Что посеешь

Сережа не желает открывать глаза до последнего, но скудное мартовское солнце прогоняет сон. Он просто лежит и ждет, пока Олег придет разбудить его, и только спустя время вспоминает, что заперт. Сережа вернулся к себе, как только Олегов узел позволил освободиться. Так хотелось тогда остаться в псарне, в теплых объятиях беспокойного, опьяненного весной Олега, но пришлось разойтись, пока кто-нибудь его не учуял. Сережа лениво ворочается на мягкой перине и представляет, что Олег лежит позади, как аккуратно он кладёт ладонь на его плечо или бок. Прошедшая ночь кажется выдумкой. С Олегом было хорошо. Быстро, неумело, но во много раз лучше, чем с хозяином. Если бы судьба была к нему добрее, Сережа позволял бы своему глупому омежьему телу верховодить над разумом всякий раз, когда Олег бы его брал. Он не стал бы сопротивляться себе, не испытывал бы вину и стыд. Он с радостью проваливался бы в полоумную негу, которой безуспешно противился под хозяином. Сережа вздыхает. Чем быстрее он прогонит несбыточные мечты, тем лучше. Сережа свешивает ноги с кровати и садится, потягиваясь. Тогда он ощущает это впервые. Что-то неуловимо не так, как было вчера. Калева обещал: когда придет время, Сережа не перепутает, не истолкует неверно. В первые недели, проведенные в хозяйском доме, он часто принимал за конец своей праздной жизни то несварение от непривычной пищи, то нервное покалывание повыше пупка. А теперь вот понял. Он кладет ладонь на живот. Неужели? Первым порывом приходит желание рассказать Олегу, но Сережа тут же одергивает себя: рано. Мало ли. На столике серебряный поднос с чайничком и фарфоровой парой. Значит, Олег все же заходил, но будить его отчего-то не стал. Под одной из чашек записка. Сережа осторожно достает сложенный пополам обрывок бумаги и разворачивает. «Прости. Это все исправит», — сообщает скачущий Олегов почерк. Сережа хмурится. Он приподнимает фарфоровую крышечку, практически засовывает нос внутрь чайника. Пахнет горько, знакомо. Олег заварил ему горечавки. — Ах так, — зло шепчет Сережа, хватает чайник, размахивается и кидает через всю комнату. Чайник жалобно звякает, осколки разлетаются в разные стороны. Первым порывом было кинуть в окно, но Сережа мигом сообразил, что у сторожей появятся вопросы. Мокрое пятно, расползшееся там, где чайник встретился со стеной, будто лезет к потолку. Так вот как Олег решил поступить? Обрюхатить его, а затем избавиться от щенят? Сережа пятится к кровати и обнимает живот. Дурацкий, ненужный жест — никто не нападает, а щенят нет и в помине. Только глупое ощущение под сердцем. Обида щиплет в носу. Это ведь будут не просто какие-то там щенки, — это его и Олега дети. Если бы Сережа выбирал, то предпочел бы вообще никаких щенков — по крайней мере, не сейчас, но… Раз уж без этого ему не жить, то никого лучше Олега Сережа не знает. Он зло косится на пятно. Противный совестливый голосок напоминает о том, что вчера был такой день, когда большинству одиноких альф не выбрать, будут ли они вязать омегу или не будут. Сережа запрещает себе виноватиться. Он и сам выбором не разбалован. В конце концов, Олег и без того хотел. Стук в дверь. Вот и виновник мрачных размышлений: Сережа безошибочно угадывает по звуку. Он слышит поворот ключа в замке и быстро зашторивает окно. В дверной щели показывается Олегово лицо. — Я ненадолго, пока не хватились, — шепотом говорит тот, запинается и добавляет: — Как твое здоровье, Сереженька? Сережа удивленно разворачивает уши. Как Олег его назвал? Ладно еще горечавка, но «Сереженька»? Он справляется с удивлением и выразительно кладет ладонь на живот, кивая в сторону разбитого чайника. Олег бледнеет, быстро шмыгает внутрь и прикрывает дверь. — Свет мой, ты нас погубишь, — говорит умоляюще. — Зря затеял, ой зря… — А что ты хотел, чтоб я сделал? Родил черт знает от кого? Да лучше умереть, — вздергивает подбородок Сережа. — Нашел смелость меня по углам зажимать, найди и для остального. Олег опускает глаза, переминается с ноги на ногу. Если ничего не скажет, струсит, уйдет, Сережа воткнет ножик себе в живот, и дело с концом. — Ну, чего молчишь? Олег вздыхает и говорит, не поднимая взгляда: — Раз ты решил, деваться некуда. Пусть будет, как будет. Я же обещал быть рядом. На вот, — Олег достает из-за пазухи краюшку хлеба. Сережа принимает еду, только теперь замечая, как голоден. На сердце теплеет. Олег просто испугался, Олег вообще жуткий трусишка — заяц, никакой не волк. — Все будет хорошо. Увидишь, — Сережа улыбается и думает о том, что на второй этаж никто сейчас не сунется: все думают, что заперто. Он кладет хлеб на столик, туда, где стоял раньше чайник. Поесть можно и позже, а вот Олегу надолго оставаться нельзя. — Иди сюда, приласкаю. Нечего теперь бояться. Олег поджимает губы и топчется на месте, явно не решаясь. Сережа выпутывается из рубашки, заговорщицки улыбается и отвернувшись, опирается руками о постель. Олег подходит, горячие ладони проходятся по бокам. — Что же ты делаешь? — шепчет дрожащим голосом. Олег берет его сзади, прихватывая за бедра и толкаясь внутрь так бережно-сладко, что подкашиваются колени. Когда руки перестают держать, Сережа оседает на простыни, бедра упираются в край кровати. Он елозит по постели взад-вперед, повинуясь толчкам, словно качается в лодке. Олег ловит кончик его хвоста, прижимает ладонью к щеке, говорит в шерсть так тихо, что за шумом в ушах не расслышать. Сережа заканчивает, не притронувшись к себе, с тихим, благодарным стоном. — Повяжи, — умоляюще скулит он. Хочется почувствовать в себе Олегов узел. Хочется, чтобы Олег оставался рядом долго-долго. После того, как тот изливается внутрь, они долго сидят на полу, привалившись к постели, связанные друг с другом. Олег дышит ему в шею, чужая грубая рубаха бередит старые царапины на спине. Сережа в полусне, окутанный Олеговым запахом и спокойными, теплыми руками. Он позволяет себе раствориться в блаженном бездумии, а затем чувствует чужие зубы меж плечом и шеей. «И пускай, — думает Сережа с волнением, — так будет правильно». Но Олег так и не смыкает челюсти: вместо этого слегка прикусывает, заставляя скулить и ерзать на узле. Это сущее мучение, и Сережа знает, что не только для него. После того, как Олег уходит, пообещав позже накормить ужином, Сережа с сожалением смывает с себя запах альфы и всего, что между ними было. Для этого у него припасена сиреневая вода и мягкое полотенчико. Разморившая нега никак не желает уходить из тела, и Сережа валяется в постели до вечера. Его занимают мысли о будущих детях, рыжих и потешных, каким был когда-то он сам. Он поглаживает живот и думает об Олеге и о том, сколько замечательных моментов тот еще подарит ему. Пожалуй, так можно жить, и жить вполне неплохо — не так, как он мечтал, но и не так, как боялся. Осталось лишь задобрить хозяина, чтобы раздумал менять его на Петра Марьевича. Ближе к вечеру Сережа заставляет себя слезть с постели и зажечь свечу. Он глядится в зеркальце. За время, проведенное взаперти, с лица сошел румянец, щеки осунулись, и весь он стал выглядеть больным и убогим. И как же ему вернуть хозяйское расположение? Он долго расчесывает волосы и хвост, затем открывает сундук осматривает нажитое. У него есть четыре нарядных сарафана, целых пять головных уборов, три платка и три расшитые золотом ленты, не считая исподнего. А на дне сундука есть отрез красивейшего шерстяного сукна фиолетового цвета. Умей он хоть сколько-нибудь прилично кроить и вышивать, удивил бы Альберта Адамыча новым сарафаном. Но его навыки не идут ни в какое сравнение с подаренными хозяином нарядами. Может, все это время ему стоило учиться шить, а не читать. Сережа вздыхает: ушедшего не воротишь. Олег приносит поесть в ночи. Он утягивает того в глубокий поцелуй перед тем, как отпустить. Ждать Альберта Адамыча приходится недолго: хозяйская бричка прибывает к воротам к полудню. Сережа прячет остатки своей трапезы в сундук и прикрывает ажурной салфеткой. Если бы не Олег, за два дня, проведенных взаперти, он взвыл бы от голода. Сторожа строятся у ворот, а дворовые собираются на крыльце под его окном: все приветствуют Альберта Адамыча. У Сережи нет времени наблюдать: он быстренько надевает сарафан с прозрачными рукавами — тот, который получил в подарок из первой после замужества хозяйской поездки. Он присаживается за туалет и ждет, пока Альберт Адамыч разберется с делами и зайдет к нему. Время близится к обеду, а хозяин все не приходит. Сережа извертелся на месте, вслушиваясь в болтовню на первом этаже. Альберт Адамыч то и дело прикрикивает на дворовых, а подниматься не спешит. Первым человеком, зашедшим к нему, снова оказывается Олег. Тот отворяет дверь и кивает, прикрыв глаза, — мол, все в порядке, так и нужно. — Он не зайдет? — тихо спрашивает Сережа, чувствуя, как холодеют пальцы. — Не знаю, — отвечает Олег шепотом. — Велел накормить. Вот, на-ка, — Олег ставит на туалет горшочек с похлебкой и кладет ароматный ломоть хлеба. Рот наполняется слюной. — Не к добру, — хмурится Сережа. Олег кладет ладонь ему на плечо. — Нервничает. Может, оно и к лучшему, если не тронет тебя сегодня. Сережа сжимает зубы и отрицательно мотает головой. — Он вязал меня в конце января последний раз. Черт-те что творит, — он прикусывает язык. Незачем Олегу знать о вещах, которые делает с ним хозяин вместо того, чтобы брать, как нормальный альфа берет омегу. Олег делает круглые глаза и краснеет ушами. — Думаешь, вспомнит? — Кто ж его знает, — вздыхает Сережа. Ближе к ночи Альберт Адамыч все же приходит. Глядит на Сережу в сумраке спальни, замерев в дверном проеме. — Здравствуйте, любовь моя, — говорит Сережа и кланяется. Хозяин сверлит его нечитаемым взглядом на протяжении нескольких выдохов, а затем уходит, притворив за собой дверь. Сережа остается в одиночестве и смятении. Следующие три дня он проводит в ожидании и клянет всех на свете: Альберта Адамыча, Петра Марьевича с полоумной мамашей, свою поредевшую шерсть на хвосте. До ломоты в костях охота на улицу, но сбегать через окно Сережа больше не решается. Если он продолжит сидеть взаперти, то просто с ума сойдет. Уже не радуют книги, и не занимают новые ощущения, поселившиеся в теле с ночи, проведенной с Олегом. Течка началась бы со дня на день, не будь он обременен. Сереже срочно нужна вязка с хозяином, иначе тот узнает о беременности и, чего доброго, по совершенно плоскому животу догадается, что наступила она отнюдь не в конце января. Он сидит на полу, у изножья кровати, и колупает сколотую щепку на деревянной ножке. Ужас перемешался со скукой и кажется, лучше уж хозяину сделать что угодно прямо сейчас, чем Сереже прожить еще хоть день таким образом. Сережа вытягивает из-под матраса ножик и крутит его в руках. Пожалуй, самый ценный изо всех хозяйских подарков. Пусть Альберт Адамыч и не знает, что нож остался у Сережи, он все равно благодарен. Острое лезвие, заточенное собственноручно о притащенный с улицы камень, помогает думать и внушает спокойствие. Никакими нарядами он не вернет хозяйского расположения, врать себе не стоит. Альберту Адамычу наплевать, что на нем надето, как заплетены его волосы. Сыт ли он, что его страшит и радует — обо всем этом хозяин думать не трудится. Все, что тот когда-либо хотел от него — это чтобы он задрал хвост и заткнулся. Сережа колет острием ножа подушечку указательного пальца, глядит на выступившую каплю крови. Ему вспоминается одна забава, о которой в деревне молодежь рассказывала друг другу шепотом, краснея и пересмеиваясь. Быть может, он сладит с Альбертом Адамычем безо всяких нарядов. Когда Олег заходит к нему в следующий раз, он говорит, что хочет видеть хозяина. Тот выглядит обеспокоенным, но обещает, что передаст. Сережа ждет до вечера и наконец слышит тяжелую хозяйскую поступь на лестнице. Он выпутывается из рубахи и повязывает заготовленные ленты. Одну на основание хвоста, увенчав красивым бантом; вторую, что пошире, на глаза, а в заготовленный узел из пояска вслепую просовывает запястья. Проглотив подступивший к горлу ужас, Сережа усаживается на пол у изножья кровати. Он думает об одном: лишь бы Альберт Адамыч был в хорошем расположении духа. В то мгновение, когда хозяин подходит к двери и останавливается, чтобы открыть, Сережа борется с захватившим внезапно оцепенением. Что, если он ошибся? Что, если Альберт Адамыч разозлится на него, побьет или, того хуже, опять пригласит к нему своих мерзких друзей? Передумывать поздно: отворяется дверь. В узкое пространство меж лентой и носом Сережа видит собственную кожу, покрывшуюся мурашками, и прячет вздыбившийся хвост за спину. — Это что еще такое? — спрашивает Альберт Адамычыч нечитаемым тоном. — Мой милый, — говорит Сережа, чуть приподнимается на коленях но, не удержав равновесия, плюхается обратно на пол. Заготовленные слова никак не хотят вспоминаться. — Я, я… — он со злостью прикусывает язык, на глазах выступают слезы. Альберт Адамыч подходит близко, и Сережа весь съеживается, ожидая пинка. Но тот останавливается совсем близко и усмехается: — Совсем, смотрю, заскучал. Хозяин больно тянет за волосы, вынуждая встать на колени. Это знакомо, привычно: Сережа облегченно вздыхает и цепляется связными понарошку ладонями за чужие штаны. Расстегивает пуговицы, высвобождает хозяйский член и едва не морщится. Олег пахнет совсем по-другому — того тянет с ног до головы облизать. — Чего замер? — произносит тут с усмешкой в голосе. — Не нравится? — Что вы, свет мой, я так соскучился, — смиренно врет Сережа и забирает хозяйское естество в рот. Член слабо отзывается на его старания. Видно, хозяин хорошо развлекся с Петром Марьевичем, фетюк проклятый. Охота сомкнуть зубы у основания, выгуляв заодно лисьи клыки. Видно, Альберту Адамычу скоро надоедают Сережины потуги: тот оттягивает его прочь. Он жалеет, что завязал глаза. Мало ли, что взбредет хозяину на ум? Сережа ожидает оплеухи и борется с желанием прижать уши к голове. — Не для того я тебя брал, — усмехается хозяин с грустью в голосе. Сережин подбородок оказывается лежащим в чужой руке, палец гладит его по губам. — Все эти игры я оставил с Захаром. Ох, что был за омега. Знал бы, что ни один из вас не принесет мне потомства, ни за что бы… Впрочем, ладно. — Я рожу вам, барин, — спешит заверить Сережа. — Обещаю, слово даю. Альберт Адамыч смеется и треплет его по волосам. Стягивает поясок, в который Сережа просунул руки и укладывает его в постель, на живот. Он понятливо разводит ноги, приподнимает задницу, задирает хвост. Наконец-то. Но к его досаде Альберт Адамыч давит на спину, заставляя опуститься обратно. — Омега дает слово, — говорит весело, без злобы. — Давай-ка ерундой не занимайся. Иди сюда, свяжу, как следует. Сережа ничуть не противится, позволяя хозяйским рукам перевязать его собственные за спиной. Вязь надежная, с локтей. Альберт Адамыч затягивает ленту, и Сереже перехватывает дыхание. Теперь все не понарошку, его запястья схвачены крепким узлом, плечи вывернуты. Он уговаривает себя дышать и утешиться мыслью, что хозяин и без того сделает с ним, что пожелает. — Другое дело, — хмыкает тот, окончив работу. Хозяин переворачивает Сережу на спину. Связанные руки мешаются, но теперь он может сплести пальцы и ногтями левой отрезвляюще вцепиться в правую. Быть может, зря он все это затеял. Кто знает, что у хозяина на уме? Сережа крепко зажмуривается, пользуясь тем, что глаз не видно. Грубые ладони ползут по животу, и Сережа прикладывать все усилия, чтобы не подтянуть ноги, прикрываясь. Руки щипают за соски, а затем останавливаются на шее, чуть сжимая. «Ему ничего не стоит удушить меня», — мысль бьется залетевшей в избу синичкой. Он испуганно дергается, старается выпутать руки. Не выходит. Лицо обжигает тяжелая пощечина. — Успокойся, — отрывисто бросает хозяин. Сережа притихает, запоздало соображая, что его вовсе не душат. Хозяйская рука по-прежнему сдавливает шею, но дышать он может. Пальцы вторгаются неожиданно, но Сережа этому даже рад: хоть что-то знакомое, нестрашное. Он с готовностью прижимает колени к груди, постепенно теряя связь с реальностью. Вязко и нехотя ворочаются мысли, и весь он сосредотачивается на пальцах Альберта Адамыча, ритмично вторгающихся в его нутро. Сережа стонет и закусывает губу, чтобы не начать просить большего. Он отлично знает, что с хозяином в таком настроении будет быстро и больно, но поделать с собой ничего не может. Его омежье тело предательски расслабляется, готовое подчиниться чужой воле. Когда пальцы исчезают, он беспокойно помахивает хвостом, ожидая, что Альберт Адамыч возьмет его по обыкновению, но этого не происходит. Вместо этого он чувствует прикосновение к члену, от чего дергается и мигом собирается. Из-за того, что перед глазами ленточка, Сереже вначале кажется, что он все напутал. Не может же хозяин трогать прямо там, не стал бы. Быть может, он сейчас с Олегом, а все остальное — какое-то жуткое странное сновидение? Чужая рука никуда с члена не девается. Начинает двигаться грубо и быстро, вызывая желание отползти прочь. — Зачем вы… — Сережа охает, потому что хозяин больно сжимает его полутвердый член в ладони. — Сколько тебе надо, чтобы он встал, наконец? — спрашивает хозяин нетерпеливо и зло. Сереже нечего ответить, он совсем не понимает, зачем хозяину вдруг понадобился его член. Того всегда интересовали лишь его дырка, да еще хвост, за который можно подержаться. — Я же омега, — лепечет он в свое оправдание. — Он не всегда встает, я не знаю, как с ним быть. Это не совсем правда: с Олегом его член твердеет мигом, даже когда они лишь целуются. Сережа не знает, почему так выходит. — Я хотел бы угодить вам больше всего на свете, — отчаянно выбрасывает он, боясь впасть в немилость. — Вы только скажите, я все сделаю! Кажется, что член в хозяйской ладони обмякает и совсем съеживается. Альберт Адамыч, рыкнув, дергает его и отстраняется. На глазах выступают слезы. Слишком нежное место, доселе знавшее только ласку Олеговых рук и рта, болезненно пульсирует. — Надоел ты мне, Сережа. — вздыхает хозяин устало. Холодный ужас ползет по спине. — И тельце ладное, и морда — загляденье, а все не то. Не радуешь больше. Сережу отравляет обида. Он все делает, чтобы Альберт Адамыч был доволен, а тому, видите ли, не радостно! У него теперь ни стыда, ни совести. Он даже решил сыграть в эту глупую, опасную игру ради того, чтобы хозяин наконец взглянул на него. Разве таков Сережа, чтобы беззастенчиво предлагать собой пользоваться? — Петр Марьевич радует, поди? — зло шипит он. Удивляется своему ядовитому ровному голосу, а в груди горит обида и злость. Сережа добавляет: — Он-то, небось, противится. Может, этого вам и надо? Сразу же жалеет о своих словах: хозяин хватает за волосы и дергает наверх. «Лишь бы не в живот», — мелькает мысль. Удар приходится по лицу. Ленточка сбивается, Сережа видит перекошенное яростью хозяйское лицо. Боли он почти не чувствует, только губам становится мокро и солоно. — Так вам больше нравится? — скалится, не в силах остановиться. — Ах ты щенок! — Альберт Адамыч хватает его за шею. — Издеваешься?! Да я тебе хребет сломаю, — тот переходит на яростный шепот, — на куски порежу и свиньям скормлю! В этот же момент Сережа ясно понимает: тот его не убьет. Сколько бы ни угрожал, хозяин не посмеет задушить его своими руками, как не смог ни Захара, ни Мику. У дворовых больно длинные языки. — Раз собрались умертвить, так хоть руки развяжите, — рычит он, преодолевая недостаток воздуха. Альберт Адамыч резко отходит, позволяя сделать вдох. Сережа не упускает момента, он перекатывается на живот и, полагаясь на трясущиеся колени, подставляет задницу. Выворачивает голову, глядит на Альберта Адамыча из-под плеча. — Уж постарайтесь порадоваться, — тянет он сквозь сжатые зубы. Альберт Адамыч бьет его по выставленным ягодицам так сильно, что Сережа невольно вскрикивает. — Я тебе покажу, — у хозяина горит взгляд и трясутся руки, — как рот открывать. Сережа стойко терпит бесконечные удары, посыпавшиеся на его несчастную задницу. Хозяин не жалеет ни сил, ни собственной ладони. Из глаз катятся слезы, через время он начинает рыдать в голос, но все так же подставляет горящие ягодицы, не смея отползти. Когда он начинает думать, что это не закончится, пока он не лишится чувств, Альберт Адамыч возбуждается достаточно. Тот стягивает портки, хватает его за связанные руки и, натягивая на себя, засаживает член одним нетерпеливым толчком. Сумасшедшая долбежка, сменившая порку, кажется Сереже облегчением. Хозяин быстро кончает, сильно потянув его за руки. Левое плечо отзывается резкой болью, но Сережа отмахивается. Он получил то, чего добивался. Чувствуя узел, постепенно распирающий стенки его нутра, Сережа думает о том, что хозяин долго будет издеваться над ним сегодняшней ночью. А еще о том, что со дня на день прибудут Петр Марьевич с матушкой, и что вновь придется прятать синяки от злословных Шуры и Иски. А еще — что Олег обещал напечь хлеба с заморским изюмом, и весь-весь принести Сереже. Когда они останутся одни, Олег будет гладить его за ушами и целовать в губы, и ради последнего он, конечно, выдержит и эту ночь, и следующую, и много других ночей.