Был бы рад сказать, что можешь заходить ко мне с любыми вопросами, но это будет ложью. — Я понимаю. Я обращусь к Руни, если о чем-то захочу узнать. — Отлично. На удивление Леви, Эрвин проводил его до выхода из кабинета. У двери Леви остановился и посмотрел на Смита: «какой же он все-таки высоченный». — Удачи нам, — проговорил Эрвин и протянул Леви руку. — Да, — просто кивнул Леви и сжал ладонь командира. — Я не могу позволить тебе покинуть меня, — проговорил вдруг Эрвин, держа его руку в своей. — Так что ты уж постарайся выжить. — Приказываете? — А ты как думаешь? — Приказываете, наверно. Эрвин улыбнулся — улыбнулся настолько чарующе и настолько беззаботно, что Леви на мгновение замер: он даже не подозревал о существовании у Смита умения улыбаться так. — Если ты так хочешь, — проговорил он, не сводя с Леви загадочно горящих в темноте глаз. — Хорошо, — просто и честно откликнулся Леви, чувствуя тепло чужой ладони в своей руке. — Очень постараюсь остаться с вами, значит. Эрвин вновь поднял уголки губ и мягко отпустил его. Леви отступил в сторону, глядя, как Смит открывает дверь. Оказавшись в коридоре, Леви застыл: волна смущения накрыла его с головой, и он, ощущая, как весь пылает изнутри, уставился на свои руки. Стало так жарко, что захотелось раздеться. Почему его не покидает чувство, будто бы Эрвин сейчас что-то сделал, а он этого вообще не понял и по невежеству повел себя как лапоть? И почему Эрвин ни разу не назвал его по имени?***
День полетел за днем. Леви ожидал, что в казармах станет суетно: в конце концов, скоро многие из солдат встретят свою смерть, наверняка дел у каждого оказалось много. Но суеты не было; все стали напряженнее и собраннее. Леви думал, что ему показалось, но спустя неделю понял, что даже шутки в столовой звучат реже, да и те натянутые. Никому не было до веселья. Все были занятой работой. Из разговоров, услышанных то здесь, то там, Леви понял: эта экспедиция имеет невероятное значение. Как он и подозревал, ни от кого не укрылась странность того факта, что в ее детали солдат посвящал Эрвин, а не Шадис. — Повышение в должности? — шептались солдаты. — Никак новый главный стратег? — Слышал, с одобрения Закклая команды отдает, — доверительным тоном сообщил кто-то. — Но он ведь только лейтенант? — «Только»? Ему всего лишь 31! — передразнил деловитый голос. — Как давно он в армии? — С 15, кажется… Обычно безразличный к чужим делам, Леви слушал все эти сводки новостей об Эрвине с интересом, который поразил его самого. Он словил себя на мысли о том, что, имейся в библиотеке такая книга, он бы с большим удовольствием украл ее для себя: «Эрвин Смит: детство, отрочество, восхождение». Чем больше он размышлял о нем, тем интереснее Смит ему казался. Или же он казался ему любопытным изначально, и Леви от того думал о нем все чаще и чаще? Леви интересовало решительно все: как именно он придумывает планы экспедиций, на что обращает особое внимание, как развил в себе способность быть на три шага впереди окружающих? Чему он любит посвящать свой досуг? Когда научился плавать? Когда научился верховой езде? Любит ли животных? Что он первым делает по утрам — читает, курит, умывается, сразу идет к реке? Какое блюдо из столовой у него любимое? А дома? Где он родился, как провел детство, какая у него была семья; каким он был ребенком, во что любил играть в детстве? Когда он решил, что хочет пойти в армию, а главное, зачем? В какой момент он определил в себе желание слушать чужие приказы и брать на себя ответственность за то, чтобы отдавать собственные? Когда он понял, что мир в стенах неправильный, и о чем он думает, когда ездит в столицу? Самого Эрвина не было видно нигде, но его следы виднелись повсюду; когда солдаты не обсуждали тренировки и строительные работы, они шепотом говорили об Эрвине: в душевых, в спальнях, в библиотеке, в коридорах, в столовой, на лужайке. Даже идя к реке, где собирался поиграть с Изой, Леви уловил от проходящих мимо девушек из разведки комментарии о своем командире. Более того: феномен Эрвина Смита быстро облетел не только разведку, но и ближайшую к ним деревню, куда Леви приловчился ходить за мясом для Изы и сладким для Ханджи. — Слышал, началось! — доверительным тоном сообщил владелец кабака, куда Леви зашел выпить лимонаду, какой-то грузной тетке. Протирая барную стойку и косясь на Леви, который смотрел на него, не мигая, тот продолжил: — Командир разведки все, спекся. Лейтенант Смит выходит на передовую. — Да ты что! — ахнула тетка, прижав ко рту маленькие руки. — Да-да. Пошел слух из штаба, — мужик снова глянул на Леви, который демонстративно поправил куртку с крыльями свободы на спине, — что новую экспедицию поведет именно Смит. — Но ведь он так молод! — Но вы же понимаете, о ком я, Долорес? — Да, понимаю, — тихо отозвалась Долорес. — Высокий блондин с непроницаемым взглядом. Красивый такой мужчина. — Он-он, — закивал владелец. — Возраст тут неважен… Поговаривают, последние два года он Шадису планы экспедиций подсовывал, а тот все носом воротил… И какой итог? Только молодчики эти мрут, как мухи, а нового ничего о жизни за стенами так и не узнали. — А может нет там ничего? — предположила Долорес. — Жизни никакой? Может, и титанов нет? — А что ж тогда с людьми происходит? — А свои ж и едят, — всплеснула руками Долорес. — Болячка какая взяла первых хулиганов, которым дома не сиделось, вот те одичали да своих жрать стали. А остальные уже ездят, чтобы болезных отловить да с богом в тот мир отправить. Но те сильные очень от человечины, вот и продолжают ребят этих глупых убивать. А разведка от нас это скрывает. Потому что что? Небожеское это дело, не благое — сунуться туда, где бога нет. Бог здесь, дома, потому что церковь есть. Там нет. А значит, дома быть и нужно! — И я того же мнения! — перед замутненным взором Леви нарисовался третий персонаж: лысоватый мужик лет пятидесяти. Он подошел к Долорес, насмешливо глянул на Леви, кивнул владельцу, который тоже на него посмотрел, взял в руки наполненную до краев рюмку, лихо опустошил ее и резюмировал: — Придумали же — за стену, за стену… Никто ж не видел, что там, за той стеной. Разведчики только и видели! А почему мы верить им должны? Мы что, плохо здесь живем, что ли? Почему мы должны полагаться на людей, которые пытаются наши жизни, уклад их традиционный, испокон веков существующий, у нас отнять? Нам что, нечего есть? Нечего пить? Земли полно: обрабатывай не хочу. Ищи девку, женись, рожайте детей. Все как у всех. Что за выебистая нынче молодежь пошла, ну слов нет!.. Прости, Долорес, родная, негоже при дамах ругаться. Долорес польщенно улыбнулась. Владелец кабака снова метнул взгляд в сторону Леви — вот только на этот раз как-то уж очевидно виновато. — Справедливости ради, — к удивлению Леви негромко возразил он, — не было никакого «испокон веков», Боб. Как много твоя мать помнит? А бабка сколько помнила? — Это ты к чему? — икнул Боб. — Начитался уже херни какой-то? Что, опять листовки разведкорпус раскидывает? И Боб повернулся к Леви, с яростью, пожизненно отпечатанной в красных полосах на его мутных глазах, вперившись в его фигуру. — Это ты раскидываешь листовки? Леви словно молнией ударило: давненько он не видывал таких рож, а к хорошему привыкаешь быстро. — Я к тебе обращаюсь, ты глухой, я не понимаю? Или в разведку уже немых нанимать начали, чтобы не распездывали, как там все за стеной на самом деле? «Ты сейчас допиздишься, Боб. Завали ебало и нахуй катись отсюда, пока я тебе глаз на жопу не натянул. Вопросы?» Боб смотрел на него, не мигая. А Леви разжал челюсть и ответил: — Да. После чего он допил лимонад, поднялся со стула, кивнул бармену и вышел из кабака.***
У Леви было время, поэтому он решил пройтись. Солнце по-прежнему возвышалось над деревней, но вечер уже давал о себе знать облегчением на лицах работяг и тем, как собаки лениво виляли хвостами после долгого жаркого дня. Вдалеке замаячила небольшая деревянная церквушка, и до него внезапно дошло: вот откуда в кабаке взялась дорогая набожная Долорес. В церкви недавно закончилась вечерняя служба, и она пошла отметить это событие ромом. Прихожане почти разошлись. Внизу, у ступеней, церковный служитель разговаривал с пожилой семейной парой. Слева от них изучала расписание воскресных служб семейная пара средних лет. Рядом оживленно беседовали две женщины, которые время от времени поглядывали на играющих на лужайке детей. В стороне, в небольшой березовой роще, укрывающей церквушку от сильного солнца, ругались мальчишки в беленьких рубашечках. Там же под деревом лежал человек. Периодически женщины с детьми неодобрительно косились в его сторону. Наверняка он был пьян. Леви остановился, изучая картину этой повседневной жизни. Первое: его заходы сюда на протяжении последних нескольких недель так и не помогли ему определить достойного кандидата на роль хозяина Изы в случае его смерти. Второе: он не мог понять, что чувствует — опять — и злился на себя из-за напавшей на него эмоциональной слепоты. Как двигаться к чему-то — к поступкам, к мнениям, к людям — если не можешь разглядеть себя? Леви, конечно, понял, какого черта он стоял там. Он пытался наврать себе, что так, прохлаждается в теньке в приятной компании: в двух шагах от него какие-то чумазые дети, оживленно переговариваясь, лепили из влажного песка; у их строений дремала, отмахиваясь тонким хвостом от мух, собака. Заметив, что он на них смотрит, дети притихли и испуганно посмотрели на него снизу вверху. — Что лепите? — спросил он, кивая на песочные кучи. — Пирожки, — отозвался мальчик лет пяти, попутно опуская руку девочки помладше, готовой с лопатки съесть кулинарное творение. — Дома мама такие из теста лепит? Мальчик закивал: — Она злится, когда мы свои делаем. У Аннализы потом червяки в животике. Она песок ест. Глупенькая еще. Маленькая потому что. — Поумнеет, — кивнул Леви и взглянул на светловолосую розовощекую девочку. Та бросила лопатку на землю, закрыла личико руками, а потом, расставив пальчики в стороны, тайком посмотрела на него. Леви улыбнулся ей. И едва сдержал тихий смешок, когда увидел, что девочка смущенно, но довольно улыбается ему в ответ. — Ты молодец, — сказал он мальчику, — что заботишься о девочке. — Она же моя сестричка. Мама молится, чтобы мы дружили всегда-всегда. — Всегда-всегда, — прошептала девочка и улыбнулась, положив головку на плечо заулыбавшегося брата. — Дяденька, — мальчик вдруг обратил внимание на куртку Леви, — а вы в разведке? Леви кивнул. — А вы уже ходили за стену? Леви кивнул опять. — А как вам мама разрешила? Мне моя вот не разрешает. Говорит, это опасно. — Моя мама умерла, — ответил Леви просто. — Иначе бы она тоже запрещала. Это правда опасно. — То есть мама не врет, — задумчиво проговорил ребенок. — Никогда не врет, — подтвердила девочка. Дети вернулись к пирожкам. А Леви отклеился от стены, на которую опирался, и направился к церкви. «Мама молится, чтобы мы дружили всегда-всегда.» Он никогда не бывал внутри, но ему всегда было интересно, что же там такое спрятано, от чего так много людей теряют голову. Никто не остановил его: на лужайке стало пусто, исчез даже церковнослужитель. И вот он переступил порог и оказался в темном прохладном помещении, пахнущем благовониями. Он увидел алтарь, десятки высоких зажженных свечей, скамейки и цветы. Бога не было. Леви в задумчивости опустился на скамейку, глядя на горящий огонь. «Мама молится, чтобы мы дружили всегда-всегда.» А кто помолится за них? Сердце Леви сжалось: перед глазами встали лица Фарлана и Изабель. Он? Он помолится? Но он не верит во все это. Он верит в людей. Провидение? Какое там. Он родился в безбожном месте и вырос в аду. Никакой святостью там и не пахло. Страдали все — и плохие люди, и хорошие — в особенности, доставалось последним. А кто помолится за него? Он остался совсем один. Совсем один на всей земле, контуры которой были четко очерчены возвышающимися над человечеством стенами. Его мысли естественно вернулись к Эрвину. Просто он подумал: один — разведка — Эрвин. Он вновь задался вопросом о том, что решение — его и других солдат — стать частью силы, в которой количество твоей личной свободы определяется твоим рангом, говорит о них как о людях? При этом даже в случае высокого ранга ты по рукам и ногам остаешься связанным клятвой «посвятить свое сердце». Наконец, Леви перешел к главному. Что такая готовность слепо следовать приказам Эрвина говорит о нем самом? Леви посмотрел на свои руки. Что он не хочет больше нести ответственность за свою жизнь? Что он запутался в том, что делать дальше? Что он стал рабом — обстоятельств и своей блядской судьбы? Или эта готовность — свидетельство того, что он осознал: сколько бы ручек он ни истратил, ему не переписать всех правил игры, и неважно, какие эмоции они в нем вызывают? Возможно, он наконец принял, что иногда нужно плотно наступить себе на горло, если ты действительно хочешь дойти до цели, дорога к которой известна не тебе, а кому-то другому? Проще говоря… Он смирился с тем, что быть в разведке — его единственный шанс оставаться частью настоящего чего-то большего, потому что в одиночку он и правда бессилен. Без Эрвина бессилен. — Сила в единстве? — тихо сказал Леви сам себе, думая. — То есть я стал военным, потому что смирился с собственной, отдельной, незначительностью? Он поразмышлял еще. — Но что, если он ошибется в приказе? Леви мгновенно вскинул подбородок, пораженный сам себе. Он ошибиться не мог.***
Следующие дни Леви посвятил тренировкам и попыткам выцепить Ханджи. Всякий раз, снуя по улице в перерывах между собственными занятиями, минуя потеющих над деревом солдат, Леви смущенно отводил от них взгляд. С другой стороны, чего ему смущаться? Приказ есть приказ, Эрвин сказал: никакого плотничества, его задача — прикрывать тылы. И все-таки собственная значимость для группы поражала и неприятно волновала Леви. Чтобы на него надеялся человек величины Эрвина, а с ним и весь разведкорпус? Такой масштаб для него вновинку. Однажды Леви увидел Зоэ тогда, когда сам спешил разрубать шеи картонным титанам: она взялась, словно из воздуха, весело и как будто невесомо шагала вперед, промакивая блестящее от пота лицо полотенцем. По ее одежде и румянцу на щеках Леви догадался, что она тоже тренировалась. Но где?.. Леви никогда не видел никого из лейтенантов в воздухе, у них была своя площадка?.. Он едва не споткнулся, когда с Ханджи, без умолку верещащая на фоне голубого и зеленого с Моблитом и Мике, поравнялся нагнавший их Эрвин. Леви не видел его уже полторы недели — с тех самых пор, как тот приказал ему сосредоточиться на тренировках у себя в кабинете. Он был очень занят, поговаривали даже, что успел дважды снова скататься в столицу. Так же, как и эта троица, теперешний Эрвин был одет в спортивное: серый свитер разведки, брюки, через плечо перекинуто полотенце. На щеках, ниже высоких скул, горел яркий юношеский румянец. Улыбаясь, Смит сказал Ханджи что-то такое, от чего она залилась хохотом. Не заметив его, замершего у дерева, лейтенанты прошли в замок, а Леви простоял неподвижно еще несколько минут, глядя им вслед. Наконец его попытки застать Ханджи в одиночестве в ее кабинете увенчались успехом. Он постучался, пожал ей, пришедшей в восторг от его визита, руку и, спросив, может ли кое о чем ей рассказать, изложил суть дела. — То есть ты хочешь, чтобы в случае твоей смерти собака Иза, которая живет у реки, перешла под мою опеку? — уточнила задумчиво Ханджи и влила в себя что-то зеленое из стоявшего на столе стакан. Леви кивнул. Он решил выбрать ее после визита в церковь: внезапно понял, что лучшего опекуна для Изы — прости, Господи — ему не сыскать. — А в случае моей смерти Иза перейдет Моблиту… А в случае смерти Моблита — его родителям… Что же, отлично, прекрасно, дело в шляпе, Леви! У нас есть надежные люди в деревне, среди гражданских. Мама и папа Моблита — чудесные старикашки. Они вполне себе здоровы, так что пока о собаке точно позаботятся. Но, если мы все умрем, и они умрут тоже… Боюсь, о судьбе собаки я позаботиться не смогу. — Я понимаю, — кивнул Леви, испытывая к Ханджи невероятную благодарность и огромное чувство облегчения. И дело было не только в том, что она согласилась позаботиться о собаке, за которую он теперь нес ответственность. «Эти ее размышления вслух… Придурочная радость…» Леви выдохнул. Плита, которой его прижало не то к земле, не то к небу, уже не давила на грудь так сильно. — Спасибо, лейтенант Зоэ. — А, ерунда, — улыбнулась Ханджи и посмотрела на него своими теплыми карими глазами с отливом спелой вишни. — Впрочем, не думаю, что ты умрешь. У Эрвина на тебя большие планы, и я его прекрасно понимаю. Грех такому добру простаивать! — и она в шутку, но крепко ударила его в плечо. — Но ты справишься. Я в этом уверена. — Спасибо, — тихо повторил Леви, глядя на Ханджи снизу вверх. — Я бы спросила тебя, — начав развивать какую-то активность с бумажками на столе, сказала Ханджи, — как твои дела, но не думаю, что ты ответишь. Если хочешь — пожалуйста, я только за. Но почему-то мне кажется, что единственный человек, с которым тебе правда хотелось бы поговорить — это Эрвин. Ха-ха, все мы так зависимы от своих старших… Как же я тебя понимаю, Леви… Леви стоял на месте, физически ощущая, как немного отвисла его челюсть. И как он сам этого не понял? Как не разгадал этого в своих ощущениях? «Он мне нужен, — осознал Леви со всей ясностью, со всей силой. — Но что я, приду к нему за жизнь попиздеть? Смешно! Очнись, еб твою мать. Хочешь поболтать о том, что ты не знаешь, какого хера тебя ждет, не знаешь, что чувствовать, что думать, к чему готовиться? Руни. Иди к Руни. Заебал».***
Но Леви не пошел к Руни. Он растерял аппетит и окончательно потерял сон. Мысленно зачеркивая дни до вылазки, он ждал того дня, когда наконец сможет выйти за стену и все решить — действиями, не мыслями. И вот решающий момент настал. Остались день, ночь и кусочек дня; он взберется на свою лошадь и отправится туда, где, казалось, потерял самое главное. И если день — длинный и прохладный — он кое-как пережил, то ночь показалась ему совершенно невыносимой. В его комнате всех сморили усталость и сытный ужин. Около часа ночи Леви, после двух часов беспокойного ворочания под одеялом, показалось, будто бы он приснул. Но дремота покинула его так же, как пришла: больно царапнув ногтем щеку, она ушла, оставив после себя неприятное послевкусие упущенной возможности. Он оделся и тихо вышел из спальни. Быстро пройдя по коридору (мало ли какой прапорщик попытается загнать его обратно в кровать), Леви нажал на дверную ручку и пнул дверь из замка вперед. Одновременно произошли две вещи. Его лицо холодно поцеловал ночной ветер, и кто-то на улице, очевидно ударенный дверью, тихо ойкнул. Леви уставился на Эрвина, застывшего на крыльце с папиросой в зубах. К его величайшему удивлению, Смит выглядел… не так, как обычно. На нем была измятая безразмерная рубашка белого цвета, лицо казалось похудевшим и уставшим; всегда идеальные светлые волосы были растрепаны, даже взлохмачены. — Простите, не знал, что вы тут… — он замахал руками перед собой, пытаясь описать то, что делал здесь Эрвин, но скопившаяся физическая, умственная и душевная усталость не давала ему собраться с мыслями. — А ты чего не спишь? — спросил его Эрвин каким-то странным голосом, чиркая спичкой. — Вышел прогуляться. — К реке, что ли? — Откуда вы знаете? — обомлел Леви. — Слышал про твою собаку, — затянувшись, Эрвин выпустил дым и кивнул на дорогу: — Пойдем вместе? Я тоже туда. — Если вам нормально, — пожал плечами Леви и с хрустом зевнул. — Я могу пойти по параллельной тропинке, чтобы вам не… — Вместе пойдем. Леви покосился на него, но ничего не ответил. Они отправились вперед. Шли молча. Эрвин на ходу скурил три папиросы. Внутри Леви все трепетало: вот же он, рядом идет, выловил его все-таки — да и еще и дверью оглушил. Но что, на уши теперь приседать? «Нет, — решил Леви, — буду молчать. Хочет — пусть сам инициирует разговор. Завтра… завтра большой день. Уже даже сегодня». Небо над головой было бескрайним, черным, звездным. Ветер прохладно целовал кожу, но Леви было хорошо. Его касания успокаивали его разгоряченную голову, остужали сердце. Он старался не смотреть на Эрвина, шагавшего вперед уверенно, но неспешно: о чем он думал? Жалел ли он, что встретил сейчас его, Леви? Смит выглядел, как человек, которому нужно было побыть одному. Они добрались до берега в абсолютной тишине. Кося глаза на своего командира, Леви думал: ну кем же еще он мог быть, если не лейтенантом разведкорпуса? Статный, высокий, с прекрасными светлыми волосами, развевающимися на ветру? В белом? — Купаться не будешь? — спросил вдруг его Эрвин. — Плавать так и не научился, — отозвался Леви. Они остановились на берегу и оба уставились на мерно переливающуюся в серебристом свете луны водную гладь. Эрвин жадно посмотрел на воду, вздрогнул, как если бы собрался снять рубашку, но вдруг остановился. — Идите, — сказал просто Леви. — Не обращайте на меня внимания. — Я передумал. Не пойду. Сядем. — Только Изу найду. — Твою собаку? — взглянул на него Эрвин воспаленными голубыми глазами. Леви кивнул. — Она? — внезапно улыбнулся командир и ткнул пальцем за спину Леви. Леви круто развернулся на месте и присел на корточки, готовясь обнимать бросившуюся к нему Изу. — У вас аллергии нет? — поднял взгляд на Смита Леви, не отрываясь от собаки. — Нет. Люблю собак. — И я. Сели. Иза уютно расположилась у ног Леви, исподтишка подозрительно принюхиваясь к Эрвину, который осторожно погладил ее по спине. Потянулись минуты. Мир перед глазами не особенно менялся, Эрвин оставался молчалив. Выходя часом ранее из своей комнаты, Леви не думал, что окажется в такой ситуации: он думал, что идет развеяться. Вместо этого он сидел на влажной траве и думал об Эрвине, чувствуя, как же много тепла исходит от его большого и сильного тела. Завтра ему предстоит последовать за ним — ни много ни мало, на край земли. Как же так все же вышло? Как так получилось, что сейчас Леви покорно мочит жопу о росу ради мужика, которого еще в апреле готов был зарезать и глазом не моргнуть? И как так получилось, что ему нравится мочить сейчас жопу о росу, сидя ночью на берегу реки рядом с Эрвином и Изой, хотя через несколько часов он отправится за стеной рисковать своей ебаной жизнью, разрубая шеи титанам?.. Время шло, а Леви все сидел, подтянув к груди колени, смотрел вперед и не двигался. Его рука была зарыта в шерсти собаки, беззаботно сопящей под мягким светом луны. Он настолько растворился в ощущениях, что, когда Эрвин нарушил тишину, поразился: разве звук тоже может вызывать физические ощущения?.. — Красиво, да? — проговорил глубокий приятный голос, и мир перед глазами украсила плавная дымчатая вышивка. Леви сдавленно кивнул. Эрвин затянулся опять. «Глупышка, — подумал Леви, слушая ровное дыхание собаки, — ты можешь спать, и тебя ничто на свете не волнует. Только бы не били и кормили. Да гладили иногда». Леви моргнул: его вдруг поразило открытие, что он, в принципе, не особенно-то и отличается от этой собаки. Пизды выхватывать он никогда не любил, отсутствие еды переживал болезненно. Вот только гладить его было некому. Что тогда, с этой дурацкой стрижкой, что сейчас, сидя плечом к теплому твердому плечу, он чувствовал, как сердце в груди оголтело и счастливо колотится, как по телу спринтуют мурашки. До одури, до пьяности приятна и желанна была эта простая физическая близость с человеком, на которого что-то внутри тепло отзывается. Леви исподтишка глянул вправо: Эрвин медленно курил, любуясь рекой. Она искрилась и переливалась в лунном свете, но Леви не волновала. — Хочешь спросить? — внезапно задал вопрос Эрвин, не глядя на него. — Вам нестрашно? — проговорил он сипло, очерчивая взглядом профиль, который точно был бы у бога, если бы бог был: высокий лоб, нос с горбинкой, изящный контур рта, мужественный подбородок. — Страшно, — просто отозвался Эрвин, повернул голову и посмотрел на него глазами цвета летнего неба: — Но что поделать? — А что вы делаете со страхом? — Я просто… принял его неизбежность. Да, титаны — это страшно. Да, выходить за стену страшно. Но я ведь решил это делать. Значит, нужно решить и то, что мои действия определяются моими целями, а не страхом. Следовательно, я выбираю ему не поддаваться. А дальше это дело практики. Поверь мне, Леви, — Эрвин произнес его имя, и от звука его голоса оно прозвучало откровением — мягким и полным таинства, как молитва, — легче не становится, но ты привыкаешь. Если выход за стены чему и учит, то этому: человек привыкает ко всему. И в этом наше проклятье — ведь можно привыкнуть жить в грязи и говне, как свиньи, и наша отрада — ведь самые ужасные вещи можно делать, не поведя бровью. Например, — Эрвин выдохнул дым и посмотрел вперед, — подбирать с земли все, что осталось от товарища, даже если это палец. Только бы его семье было, что похоронить дома. Эрвин медленно перевел взгляд на Леви. — Но мы выбрали это. Значит, мы выбрали мир за стенами, а он… Каким бы жестоким он ни был, он настоящий. Возможно, он настоящий именно потому, что так неумолимо жесток. Там все в голове становится на свои места. Вторичное перестает существовать. Думаешь только о главном. А главное, оказывается, очень просто. Эрвин затянулся. — Людям здесь не дан такой шанс обнулиться, — проговорил Эрвин. — Не дан такой шанс познать… человечность. Леви непонимающе посмотрел на него, а Эрвин ответил: — Если у тебя в УПМ кончился газ, товарищ поделится с тобой своим. Если ты попал в передрягу, тебя прикроют. Если ты падаешь, тебя поймают. Все уставшие безмерно, но каждый находит время для доброго — подойти спросить, как ты, все ли цело, узнать, нужна ли помощь. Поход — это про это. Про людей, которые остаются людьми даже тогда, когда, казалось бы, впору превратиться в зверей. А раз это необычайное событие реально, то человечество стоит того, чтобы за него бороться. Эрвин выдохнул дым: — Люди. Сначала люди. Любая экспедиция в первую очередь про них. Про нас. И уже после про титанов, и красоты, и бескрайние дали. Хотя этого за стеной тоже навалом. Но вот что интересно: только увидев эти просторы, хорошенько их рассмотрев, не за один заход и не за два, ты понимаешь: ага, вот оно что, значит. Вот это украли. Свободу. Эрвин почесал руку, посмотрел на реку и добавил: — Еще походы — это про вызов. Самому себе. Понятно, первоочередная задача — выжить. Но каждый как будто оценивает вылазку по тому, сколько личных рекордов поставил, то есть какие сложности преодолел в этот раз. Кто-то стремится улучшить выносливость и дольше пользоваться УПМ без перерыва. Получилось? Отлично. Кто-то решает побороть холод. Ты знал, что холод — это очень страшно, Леви? Особенно поздней осенью, в дождь? Или если надо переплывать реку?.. О да, холод парализует. По моему опыту, куда больше, чем титаны. И хотя по логике вещей перебороть холод должно быть легче, чем титанов, ведь холод во многом — в голове, это ни хрена не так… Так вот, кто-то хочет этого достичь, наконец. И достигает. И вот тогда все эти сложности, которых инстинктивно хотелось, потому что было важно доказать в первую очередь самому себе, что твои яйца стали крепче, внезапно окрыляют. Ты понимаешь, что смог, что узнал свой новый лимит, расширил возможности. И оттого ты, несмотря на то, как все гудит внутри от пережитого, умудряешься сохранить здравость рассудка, восстанавливаешься и двигаешься дальше. Победа над самим собой. Испытание на прочность. Радость от их прохождения — это одна из немногих вещей, которая помогает уравновесить горе, приносимое смертью. А ее мы все видели много. Близость с ней… как, знаешь, с любовницей? — Эрвин посмотрел на Леви проницательно, остро, откровенно. — Мы видели ее любую. Ты ведь знаешь, Леви, что смерть делает с людьми. Ты точно знаешь. И внезапно по взгляду Смита Леви понял, что тот ждет от него ответа. Леви сглотнул и мотнул головой, но глаз от него не отвел. — Мне ты можешь сказать. Эрвин смотрел на него выжидательно. Было в этом выжидании что-то такое, что одновременно напрягло и расслабило Леви. Он сомневался, потому что это было тяжело. Это как будто… сказать это как будто означало найти ответ, но ответ ему не нравился, и он избегал его так упорно все эти долгие недели и даже месяцы, задыхаясь от мучительной боли. — Будь честен, — тихо проговорил Эрвин, не сводя с него сияющих голубых глаз. — Близость смерти делает жизнь ярче, — сухими губами проговорил Леви, не сводя с него взгляда. — Каждое чувство становится острее. Мир воспринимается проще. В нем становится меньше… — Меньше мусора, — кивнул Эрвин. — Оттого и дышится свободнее. Леви выдохнул. До него дошло, что он как будто ожидал упрека, удара, но Эрвин продолжил только понимающе смотреть ему в глаза. — В голове проще навести порядок, — добавил он. — Хотя мы и любим все запутать, по каким передрягам нас ни таскай… но в голове становится чище. И этот порядок, это понимание сути вещей помогает двигаться дальше. Впрочем, об этом я уже говорил… И вообще, что-то я разболтался. Даже устал. Леви поднял уголки губ, пряча глаза. Он посмотрел на небо и внезапно понял, что совсем скоро настанет рассвет: небо уже становилось сизым. — Я не понял, что Руни имела в виду, когда говорила про радость. Думал, все, бредит. Эрвин мягко усмехнулся и с интересом посмотрел на него. А Леви, неожиданно приободренный неизвестно как и откуда выуженной теплотой его взгляда, продолжил: — А вы объяснили. Сложности. — Да. — Спасибо. — Не благодари меня. Я должен был поговорить с тобой раньше. Сам. Так… правильно. Хочешь что-то мне рассказать? Леви задумался. Честно ответил: — Ваших слов достаточно. Эрвин кивнул и внезапно со смаком зевнул — да так громко, что даже Иза подняла ухо. — Пойдем спать, — мягко сказал Эрвин. — Но перед сном… Давай-ка сделаем пару отжиманий. — А? — изумился Леви. — Давай-давай, — Эрвин без лишних слов встал на ноги. — Для хорошего отдыха нужны счастливые химикаты. Это было так неожиданно, что Леви издал короткий смешок. Смит улыбнулся, глядя на него сверху вниз. — В четвертом часу утра? — вставая на ноги, спросил Леви. — Ты ли это, Леви? — на красивом лице появилась игривая усмешка. — Давай. Сколько раз ты отожмешься? — Столько, сколько нужно. — Нет, так не пойдет. Задай мне планку. Леви с сомнением покосился на него. Эрвин рассмеялся, обнажая красивую белоснежную улыбку. — Что, думаешь, я настолько старше тебя и вообще абсолютный тюфяк, если много работаю в кабинете? — Кажется, вы тренируетесь? — Да, конечно, — немного удивленно отозвался Эрвин. — А ты видел?.. — Не видел, где, но видел вас с лейтенантами. — Вот оно что, — кивнул Смит и спросил: — Так что, воспользуешься шансом проучить командира? Леви усмехнулся. «Придурок, блять». — Тридцать. — Тридцать? — поднял брови Эрвин. — На кулаках, — ухмыльнулся Леви. — На кулаках? — ахнул Эрвин. — Надо же. А ты берешь от жизни все. Леви прикусил нижнюю губу, тая под этим игривым взглядом. — Отказываетесь? — Мечтай, — хмыкнул Эрвин и обнажил красивые ровные зубы: — Упор лежа, солдат! Это было очень странно — так странно, что показалось Леви сном. Но он встал в стойку, оперся на кулаки и стал отжиматься от росистой травы бок о бок с Эрвином Смитом. Впереди в свете луны серебрилась река, негромко сопела его собака; вдалеке забрезжил рассвет. Леви правда этого не ожидал, но Эрвин отжался на кулаках тридцать раз. — Честно? Я впечатлен, — сдвигая брови и окидывая его профессиональным взглядом, сообщил он. — Я запомню это, Леви, — кивнул Смит. — Я же никогда не видел вас в деле, — стягивая через голову рубашку, улыбнулся Леви и стал обтирать ею грудь и живот от пота. Он поднял глаза и увидел, что Эрвин смотрит на него горящим взглядом. — Не простудись, — сказал он. — Я никогда в жизни не болел. — Каждый мужчина хоть раз в жизни произносит эту фразу. Леви усмехнулся. Он перекинул рубашку через плечо, погладил Изу и, медленно шагая рядом с Эрвином в направлении казармы, сказал: — В отличие от мужиков, которые так говорят ради красного словца, я не вру. Я даже не помню, были ли у меня хоть когда-то сопли. Эрвин с удивлением посмотрел на него: — А вот я в детстве был болезненным ребенком. — Правда? — Мама думала, что мне лучше даже в школе на уроках физкультуры не бегать. Боялась, что хрупкие кости. Но оказались, что надо… — Как вы это проверили? — Я дважды падал с УПМ, еще в юности. Все осталось целым, не было даже сотрясения. — У вас крепкий череп. — Это так… … Они оба завалились спать, когда за окном уже вовсю разгорелся оранжевым и красным рассвет. А в 15.30, после позднего завтрака и сказанных шепотом слов о самом главном, разведкорпус в абсолютном молчании покинул штаб и направился к стене Мария, чтобы осуществить план по укреплению Замка Хайн.