***
Когда она спросила у товарищей-кадетов, не испортилось ли их зрение, раз они берут ее очки, они так странно посмотрели на нее… Потом Ханджи поняла, что очки им вовсе и не нужны, просто это такой розыгрыш. Конечно, ей не казалось смешным, что она приходит на утреннее построение с кое-как застегнутыми ремнями (пряжек-то без очков не видно!) и получает два наряда вне очереди. Но если ребята говорят, что это весело, значит, у них такое чувство юмора. А у нее другое чувство юмора. Наверное, это нормально — люди ведь разные. Когда она подложила в бурдюк к одному из соседей ярко-оранжевую лягушку с черными пятнышками на брюшке, он тоже шутку не понял. А ведь шутка была в том, что лягушка совсем не ядовитая — у ядовитых пятнышек на брюшке нет, они просто целиком оранжевые, но с первого взгляда легко перепутать. Ханджи со смехом объяснила это товарищу-кадету, когда тот все-таки вернулся с улицы, побледневший и утирающий рукавом рот. К сожалению, он даже не улыбнулся, только затравленно посмотрел на нее и полез под одеяло. После этого очки у нее красть перестали. Да и вообще стали разговаривать с ней еще реже…***
В первый день в казармах Разведкорпуса она решила заранее узнать у соседей, будут ли они в шутку прятать ее очки. — Я просто хочу понять, стоит ли мне просыпаться пораньше. А то очки — вещь незаметная, искать их приходится полчаса, не меньше. Как и всегда, на нее странно посмотрели. А потом очень милая девушка с красивыми каштановыми косами, которая занимала койку по соседству, сказала, что такие шутки у них здесь не любят. — Мы не против веселья, но не такого. В Разведкорпусе главное — это доверие, потому что жизнь каждого из нас зависит от других, — очень серьезно говорила она. — Ты не поедешь за стены с людьми, которым не доверяешь. Ты не можешь во весь опор мчаться на титана, если не уверен, что твой друг уже подбирается к его загривку. И умереть без страха ты не можешь, если не знаешь точно, что твое место займут другие. Поэтому и в боях, и передышках между ними мы такого себе не позволяем. — Гретхен, оставь это словоблудие для рекрутов, — прозвучало с койки у окна. — Раз уж девчонка тут, то она и так самоубийца, которой твои пламенные речи не нужны. — А как я могу быть самоубийцей, если я еще не совершила самоубийство? — хитро спросила Ханджи. — Да мы все здесь самоубийцы, — продолжал недовольный голос с койки. — Но ведь самоубийцей становятся, если убивают себя. А мы тут все живые, следовательно, себя не убивали. Получается, что самоубийц в Разведкорпусе нет, а раз я член Разведкорпуса, то и я не могу быть самоубийцей, — Ханджи обожала подобные дискуссии и чуть ли не подпрыгивала на месте, ожидая, что же ей ответят. Ответ последовал незамедлительно: — Во имя Трех Стен, заткнись наконец! — Не обращай внимания, — мягко улыбнулась Гретхен. — Это Альфред. Он служит уже полтора месяца, а потому считает всех новичков салагами, хотя сам даже с титаном ни разу не сталкивался. — А ты? Ты сталкивалась? Улыбка Гретхен куда-то пропала. — Да. Уже два раза, — ответила она и отвела глаза в сторону. Ханджи очень хотелось узнать, как это было, где это было, и правда ли, что убитый титан испаряется за две минуты… Но что-то в лице Гретхен ее остановило. Помолчав немного, Гретхен снова посмотрела на нее. — А почему ты вообще решила пойти в Разведкорпус? — Я! О… Ну… — Ханджи не знала, с чего начать.***
Вообще-то у нее был выбор — она могла пойти и в Гарнизон, и в Военную Полицию. Все стремились в Полицию, но Ханджи их не понимала — там же повеситься можно от скуки! Так она и сказала за самым последним ужином в сто девятом подразделении Кадетского корпуса. Десятку лучших уже объявили, и ранее сторонившиеся товарищи спросили у нее, куда она собирается. — Больная, — фыркнул сидящий рядом кадет. — Да нет, меня врач на днях осматривал, сказал, что я очень здоровая. Ну, если не считать зрения, — невозмутимо пожала плечами Ханджи. — Была б не очень здоровая, осталась бы за Стенами, чтоб хоть какая-то польза от меня была. После ее слов кадет как-то смутился и доел свой суп в мрачном молчании. Ханджи даже хотела спросить, не обидела ли она его, но не успела — протрубили сбор, и толпа учащихся двинулась к выходу из столовой, на главный плац.***
— Ну, если коротко, мне показалось, что тут будет лучше, чем в Военной Полиции или Гарнизоне… — Так ты могла пойти в Военную Полицию? Ну ты точно двинутая, — хохотнули с койки у окна. — Остальные ребята из десятки тоже так считали, — Ханджи не обиделась. — Собственно, они все туда и пошли. — А почему ты не пошла с ними? — спросила Гретхен. — Не интересно, — пожала плечами Ханджи.***
Её с детства не интересовали ни ленты, ни бусы, ни сладости — всё то, чем небогатые, но любящие родители обычно стараются порадовать свою дочь. Ей нравились жабы и змеи, жившие на болоте за околицей пригорода, где стоял их дом. Она приносила их в свою комнату: там они прятались под комодом, купались в банках из-под солений, позаимствованных с кухни, по ночам выползали на разведку, а потом отдыхали прямо на ее кровати. Мама перестала заходить в ее комнату после того, как увидела свернувшегося на подушке болотного ужа, которому Ханджи что-то рассказывала. Таскала она домой и жуков, и крыс, и птенцов с переломанными крыльями. Их она кормила дождевыми червями, которых находила на улице. С выздоровевшими птенцами Ханджи потом бегала по двору, размахивая руками, чтобы показать им, как надо летать, а когда у них получалось, она залезала с ними на деревья в поисках лучшего места для гнезда. Иногда из-за забора в нее летели комья земли — это были соседские дети. Ханджи в ответ метко швыряла палки и камни, а когда дети подходили совсем близко, подносила к их лицам пауков и гусениц — почему-то самых маленьких и безобидных существ боялись больше всего. Довольно часто кто-то из ее зверинца умирал — неудивительно, ведь в комнате нередко соседствовали и хищник, и его добыча. Тогда она устраивала пышные похороны, высекая на деревянных надгробиях имя и дату смерти и украшая могилку цветами и любимой едой покойного. Порой она эти могилы оскверняла — из чисто научного интереса. Надо же посмотреть, на что похож скелет ужа. Животные вокруг дома скоро закончились — по крайней мере, незнакомые. Тогда Ханджи впервые почувствовала, как давит на нее стена Мария, за которой лежал мир, который она вряд ли когда-нибудь увидит. Кто там живет? Конечно, она знала, что там живут титаны, которым ничего не стоит слопать ее и еще двадцать таких же Ханджи на обед. Но не могут же там быть только титаны. Там должны быть и змеи, и птицы, и олени с добрыми глазами, о которых она читала в книгах! Тогда Ханджи решила, что титаны — как некоторые люди, которые почему-то не могут оставить в покое всех, кому интересен мир вокруг. Как те дети, которые после школы швырялись в нее комьями земли и били палками ее любимые муравейники. Впервые Ханджи почувствовала, что ей не нравятся живые существа, которых она ни разу не видела. К четырнадцати годам ее кладбище разрослось так, что начало захватывать мамины грядки с зеленью и турнепсом. Тогда терпение родителей лопнуло. Они долго разговаривали с ней, пытались объяснить, что никто не возьмет замуж девушку, которая умывается раз в неделю, а причесывается и того реже, чьи руки вечно вымазаны какой-то дрянью, чья комната трещит по швам от обилия земных гадов. Все тщетно — Ханджи не понимала, зачем ей замуж. Чтобы была еда? Ну так она пойдет в лес и насобирает грибов. Кстати, некоторые даже не надо готовить! Чтобы был дом? А зачем ей еще один дом? В крайнем случае, она может уйти в лес и построить там шалаш. — Ну а если тебя кто-то попытается обидеть? Кто-то, от кого у тебя не получится отбиться? Что бы ты делала? — кричала мама. — Я ушел бы в лес… — иногда Ханджи говорила о себе, как мальчик, и эта привычка, как и многое другое, приводила родителей в бешенство. — Это невозможно! — мама, заливаясь слезами, вышла из кухни. К счастью, Ханджи была не единственным ребенком, поэтому надежды родителей с ее отъездом не рухнули бы окончательно. Отправить ее учиться за стену Сина никому и в голову прийти не могло. Оставались или монастырь, или армия. — Боюсь, если мы отправим ее в монастырь, нашу семью навечно отлучат от церкви, — вздыхал папа.***
— Ну, скажем так, я в армии из-за научного интереса. Отчасти, — осторожно сказала Ханджи, ожидая, что Гретхен тоже назовет ее больной или двинутой. Но этого не случилось — собеседница лишь удивленно подняла брови. — Ты хочешь быть ученым? Армия — странное место для этого, не думаешь? — Нет, ты не поняла, не из научного интереса, а из-за! Это разное. Хотя, если подумать, из научного интереса тоже. Солдат Разведкорпуса видит в своей жизни гораздо больше, чем любой, кто живет за стенами, — Ханджи мечтательно улыбнулась. — Он может посмотреть, какие там леса, реки… Гретхен покачала головой. — Тогда ты ошиблась. Наша задача — не исследовать земли вокруг, а уничтожать титанов. Если тебя это не интересует, то зря ты сюда пришла. Ханджи возмутилась. — Почему это? Очень даже интересует…***
— Уверены, там тебе будет лучше, — говорили родители, когда сажали ее на повозку, едущую до базы Северного подразделения кадетского корпуса. Три года после этого Ханджи считала, что родители, как и всегда, показали глубинное непонимание основ мироустройства. Учиться было не сложно — годы ползания по болотам и деревьям сделали ее крепкой и ловкой, а на теоретических занятиях она соображала гораздо быстрее, чем остальные. Но дисциплина, множество запретов и, главное, остальные ребята делали жизнь очень непростой. Ханджи смогла понять, что спрятанные очки — это шутка, пусть и не очень смешная. А когда у нее отбирали вещи, опрокидывали миску с похлебкой, неверно передавали указания, из-за чего на полевых учениях она однажды чуть не свалилась в овраг вместе с лошадью — что в этом было веселого? Но почему-то другие кадеты смеялись, и их смех не омрачали ни тумаки, которыми их с готовностью одаривала Ханджи, ни даже наказание всех участников заварушки, которое обязательно следовало потом. Так смеялись дети, разрушающие муравейники. Ханджи казалось, что точно так же смеются титаны, когда подносят ко рту еще живого человека… Уже на втором году шутки почти иссякли. То ли ребятам это стало неинтересно, то ли уже не хотелось лишний раз связываться с этой поехавшей Зоэ. Но Ханджи еще долго размышляла, почему некоторым людям так нравится портить жизнь другим? Потому, что могут? Потому, что это весело? Пазл не складывался в голове — что веселого, когда другому плохо? Когда-нибудь Ханджи надеялась понять это, как когда-то в детстве надеялась понять, почему скелет ужа позволяет ему сворачиваться узлом. И неизбежно ее мысли возвращались к тому, что за стенами — и к тому, что мешает им выходить наружу. В конечном итоге, титаны точно так же мешают всем жить. Просто потому, что могут. Возможно, им даже кажется, что это весело… В учебных материалах нередко встречались гравюры, изображавшие титанов. У них всегда было одинаковое выражение лица. Зубастые пасти растягивались в жутковатой улыбке, лицо морщилось и бугрилось, нависшие веки почти скрывали глаза, а глаза не выражали ничего. И Ханджи, которая ни разу не встречалась с титаном лицом к лицу, казалось, что она видела это выражение уже тысячу раз.***
— Понимаешь, Гретхен, я очень много об этом думала — я вообще люблю подумать, — Ханджи с удивлением заметила, что волнуется настолько, что голос стал хриплым. Прокашлявшись, она продолжала. — Люди, в общем-то, ребята неплохие. Но почему-то среди них есть те, кто делает плохие вещи с теми, с кем получается… Бить их, отбирать у них вещи... С теми, кто слабее, или в меньшинстве. Не потому, что получат что-то в результате. И таких людей я очень не люблю. А титаны, по сути, такие же люди, только не в городах, а за стенами. Только людям можно что-то объяснить, а титанам нет. Поэтому с ними и надо бороться, чтобы они не отнимали у нас ни леса, ни реки… Гретхен слушала ее и кивала. На ее лице снова появилась улыбка. — Смешная ты, Ханджи. Но, кажется, ты все-таки не ошиблась, когда пришла сюда… — Да прекратите вы болтать или нет! Отбой был минуту назад! — воззвали с койки у окна. — Ну, это дело серьезное, — прошептала Гретхен и нырнула под одеяло. — Доброй ночи, Ханджи. Я рада, что ты с нами. — Я тоже, — пробормотала Ханджи, опускаясь на подушку. Прямо над ней, с балки под потолком, спускался паучок, выпуская тускло поблескивающую в лунном свете нить. Ханджи подмигнула ему, но паучок не обратил на это внимания, а только неспешно и с достоинством продолжил свою работу. В этом было величие животных. Они никогда не издевались над тем, что было им чуждо. Но, кажется, так делают не только животные?.. Да, она не зря пошла в Разведкорпус.